Романы

Роман «Ваш любимый эмигрант»

 

                                                             1

И так, представьте себе  такую картину. Вы уже спите в своем  сказочном замке, и видите свой  прекрасный сон, который бывает всего раз жизни, ну, точно такой, какой вы видели в замочную скважину у вашего богатого и  всеми любимого шефа, которого все уважают до обожания, и целуют его ручку до зевоты зубных протезов.  

Вы чувствуете, что именно сейчас произойдет с вами полное перевоплощение в судьбу своего патрона, и ваша унизительная жизнь на вечно трясущихся ножках и нервной дрожью в руках станет для вас прошлым, а  для кого того  жутким настоящим. И…

Как  раздается стук в вашу дверь, и вы просыпаетесь. Потревоженное сладкое наваждение, уже не вызывает у вас приятных эмоций, и вы с раздражением, еще лежа в постели продолжаете считать, количество приступов на ваш комфортный бастион.

 Раз. Два. Три.  Восемь. Тринадцать…

Но вы непоколебимы  и решили отстоять его в неприкосновенности еще как минимум на год. Уже проснулись ваши соседи и их собаки, которые преимущественно ходят в ваш садик справить нужду, и они по-волчьи  завыли  на луну, а гости все еще не расходятся, потому что никого кроме вас они в этой стране не знают.

Но как назло они  не могут достучаться до вас, потому что вы спите, или делаете вид, что так крепко умеете спать.  И только сейчас вы понимаете, что с вами случилось  именно то, чего вы так долго  пытались избежать.

Ведь к вам все-таки приехали они – ваши бедные родственники.  Вы наконец-то открываете им дверь, и ваш спокойный  прошлый мир, летит в Тартарары.  

Счастливые родные лезут  к вам обниматься, обессиленные бесконечными годами разлуки, и даже пускают горячую слезу, которая бежит у них по щекам, а вы пытаетесь им в ответ улыбнуться и то же плачете, обливаетесь слезами,  как малые дети.

Это зрелище натуральных  родственных чувств,  растрогает любое  богатое сердце, которое понимает, что нищие родственники приехали  навсегда.

Не обремененные  имуществом родные долго ходят по  вашим музейным залам  и как профессиональный оценщик присматриваются к общему семейному достоянию.  Теперь слезы из ваших глаз льются, не переставая, и вы рыдаете, заламывая себе  руки, и уже кричите, как самый настоящий душевнобольной.

Но далекая родня успокаивает вас, и говорит, что время слез уже прошло, и надо просто радоваться жизни. По этому поводу она открывает бутылку водки, вытаскивает из клетчатой сумки  закуску, которая была в пути несколько дней и отлично сохранилась в сорокоградусную жару, именно для такого случая. Но вы долго упираетесь, оправдываясь, что с утра никогда не пили, тем более разбавленный спирт, но вам уже заливают его в горло, и слезы на ваших  глазах сразу, же испаряются.

 Вот так выглядит обычная картина  приезда поздних переселенцев на свою историческую Родину  в Германию.

Ну, как вы уже прослезились, или еще раздумываете, чтобы облизнуть ваш большой палец, и нарисовать слезные ручьи, которые поведут от неверующих  глаз к каменному сердцу? Но погодите так измываться над  собой, потому что я не верю, что вы такие, какими  хотите казаться  на первый взгляд,  и вас ничем уже нельзя  растрогать.

Ведь ваша  безжалостность мне кажется, больше показной, а твердость характера так переменчива.

Но родственники встретились, и даже отметили эту встречу, а стук в вашу дверь снова прозвучал, и вы, находясь в легком опьянение, улыбаясь, идете к ней, которая так и не запиралась, и видите нас – ваших любимых эмигрантов.

Вот теперь дайте волю своим истинным чувствам, потому что нас вы увидеть, никак не ждали. Но я уверен, что вы надеялись, что мы приедем именно к вам.

Ну, к кому еще же!

Ведь ваша самая заветная мечта должна была,  сбыться, только с нашим появлением у вас. И  не надо нас, пожалуйста, благодарить, ведь это  само собой разумеется, когда люди помогают другим людям. Но что  вы сказали? За что вам  надо нас  благодарить?

Хм-м. Но это, же так просто. За то, что мы приехали! И отложить поездку уж вы  мне,  поверьте, никак не могли, как нам не мешали.

Но зачем вы так долго и хмуро стоите в проеме дверей, и не даете нам отдохнуть с пути?  Ведь закон гостеприимства еще никто не отменял, и ваш долг - радушных хозяев принять нас. Не то мы можем обидеться, и ваша мечта так и останется несбывшейся грезой.

Ах, ну зачем сейчас просить у нас какие-то документы, паспорта, и самую важную бумагу, которая у нас есть, но куда- то, как назло задевалась?  Ведь я могу все вам сейчас одним словом объяснить, что легальный эмигрант всегда приезжает в страну по еврейской эмиграции, а не только по гринкард.

Какое красивое, а главное емкое слово эмиграция. Для меня это девушка с именем Эмма, у которой грациозная  фигура, правда, склонная к полноте. Это я так тонко намекаю, на высокий уровень жизни в стране, где и проживает эта говорящая на  таком непонятном языке фройляйн.

Но это все фантазии, которые быстро появляются в моем сознании и так, же стремительно  исчезают, потому что я  знаю этому человеческому переселению другую  печальную сторону.

Эмиграция  - это не простое решение в судьбе каждого человека, семьи, и даже целого народа. Это трагедия прошлого, которая  гонит нас за горизонт, и мы не оставляем  надежду, что где-то там, нас примут в свою семью как родных.

 Как нелегко нам сделать шаг в вашу сторону, потому что он может определить не только нашу судьбу на многие годы вперед, но и жизнь наших детей, которые следуют за нами, потому что мы их неразумные родители.

Но кто думает, что эмиграция – это простой переход через границу, тот глубоко ошибается, потому, чтобы легко пройти пограничный контроль в страну эмиграции, надо много лет провести в ожидании той заветной бумаги, которая как назло сейчас куда-то затерялась.

Но в один момент и к нам пришло национальное самосознание, которое тут, же перешло в самоуважение, и даже чванство, потому что мы с женой, и драгоценной тещей стали в огромную очередь, которая  вела нас в немецкое посольство.

Почему я так говорю, и что повлияло на меня, на человека, у которого нет ни капли еврейской крови, догадаться не сложно, если кинуть взор на вторую очередь, которая с нетерпением ожидала как всегда, отказа на получение краткосрочных гостевых  виз.

Нам же предстояло сначала получить на руки анкеты для заполнения, чтобы через месяц сдать их обратно.

Для чего понадобился целый месяц, чтобы заполнить анкетные данные на пятерых человек, мне не известно до сих пор. Наверное, чтобы мы передумали, и забыли об эмиграции!  Но толпа, у немецкого посольства, которая бушевала и перекатывалась живыми  волнами  из одной стороны в другую, наоборот только подстегнула нашу решимость выстоять в этом человеческом море, ни смотря, ни на что.

Профессиональные переводчики, тут же схватили  нас за руки, когда увидели в них  незаполненные  бланки, навязали нам  свои скромные услуги, чтобы через день перенести наши фамилии и  имена с кириллицы на латинские буквы, и, слава богу, что арабские цифры они оставили без изменений.

Как  мучительно долго тянулись для нас дни, которые отделяли нас от  окончания  первого срока  отчужденности от эмигрантской судьбы.

Мне казалось, что за этот месяц, запросто могли отменить право на эмиграцию, как когда-то по ошибке и ввели. Этот страх во мне  усиливался, и я каждый день приходил к посольству, чтобы лично засвидетельствовать факт своего тесного нахождения к черно- красно-желтому стягу.

Но за месяц посольство, как и обещало, никуда без нас не эмигрировало, и даже посол находился все время при исполнении своих дипломатических дел.

Чтобы получить и сдать анкеты в узкое пуленепробиваемое окошко от каждой семьи допускали лишь одного человека, и я как обычно не попал в число избранных.

Я праздно шатался вокруг границы свободной Европы, все время, пытаясь хоть  ненароком вступить  одной ногой туда, откуда меня  неизменно  изгоняли.

Охранники стояли между правами человека и гражданина, который окончательно  решил стать эмигрантом.

Я слушал разговоры нашей очереди, а затем переходил  в другую, и слышал как те и другие, тайно ненавидят друг друга. Но в нашей стране, если за что-то ненавидят, то значит, за это и стоило пострадать и как водится, отсидеть свой срок в самых  отдаленных лагерях. Но стоять у посольства было куда  приятней, чем сидеть в узилище, тем более что тень от деревьев  отлично спасала  от южного солнца.

Но видно от усиливающей жары или еще чего, ни будь, то тут, то там схватывались ожесточенные разговоры, которые просто чудом не переходили в штыковые схватки.

-Мало евреям своей исторической Родины, так они уже в Европу направились. Житья от них  нет – услышал я тяжкий ропот от верзилы, который был шире меня в плечах раза в три.

-Скажите, а где сейчас живут евреи – это  разве не Европа? – спросил я.

-Европа Европе рознь – услышал я не очень для меня понятный  ответ.

-Это вы намекаете на бедную восточную Европу, которая вся сейчас кинулась в объятья к западной. Так что ли?

-Ну, допустим, что так.

-А, вы сейчас за рабочей визой стоите или гостевой? -  задал я свой следующий вопрос.

-Ну, за рабочей –  так ответил  мне незнакомый мужчина, как будто сделал мне большое одолжение. Тебе то, какое дело?

-Я просто не могу понять ваших антисемитских настроений. Ведь, если все евреи эмигрируют до последнего человека, то, следовательно, никто не станет вам мозолить на глаза. А про уехавших навсегда, как и о почивших, безвременно, ну, вы меня надеюсь, понимаете, плохо не говорят, тем более, ехидно в кулачок  не плюют,  провожая их в последнюю дорогу.

-Так то-то и оно, что это и есть мое самое заветное желание – открыто заявил  двухметровый гигант. Но как получится: я в Европу, и они  Европу; я от них, а они за мной.

-Ага. Вот значит в чем проблема. Вам никак не удается с ними разминуться.  Они  преследуют вас, и вам  никак не скрыться от них.  Да, это непростая задачка.

 Может, тогда стоит точно  разделить сферу влияний и установить четкие границы на земле, в воздухе, на воде и, конечно же, под водой. Но почему бы вам тогда  навсегда не остаться в восточной Европе?

-Вот пусть они остаются здесь навсегда, а я там.

-Ну, разве нельзя всем людям жить в мире, и не делить себе подобных на евреев и не евреев?

-Ты что это меня все время выспрашиваешь! - насторожился  верзила. Ты то, что здесь делаешь?

-Анкеты сдаю – честно признался я.

-Может, ты  на Масад работаешь или на ЦРУ?

-К сожалению, к работе на внешнюю разведку Израиля,  меня так никто и не привлек, а ЦРУ все раздумывает, сделать ли мне резидентское предложение или нет. Так вот пока я не получил  письменного подтверждения о моем  шпионском трудоустройстве, у меня есть время, и я могу спокойно заняться вами, чтобы привлечь вас к суду за разжигание национальной розни.

-Не докажешь – кто-то так близко рявкнул мне на ухо своим пряно-луковым  перегаром, что я невольно отшатнулся от него  на несколько шагов в сторону, но тут же вернулся на исходные позиции.

-Да, у меня тут и свидетели есть – решил я провести выездное заседание суда. Женщина, вот вы – обратился я  соседке, которая стояла  впереди нас. Вы же слышали наш разговор с мужчиной, потому что ваши уши  росли в прямой  прогрессии с той национальной ненавистью, которая прямо изливалась из уст этого агрессивного гражданина и в мою, и в вашу сторону.

-Кто я все слышала? –  сначала удивилась пышногрудая красотка, но затем решила полностью во всем сознаться.  Да, я все слышала, и заявлю на суде, как вы молодой человек провоцировали добропорядочного гражданина, который вслух сказал то, о чем все думают, но про себя.

-Неужели все? – переспросил я.

-Все – получил я самый точный и правдивый ответ на свой вопрос.

-Так и вы против эмиграции евреев в Европу? – решил я  уже персонально вести  статистический  учет простой человеческой агрессии.

-Да. Вот лично я  очень сильно возражаю  Нечего им там делать. Пусть едут в Израиль. Это посольство находится, кстати, совсем, не далеко отсюда.

-Я даже проведу тебя туда – предложил средних лет мужчина в очках, чем-то смахивающего на профессора – интеллигента, который всем своим видом показывал, что он меня недолюбливает, но от вида крови ему тоже как-то не по себе.  Пока.

Но как говорится, не ровен час.  

-Проведите его туда, проведите – загалдела вдруг целая очередь на получение гостевых  виз, и я, будучи не евреем, стал им по воле толпы.

Но чем сильнее на меня давят, тем дружелюбнее становлюсь я и всем показываю свои красивые, ровные, белые зубы. Но как только их захотели, пересчитать, чтобы потом выбить, и забыть вставить, то мне пришлось, перебежать в свою очередь, за защитой, чтобы сразу попасть из огня в полымя.

-Так ты настоящий еврей? – спросила меня темноволосая женщина, с южным загаром своих исторических родственников на лице.

-А, что такое настоящий еврей? – спросил я, хотя ответ на этот вопрос у меня уже был.

-Если ты по маме еврей, значит чистокровный. Если по отцу, то не настоящий.

-А, если ни по папе и ни по маме? - предложил я новую трактовку национальной идеи.

Может от соседа, знаете ли! В это самое время пока мой папа находился в командировке, тут-то к моей маме и зашел в два часа ночи за конспектами Исаак Ефимович, ну, конечно же, случайно, и экзаменовал мою маму до утра. После этого манна  небесная, в качестве семенного материала упала в материнское лоно и проросла. До одного метра и восьмидесяти двух сантиметров.

-Я ничего не поняла из твоего рассказа -  призналась мне милая женщина, и я ей честно  поверил, потому, что сам нес такую околесицу, что сам ничего не соображал.

-Не обращайте внимания. Это у меня юмор такой, плоский. Так  что если я не еврей ни по маме, ни по папе, и  ни по соседу?

-Так ты  что по паспорту еврей? -  тихо спросила меня пожилая старушка, которая на своем веку встречала и таких братьев и сестер по вере.

-Как это по паспорту можно стать евреем? Это нонсенс.

-За деньги, как! Ты что с луны свалился – уже учил меня уму разуму парень моложе моих лет.

-И дорого стоит изменение своей прежней национальности в нужную? – громко спросил я, чтобы узнать рыночную цену новой для меня человеческой  модификации.

-Тсс – зашипело на меня со всех сторон. Кто же об этом кричит во все горло. И еще где! В святая святых! У врат в немецкое посольство. О, бог ты видишь своего неразумного сына. Попроси его не кричать, и в тишине мы все с ним тихонечко обсудим. Ведь ты понимаешь, что гешефт есть гешефт. Даже в субботу он не оставляет нас – кто-то то ли молился богу или уже предлагал  мне свои скромные услуги.

-Так сколько? – снизил я до минимума свою тональность, и уже не слышал сам себя.

-Очень не дорого – картавым голосом со мной торговался старичок – лесовичок  с хитрой улыбкой и  жиденькой бородкой на лице. Но для вас со скидкой. Ведь вы же не антисемит?

-Нет – испуганно ответил я.

-Значит, имеете полное право на двадцати пяти процентную скидку.

-А, если бы я сказал, что являюсь   антисемитом, я бы вообще не получил бы желанного паспорта? – с интересом спросил я.

-Кто вам такое сказал! Плюньте ему в лицо. Вы плохо читали библию молодой человек. Вспомните Ноя и его сыновей,  и вам сразу же все станет ясно. Что все люди на земле после потопа – это евреи, просто не все это могут доказать документально.

-Так антисемиты тоже евреи?

-Так они  и есть, самые что ни на есть, настоящие. Ортодоксальные. Они твердо стоят на своем заблуждении и верят, что грешных евреев, то есть меня и вас покарает всемогущий бог. Ну, и пусть они  верят в то, что они лучше  нас. Да, на здоровье!

 Хотя мы знаем, что это не так. Евреи  - они же, как дети суеверные. Тьфу. Тьфу. Тьфу.

Так к какому сроку вам  нужен паспорт? За срочность понимаете, вам придется доплачивать отдельно.

-Понимаете, время оно у меня есть, а вот денег лишних - нет – с достоинством сказал я.

-Но ведь все расходы окупятся. Не сомневайтесь.

-Вы в этом вверены? – с недоверием спросил я.

-Если бы не был уверен, то  и не говорил бы с вами. Верьте мне. Это я вам говорю, Исаак  Ефимович – ударил пожилой человек себя в грудь

-Как вы сказали ваше имя и отчество? – переспросил  я, не веря, что моя фантазия так быстро могла воплотиться наяву.

-Исаак Ефимович. У меня у одного никогда не было претензий  со стороны немецкого посольства по вопросу подлинности паспортов и метрик о рождении. А, как немцы умеют работать всем известно. Это лучшая бюрократическая  машина, а как учет  

у них поставлен. Так вот даже эти уважаемые люди, часто просят меня провести экспертизу, заслуживают ли эти паспорта доброго слова или нет. Когда же я вижу свою

работу, я оставляю ее  в сторонку, как настоящий образец – шедевр, не побоюсь этого слова,  и начинаю проводить свою  беспристрастную экспертизу. Вы знаете,

сколько развелось мошенников возле этого тонкого дела! Каждый, ну просто каждый

«битера гоя»  пытается оставить грамматическую ошибку после себя  или добавить лишний день в календаре. А вы знаете, куда нас могут привести фантазии неграмотных

людей.

-А, если придется медицинское освидетельствование  делать, то тут может все и открыться? – с придыханием сказал я.

-Ой, не смешите меня. Ну, и сделаете себе обрезание. Говорят, если траву чаще стричь, то она гуще растет.

-Но не высоко – сходу парировал я человеческую мудрость, потому что не следует скрещивать растение и человека  при помощи одной  газонокосилки. Меня лично английский газон никогда не восхищал.

-Я знал одного человека, который трижды получал отказ на въезд в Германию, но он не отчаялся, и резал свою крайнюю плоть до тех пор, пока ее размеры полностью не устроили приглашающую сторону. И теперь все довольны: он, Германия, и его немного печальная жена.

Обрезание – это такая, в сущности, мелочь, легкое хирургическое  вмешательство,  после которого на вас навечно останется примета, конечно же, не для общественного освидетельствования, а лишь для частного и только в хорошие руки. Но этот знак откроет вам дорогу - в рай небесный на земле.

Но тут моего экскурсовода по райским кущам  чем-то выгодным отвлекли, а я твердил по-прежнему вслух: «Пост и обрезание – истинная дорога в Германию».

С обрезанием я как-то быстро смирился, а вот с пищевым постом сражался не на жизнь, а на смерть. Но кто-то  уже  услышал мои громкие  рассуждения и поспешил мне на помощь.

-Да сделай ты себе обрезание и дело с концом – как с верной подружкой дружила со мной девушка лет тридцати. Тебе не привыкать. Вон сколько порезов на твоем лице от лезвия.

-Не надо путать мое лицо, которое уже ко всему привыкло, с тем первозданным и  можно сказать   заповедным ландшафтом.

-Смотри, какой ты стеснительный. Так какой ты все-таки еврей? – как по команде  в  полный голос спросила меня о своей принадлежности национальная  очередь.

-Я вообще-то совсем не еврей. Извините – попросил я прощение за свое не кровное родство.

-Значит ты – прицеп! – кто-то сказал за моей спиной, и мне пришлось обернуться, за дальнейшими разъяснениями в направлении неизвестного голоса.

-Кто  я? -  мне показалось, что я плохо расслышал последнее слово.

-Ты прицеп, то есть вагон,  и тянет тебя в Германию – паровоз.

-А, что в Германию только по железной дороге можно попасть, и другим транспортом уже никак? – спросил я.

После долгого и изнурительного монолога мне наконец-то все толком объяснили  и указали на мое второстепенное значение в транспортировки не очень ценного груза.  

-А, что других, более приемлемых сравнений найти нельзя было. Это сопоставление унижает мое национальное самосознание – честно признался я.

-Сказано тебе, что ты  прицеп, и не вякай – услышав наш разговор, ответил нервный, качающийся старик, похожий на ортодоксального еврея.

-Но простите, может я духовный еврей. Ведь случаются же такие чудеса. Вы так не думаете?

-Ты к евреям не примазывайся.  Мы столько вытерпели, что это чудо полагается только нам.

Не знаю за что, но  вскоре меня  изгнали и из этой очереди, и я понял, что настоящий иудей это тот, который вечно всем мешает.

За какие-то два часа меня сначала  насильно окрестили, а затем, так и  не получив моего письменного согласия на хирургическую операцию, и обрезали.

Вот так между двух огней и родилось мое самосознание, которое осталось для многих непонятным, в том числе и для меня.

Я тихо сел на скамейку в парке, чтобы не будоражить настроение ни одной из очередей, а то, объединившись друг с другом, они могли устроить мне настоящий, не понятно за что, черносотенный погром. Но я не позволил совершиться вновь тому, что уже и так много раз проходило по всей земле. Когда люди, именем своего бога убивали беззащитных стариков и детей, чтобы засвидетельствовать ему свою  языческую верность.

Но господь никогда  не был с ними, и не знал их, потому что земля по-прежнему в руках Сатаны и его приспешников.                                                                    

Первоначальная сдача документов и паспортов, прошла, по-видимому,  успешно,  судя по счастливым улыбкам  моей жены и тещи, которые наконец-то  вышли из стен посольства.  

Но нам снова был определен  уже новый срок – теперь  в три месяца, для  проверки всех исходных  данных, чтобы окончательно вынести вердикт, имеем ли мы право на эмиграцию в Германию или нет.  Через  девяносто два дня и девяносто три ночи нам вернули  все документы, и сказали, - ждите.

Но месяц проходил за месяцем, год за годом, пока, наконец, о нас не вспомнили, если  бы через пять полных лет, мне не пришла бы  в голову  идея напомнить Германии, через своего представителя  - немецкое посольство в Молдавии, о своем клятвенном  обещании принять нас к себе.

Но наши документы, то ли пропали, то ли долго обрабатывали, но столько воды утекло, что родители жены устав ждать вызова снова уехали в Белоруссию, мы с женой в Россию.

Вырвавшись зимой на две недели домой, и чудом пробившись в посольство, где я устроил настоящую истерику с принятием сердечных капель, выдав их предварительно  за дорогой и дефицитный яд,  потому что понял, что шантаж это лучшее запатентованное средство, которое сможет разбудить человеческую совесть в людях с дипломатическими паспортами. Я театрально обставил свой безвременный уход из жизни, с нотариально заверенным заявлением, что в моей смерти прошу винить лишь одну страну европейского сообщества, для которой я требовал  исключения из содружества  демократических стран. Но посольство уже кто-то известил о моем приходе, потому что меня  как будто ждали, и после получасового слезного, но мирного разбирательства мне  удалось узнать, что вызов ожидает нас уже как полгода, а мы его пять лет, как устали ждать.

Получив же драгоценный  вызов на руки, я долго не мог поверить в  реальность  всего  произошедшего со мной, поэтому пробовал уже на зуб эту  писчую бумагу – не фальшивая ли она, и если нет, то, какое содержание  золота в этом слитке.

Ровно пять лет кто-то решал мою судьбу, выплавляя мои лучшие годы  в этот страничный манускрипт, который я уже возненавидел, и  готов был даже съесть.

Вот так  нам была назначена одна их 16 земель Германии,  Тюрингия. Это была бывшая ГДР, и мы не знали больше плакать от этой  новости или радоваться. Но уже к лету, все документы на выезд были готовы и после двух недельного, застольного прощания с родственниками, мы сели в автобус по маршруту: Молдавия – Германия.

Ну, теперь  начнется новая жизнь – подумал я, когда моя правая  нога уже покинула родную землю, еще полностью не осознавая таких простых и мудрых слов, что человек  - не птица,  и ему всегда под ногами  необходима  родная твердь.  

Ах, если бы я раньше знал, какими будут мои испытания, то может, и не решился бы на такую человеческую авантюру.

Я уже не смотрел в сторону своих родных и близких, которые пришли нас проводить, потому что мне  было тяжело и муторно на душе. Я ощущал себя предателем своей  маленькой Родины, который отправился неизвестно куда, чтобы найти свое место в жизни. Вот оно мое первое эмигрантское заблуждение, что где-то есть страна, где текут молочные реки с кисельными берегами.

За окошком  уже мелькали знакомые улицы родного города, который я уже когда-то оставлял, когда жил и работал в России, так что  изменником  меня можно было назвать со стажем, и я как зеленый сорванный лист был снова подхвачен ветром надежды, чтобы определить для себя место постоянного  проживания, - Германию.

Но что я знал о ней. Да, почти ничего. Когда-то я читал Гете, что-то слышал о Бисмарке, и о прусском милитаризме, о двух мировых войнах, которые родились на немецкой войне, о канцлере  Гельмуте Коле и товарище Хонекере, о берлинской стене, об автомобильных концернах, вот, пожалуй, и все.

Теперь предстояло посмотреть мир, и себя показать.    

 

                                                             

 

 

                                                                2

 

Время в пути было определено водителями  нашего автобуса в тридцать шесть часов, если несколько таможен, не сломают эти радужные планы. Но вот автобус уже покинул мой родной город, и повез нас в неизвестный населенный пункт Айзенберг.

Тоска по родине, как-то сразу овладела печальным автобусом, и все начали переживать это чувство обильным принятием спиртного, и закусывать местными деликатесами.

Вареные яйца, буженина, колбасы, зеленый лук и брынза должны были отбить любую охоту для личного осмотра всех  пограничников и таможенников всех стран и народов.

Так все и случилось, потому что мало было охотников попасть в наш салон и просто не захлебнуться слюной от запаха, который висел в нем, как утренний туман. Из всех продуктов, которые употребляли  пассажиры, почему-то особенно брынза вызывала особый интерес у шоферов. Каждый из них, поочередно на второй день следования, ходил по салону и нервно выспрашивая: «Мэй, кто везет брынзу?

Это народное молдавское восклицание переводится на русский язык – как эй, ну, кто так любит этот кисломолочный деликатес, что готов принести в жертву за эту пагубную страсть человеческими  жизнями.

 – Лучше признайтесь по-хорошему, потому что мы все угорим от этого запаха - настаивал на чистосердечном признании усатый шофер. Он даже объявил об амнистии и обещал лично ходатайствовать  перед органами правосудия о прошении на помиловании за того, кто сознается в своей пагубной привычке так тяжко и зловонно  измываться над своими попутчиками. Но все его воззвания к человеколюбию остались не услышанными, тогда смена водителей устроила что-то вроде  постоянного поста, который и должен был обнаружить  брынзу в любое время дня и ночи. Но все усилия шоферов  были напрасны, потому что  никто добровольно не признался в своей любви к этому национальному продукту, а устраивать досмотр они не имели права.                                 Я так устал этого вечного вопроса: «Кто везет с собой  брынзу?», что просто не выдержал этого допроса, и, собрав всех шоферов в кучу, произнес: « Мэй. Неужели вы не понимаете, что брынзу везут все. Ведь эта та же горсть родной  земли, которую всегда берут в дорогу настоящие эмигранты».

-А, я думал, что только моя так дурно пахнет – признался  мне как на духу водитель, и я улыбнулся  этой человеческой бесхитростности.

В субботу около 17 часов по среднеевропейскому времени, мы пересели Одер, и сразу

нас стало укачивать на ровных немецких дорогах. Но хорошо, что до этого мы кое-как  уже обвыкли после молдавских, и украинских дорог, потому, что польские покрытия магистралей были лучше советских, но еще сильно не дотягивали  по качеству немецких автобанов. Но когда мы  уже обтерлись  к асфальтированной немецкой стезе, и начали проезжать населенные пункты, то тут  меня, охватил ужас, который я не в силах был высказать вслух. Я все время озирался по сторонам, не понимая существа происходящего. Кажется, мы ехали по  одной из самых густонаселенных стран Европы, и в то же время никого не видели. Сменялись поселки и города, но все они  казались вымершими, потому что живых людей попросту не было.

-Слушайте, а где немцы? – задал вопрос, какой-то дяденька, который тоже впервые попал в Европу.

-Вот и я хотел бы узнать ответ на этот вопрос – сказал я. Мы уже полтора часа едим по Германии, а я пока никого из жителей этой страны не видел.

Но на мое счастье показался один, и  у меня сразу же, отлегло от сердца.

-Вот еще один – закричал кто-то,  кто сидел с правой стороны автобуса, по ходу его следования.

-И я двух вижу – уже женщина подключилась к нашему общему подсчету голосов, но количество и сейчас было явно недостаточным.

-Может, все восточные немцы эмигрировали в западную часть Германии!  - выдвинул гипотезу тинэйджер лет 12-13

-А, западные не против такого массового переселения? – переспросил я.

-Наверное, нет. Я где-то читал, что западные немцы теперь рвутся  в США, в Канаду, в Австралию.

-Тогда может, и мы сразу подадимся на места западных немцев – предложил я жене.

-Какой ты быстрый. Ты сначала в ГДР поживи и только затем мечтай о дальних странах – как всегда учила меня уму-разуму, моя жена - Ангелина.

-Да, ты права. Кто же будет восстанавливать восток, если все сбегут  на запад. Надо все делать последовательно и рационально. Это же надо пять лет ожидания, и чуть не дотянуть до капиталистического рая. Обидно.

Но худо-бедно до самых сумерек, нам удалось довести  общий счет немцев до 1353 человек и это при восьмидесяти двух миллионном населении страны.

Только потом я узнал, что  пустынные поселки и маленькие городки, которые показались нам оставленными местными жителями, просто жили по своей старой традиции проводить эту пору за бокалом пива в кафе, в кругу своих друзей, либо у семейного очага.

Но я как человек, не знающих местных традиций, просто поведал вам  мое первое наблюдение, которое мне бросилось в глаза, и заставило от ужаса одиночества закрыть их.

Ночь опустилась на Германию, когда фары высветили указатель, что мы следуем в правильном направлении, и до нашего города оставалось всего каких-то 15 километров.  Мы стояли в проходе, чтобы быть готовыми, как говорится  ко всему. Уже показались многоэтажные здания,  и свет фонарей горел все ярче,  вывески магазинов пылали, как незатухающие костры во мраке неизвестности, но оживления на улицах по-прежнему не было. Наш автобус уже дважды проехал  город вдоль и  поперек, но найти места, где нас с нетерпением ждали, мы так и не смогли, а спросить, как вы понимаете,  было некого.

Но так как солярка в Германии было очень дорогой, то водители уже начали громко роптать и вскоре высадили нас где-то, как им показалось в центре. В фокусе их понимания центра были висячие часы на одном из уличных столбов,  которые показывали точное  время, а именно полдвенадцатого ночи с субботы на воскресенье. Это как раз и был тот час, когда на обетованную немецкую землю ступили мой сын, тесть, теща, жена, и я.

К нашей компании присоединилась еще двое молодых людей, которые тоже, как и мы разгружали свои вещи посредине дороги. В общем, то нас не довезли до места назначения, как нам обещали менеджеры транспортной  компании, а просто выбросили на улицу в незнакомой стране, не в ведомом городе, на безвестной улочке - ночью.

Когда первый шок от предательства своих сограждан прошел, и кое-как сумки были сложены на обочине, тут-то нам и пришло  понимание, что надо искать наш пересылочный лагерь своими собственными силами. Но ничто так не сплачивает людей, как общая беда, поэтому мы быстро подружились с неизвестными, которые, как и мы не знали, откуда предпринять свои  поиски. На стихийном совете нашего коллектива, когда половой паритет был нарушен моим тестем, было решено отправить меня и еще одного мужчину в разведку.

Так  как мы оба были не евреи, то нами и было решено пожертвовать в первую очередь.  Как первооткрывателям нам решительно было все равно, откуда начать исследование первозданной немецкой земли и после шапочного знакомства, двое мужчин отправились в путь.

-Может, направо пойдем? – предложил я Ивану направление наших поисков.

-Нет, давай лучше налево – перечеркнул все мои планы двухметровый следопыт.

-Ну, а почему собственно налево, а не прямо – возразил я.

-Потому что я всегда хожу налево, и меня этот путь еще ни разу не подводил.

-Ну, пусть тогда и в этот раз тебе повезет – решил я не оспаривать многолетний опыт пребывания человека в экстремальных условиях.

Сначала нас можно было принять за двух туристов отставших от своей группы, потому что мы больше не искали пересылочный лагерь, а наслаждались местными красотами, архитектурой, парковым ландшафтом, и чистотой в ночном городе. Но левая сторона не принесла нам удачу, потому что мы ее прошли всю до конца, но ничего кроме одной красивой женщины не обнаружили. Но она, увидев нас, повела как-то странно, и на  наше: »Helfen Sie uns bitte», убежала от нас прочь. (Помогите нам, пожалуйста.)

-Может, она неправильно  поняла нас? – начал я искать пробелы в своем произношении.

-Или просто не захотела. А, еще говорят, что немецкие женщины всегда приходят на помощь к незнакомым мужчинам – с обидой говорил Иван.

-Это к немецким мужчинам они приходят на помощь, а не к эмигрантам. Мне кажется, что ты немного удалился  от предмета наших поисков. Если ты искал женщину, то ты ее нашел, а мне надо своих уложить на кровать.

-Ты Серега, напомни, что мы, в конце концов, ищем? – спросил меня Иван, и я не понял, дурачиться ли он надо мной или просто издевается.

-Мы ищем пересылочный лагерь – уточнил я еще  раз для не очень понятливых.

-Найдем. До утра точно найдем, потому что… - тут голос моего спутника дрогнул, он вдруг сорвался с места и побежал куда-то в сторону.

-Неужели нашел – подумал я и побежал за ним, чтобы не потеряться и не остаться   одному.

-Смотри Серега, что я нашел – поднял высоко над головой как кладоискатель две пустых пивных кружки мой попутчик.

-Ну, зачем они тебе? Ты что мусорщик – наставлял я Ивана, и просил поставить эти стекляшки на место. Может, кто-то забыл, а ты уже и рад.

-Да, тут телевизоры, и мягкую мебель выбрасывают, а тут пивные кружки.

-Да, ну – удивился я. И что телевизоры новые, а мебель только что с магазина!

-Это как повезет.

-Ну, так вот поставь бокалы на прежнее место, нечего начинать свою жизнь в Германии с присвоения чужого имущества. Это не наши цели Иван – пытался  я заставить своего спутника по-хорошему оставить эти два бокала, или один  добровольно отдать мне.

Но мой товарищ по несчастью оказался таким жадным, что нам пришлось сделать круг, чтобы он смог передать свои сокровища лично в руки своей жене. Моя супруга в свою очередь  взглянула на меня так, как смотрят на мужчину-охотника, который опять ничего в пещеру не принес, как впрочем, и всегда. Я был снова посрамлен, но отчитался, что в следующий раз кроме шкуры и бивней мамонта принесу еще и его диетическое  мясо и положу  все это богатство  к ногам первобытной женщины.               Но было уже половина второго, когда мы снова направились в путь, лишь сейчас  прихватив с собой адрес нашего пересылочного лагеря.  Теперь мы пошли уже направо, и через две улицы обнаружили карту города, которая и стала служить нам хорошим ориентиром на местности.  Наметив себе несколько  контрольных точек, и пройдя три из четырех, мы оказались перед  зданием, перед которым горел свет по его прямоугольному периметру, и этот облик был похож  больше на  спортивное сооружение. Вся местность была огорожена довольно высоким забором, и к зданию вела одна дорога, которую перекрывал шлагбаум, рядом с которым находилась  сторожка. На наше счастье в ней горел свет, но чтобы заранее никого не напугать, мы решили обойти ее, чтобы посмотреть, что и как.  Иван  пошел, окружать этот форпост с  полюбившейся ему с левой стороны, а я с правой.

Мы почти одновременно достигли двух параллельных окон, которые как будто насквозь просматривали  эту сторожку, состоящей из одной большой, хорошо освященной комнаты.  Охранник  сидел за письменным  столом лицом ко мне, и, следовательно, Иван  не мог видеть того, что раскрывалось перед моим взором.

Большая кружка горячего напитка, какого не берусь судить, но кажется, кофе, уже была поднята со стола, чтобы протолкнуть внутрь себя кусочек бутерброда, который все никак не хотел прожевываться. Как…

Два синхронных стука в окна, далеко за полночь, на окраине города, так потрясли

охранника, что он застыл, не готовый сейчас оказать сопротивление даже комару, а не то, что нечистой силе. Видно от страха он тут - же проглотил  целиком весь бутерброд, желая предстать пред нашими глазами как перед судным днем в хорошей форме, а главное сытым. И  лишь когда я снова  легким дребезжанием стекла привлек внимание охранника, и рукой показал, чтобы он вышел на порог, сторож махнул мне той рукой, в которой находилась полная кружка. Вот теперь я был в точности уверен, что это было кофе, потому что разводы по стеклу пошли такие, что я больше ничего не видел.

-Das ist lager? – спросил я насмерть напуганного  человека, который вышел на улицу из своей крепости, и теперь так лязгал зубами, что мог запросто перекусить себе  язык.

-Jain – ответил он мне.  

Это что еще за jain – подумал я. Мне пришлось снова  повторить свой вопрос, но ответ и на этот раз заставил меня  сильно призадуматься, чтобы понять немецкое словосочетание,  которое можно толковать двояко, то есть, да и нет одновременно, как бы по желанию, по обоюдному согласию.

Ну, чтобы никого не обидеть и самому ненароком не пострадать. От неожиданности я даже развел руками по сторонам, как птица, которой сейчас не только обрезали крылья, но и лишили голоса. От моих судорожных  движений охранник сразу ожил, и начал  что-то быстро говорить, и слов было так много, и я насчитал их, аж, 1353. Как будто за всех немцев попавшихся нам  на пути следования, он за каждого с пафосом решил выговорить хотя бы по одному.

-Иван ты его понял, что он сказал?  – обратился я к искателю сокровищ.

-Не-а – как будто подражая живому носителю немецкого языка, мне ответил уже другой ценитель русской словесности.

-Что это еще за не-а. Может мне и тебя переводить уже надо. Так я отказываюсь и передаю тебе полное право общения с иностранцем. Вы должны друг друга и без переводчиков  хорошо понимать.

-Ты что обалдел. Я в школе французский изучал.

-Ну, вот и давай шпарь на французском,… на языке межнационального общения. На тебя последняя надежда.

-А я слышал, что русский язык входит в пятерку стран, предназначенных для  международного общения.

-Боюсь, что кроме нас, его здесь никто не знает.

-Так что же нам делать? – спросил Иван.

-Что делать! Что делать! – язвил я. - Учить языки. –One moment Genosse  – решил я не все-таки не прерывать наши отношения с представителем администрации.

Иван  и я решили  хоть как-то объяснить этому господину, что наши родные сейчас находятся неизвестно где, но мы готовы оказать  всяческое содействие в их поисках.  Наше общение  – это был хор или соло двух лягушек, которые квакали одновременно или  раздельно, но по-прежнему не понятно для местного жителя.

-Ser – сказал Иван, как будто  странной эмиграции он выбрал не Германию, а добрую, старую Англию. – Ich bin geist. ( Я  бесплотный дух.)

После  этих слов охранник замахал на нас  руками и начал креститься.

-Иван, ты что говоришь – первый я осознал  грамматическую ошибку в произношении. Он же понял, что ты бесплотный  дух.

-Если он сейчас меня правильно не поймет, то мне придется его просто придушить - теряя терпение, с французским акцентом шептал от злости мой попутчик.

-Entschuldigung uns bitte (Извините нас, пожалуйста) – снова заквакал я одну и туже фразу, чтобы хоть как-то ослабить наши  и так натянутые международные  отношения. Er ist Gast.  (Он всего лишь гость).  Und wir sind zwei Gäste.

-А, я разве не то же самое сказал – начал донимать меня Иван.

-Ты сказал, что мы духи, я же уточнил, что мы всего лишь гости. Я подготавливаю его, что мы эмигранты, которые приехали на постоянное место жительства.

-Ну, так быстрее и кончай с ним, а то он уйдет в сторожку, и нам до него уже не достучаться.

-Комаrad.  Genosse. Rot Front  – поприветствовал  я  незнакомого человека, как члена объединенной партии коммунистов ГДР. Wir sind zwei Emigranten aber gibt noch viele und viele Emigranten.и sie warten unsere Hilfe. ( Мы два эмигранта, но есть много эмигрантов, и они ждут нашей помощи.)

Но, кажется,  охранник меня не правильно понял, потому что он вдруг запел интернационал, и я понял, классовая борьба далеко еще не окончена.

-Ну, и чего ты молчишь – наехал я на Ивана.  Ты тоже давай подпевай, а то у него голос сейчас сядет. Видишь, как старается. Он принял нас за генеральных секретарей дружеских коммунистических партий. Не иначе.

-Нет. Я  коммунистический интернационал  даже в советское время не пел. И сейчас не буду.

-Я тебе не буду – пел я гимн и одновременно разговаривал с тайным оппозиционером.

Это ты на Родине мог его не петь, а здесь просто обязан. Ты же эмигрант, и должен делать все от тебя зависящее, чтобы местные жители чувствовали себя рядом с тобой комфортно.

-А нас не посадят за это?

-Не знаю. В случае чего, мы можем сослаться, что языком просто не владеем, а пели из солидарности, чтобы поддержать музыкальную тональность на должном уровне.

Но, так или иначе, этот гимн  мы, в конце концов, допели, но аплодисментов в свой адрес так и не получили, наверное, поэтому охранник в нашу честь решил исполнить гимн советского союза. Тут даже Петр не стал больше отлынивать, а пел с трагическим  чувством и  слезной  расстановкой.  Еще немного  и я  бы тоже прослезился, потому что никогда не думал, что еще раз услышу гимн своей  Родины, и где – в Германии.

К  моему глубокому сожалению мне  пришлось оборвать третью песню еще в самом начале, потому что петь «калинку-малинку», не зная слов,  я не мог.

-Kein Singen.(Не надо песен). Капут ( Конец) – начал я на чистом немецком языке говорить о своих желания. –Unsere Leute brauchen Hilfe.(Наши люди нуждаются в помощи.)

Но наш немец начал снова  долго и бестолково говорить  и указывать рукой на восток и все время  повторять:» wek ». (Прочь).

-Ну, и че теперь. Серега переводи – обратился ко мне как к профессиональному  переводчику Иван.

-Я понял, что нас опять отправляют на Родину. Что ты не видишь, что охранник указывает нам в направление нашего прежнего дома и говорит прочь.

До меня тогда не дошло, что слово «wek », - прочь, было просто «weg» – дорога.

Так потерпев первое фиаско поговорить по душам, мы  отправились к своим домочадцам, чтобы рассказать, что первое задание нами выполнено, и лагерь после нескольких  часов поисков найден. Я не преминул рассказать о своих подозрениях, о нашей  насильственной депортации на Родину, чем вызвал легкую панику  в эмигрантских кругах.  Лишь  к трем часам я довел к воротам КПП свою жену, которая учила немецкий язык не только в школе, но и в университете, и все разъяснилось в тот, же момент. Оказывается, что нас здесь давно ожидают, и все глаза проглядели, выглядывая нас в окошко.  Тут же появилась, какая-то дежурная, которая и увела,  женщин, тестя и сына внутрь спящего здания.

Мне же объяснили, что за нами заедут позднее, так как водителя автобуса в такое время суток на рабочем месте еще никогда не было. Я снова отправился  в обратный путь, где меня ожидал Иван, который в одиночестве сторожил наши сумки. Он так обрадовался моему приходу, что  я боялся, как бы он не помешался  раньше времени.

-Кажется, наши легли – попытался я успокоить одинокого мужчину, который переживал за свою жену.

-Ну, и славно.

-Водитель приедет за нами не раньше семи утра. Так что не унывай. Продержимся!

Первые пятнадцать минут испытаний  прошли довольно весело, потому что за наши трехчасовые хождения, нам удалось осмотреть город, найти две пивные кружки, поговорить с немцем  по душам и найти пристанище для родных.

 Но вскоре стало холодать, так что зуб на зуб стал не попадать, и мы  разминались, чтобы хоть как-то оживить наши окоченевшие мускулы.

-Не мы так дуба дадим – уже признался в своем неспортивном поведении  Иван. Надо водки выпить, потому что не пить за здравие это великий грех.

-Да, ну – удивился я.

-Точно тебе говорю, потому что кто не пьет за свое здравие, за того пьют уже за упокой. Так что придется выбирать.

-Я согласен.

-Еще бы тебе не быть согласным. Ладно, я все понял – произнес Иван  и  вытащил из своей сумки пол литровую бутылку, и какую-то закуску.

 Все вроде было хорошо, но из чего пить ее проклятую, никак не приходило в голову, пока я не увидел два пивных бокала, которые и стали нашими рюмками.

-Ну, за Германию, за нашу новую Родину – произнес  первый тост Иван.

-Пусть живет и процветает – поддержал его я. Как-то  не хочется мне сразу «wek».

-Ничего поживем еще.  Собака не выдаст, свинья не съест.

Чокнувшись несколько раз,  мы, кажется, легко допили водку, но желаемого результата  так и не получили. Поначалу нам было даже жарко, но потом снова стало так холодно, что мы уже легли на наши сумки, и как верные псы  решили  умереть на них, но сберечь  имущество своих хозяев в целостности и сохранности.

Я посмотрел на большие уличные часы, где маленькая  стрелка  как будто уснула на пятом делении, и никак не хотела сразу же прыгнуть на седьмое. Но город стал понемногу оживать, и одинокие  прохожие  смотрели на нас, как на пришельцев, которых высадили с летающей тарелки на землю с таким необозримым  количеством сумок.

Когда появилась первая машина в нашем переулке, то нашей радости не было предела.

Я помню, как мы бежали к ней, Иван  с одной стороны улицы, я с другой, но ничего не подозревающий  водитель о наших истинных чувствах  резко затормозил в десяти метрах от нас, быстро развернулся,  и так надавил на газ, что нам сразу стало тепло.

На нас так повеяло жженой резиной, что мы еще долго подставляли свой нос, как перед горячей кухней, которая была приготовлена невесть из чего, но существенным было то, что от нее исходил  жаркий пар, который мог, если не накормить нас, то хотя бы согреть. Мы еще несколько раз  бросались  под  колеса проезжающих мимо нас машин, но не одна нам  так и не остановилась.

-Слушай Серега, неужели мы такие страшные, что нами все брезгуют? – спросил меня погрустневший Иван.

-Не преувеличивай. Ты бы остановился на их месте?

-Ни за что. Увидеть двух таких  туземцев – тут у любого нервы сдадут. Ну, у тебя и вид. Даже мне как-то не по себе.

-Вот что и требовалось доказать. Они такие же, как мы, а они как мы. Ты кстати тоже выглядишь не лучше.

-А, ты не плохо сегодня по-немецки говорил – начал хохотать Иван. Я даже заслушался Комаrad.  Genosse. Кстати, что это?

- Genosse  по-немецки – товарищ, а Комаrad, кажется по-испански.

-Так ты и по-испански можешь шпрехать?- надсмехался надо мной  окоченевший в доску балагур.

-Сказал бы я тебе пару ласковых слов, но я боюсь, что ты от них согреешься, а я потеряю последние силы.

-Ну, если лето в Германии такое холодное, то я представляю какие здесь жимы.

-Зимы  здесь как раз  умеренные – сказал я.  Анти континентальный  климат.

-Боюсь, что до зимы мы так и не дотянем. Это же  надо с тридцатиградусной жары, в  маячке и шортах сразу попасть в осенью пору.

-Сейчас солнце встанет, и мы согреемся – подбадривал  я, как мог Ивана.

-Ой, скорей бы, потому что просто замерзаю.

-Все-таки, какие мы с тобой дураки.  Сидим на сумках полных вещей, а сами  как голые загораем на пляже.

Даже лето в Германии не такое  как везде. Это не три месяца тепла,  потому что  в этом периоде времени заключены и весна, и осень одновременно, и когда проявятся признаки каждого, не знает никто, даже прогноз погоды.

В полседьмого утра за нами приехал микроавтобус, в который нам удалось загрузить все наши пожитки, хотя водитель и возмущался, и всячески противился этому, потому что от тяжести днище так просело, что передняя часть  транспортного средства просто  висело в воздухе. Дорога к пересылочному лагерю заняла всего несколько минут, и еще полчаса я поднимал свои драгоценные сумки на второй этаж в комнату, где спали мои родные.

Когда восьмая сумка была брошена куда-то в угол, я залез на кровать, которая находилась  на втором ярусе, и уснул. Я словно  провалился в темноту, но…

 

 

 

                                                              3

…Какой-то металлический, ржавый голос  заставил меня от ужаса  открыть глаза, и поднять голову с подушки. Я не мог понять, кто так громко мог говорить у меня под ухом, и совершенно не вразумительно. Я начал глазами искать  разрушителя, так и наступившего моего сладкого сновидения, чтобы высказать ему все, что я думаю сейчас о нем. Но от бессонной ночи, веки почти не открывались, и через узкую щелку век, я нашел на стене радио, которое работало на полную катушку.

Перепуганные родители, сын, жена и я никак не могли отойти от шока, потому что в эту минуту пересылочный лагерь для нас превратился в концентрационный, со всеми вытекающими для нас последствиями.

Но так как мы уже с вами  договорились, что я буду честно вести свои наблюдения, то  и  свои  настоящие чувства не буду от вас скрывать.

Наверное, в нас проснулся какой-то генетический страх, который  овладел нами, и никак не хотел выходить из наших тел и душ. В этот момент я представил себе, что могли чувствовать люди, которые жили и умирали, просто потому, что они евреи, потому, что мы были рождены таковыми. Судьба шести миллионов человек стала в этот миг и моей, и я ничего не мог с собой поделать.

 Ну, вот опять  евреи говорят о злодеяниях  нацистов, когда после войны прошло больше  шести с лишним,  десятилетий. Честно слово, что больше не буду об этом говорить, но так случилось, что уставшее настоящее стало ужасным прошлым, не спрашивая у меня никакого позволения.

Ужасная тень заслонила  мне будущее, и я, находясь  в ее поле, никак не мог увидеть свет, который необходим всем нам  - людям, вне зависимости от цвета кожи, национальности, или вероисповедания.

Но минувшее, слава богу, прошло, и мы снова вспомнили, что мы эмигранты, и не простые, а самые мужественные, потому что приехали туда, где евреев истребляли миллионами.

Вскоре  обычное утро, которое приходит ко всем людям на земле со своим обыденным ритуалом, овладело и нами. Все уже приняли душ, а кто-то уже и накрасился,  и только я лежал на кровати, не шевелясь, потому что просто не мог сдвинуться с места.

Я попытался снова вздремнуть, но голос по радио реагировал незамедлительно на мой храп. Такое перетягивание каната мне уже порядком надоело, и я решил и себя привести в порядок. Я слез с кровати, и только сейчас стал осматривать апартаменты, куда нас заселили всех пятерых. Это была большая комната с одним большим окном, в которой находилось три двухъярусные кровати. Белый цвет стен глаз так резанул мне по глазам, как будто я оказался в операционной. В центре комнаты стоял стол, и стулья, количество которых, соответствовала числу кроватей. Выданное чистое белье уже давно было надето на одеяла и подушки, хотя этого сначала я и не заметил. Я взял пронумерованное полотенце и отправился в душ, чтобы мельком забежать в туалет.

Я не сразу нашел его, но  когда обнаружил, то провел  в нем больше времени, чем планировал. Это помещение настолько было чистым, что я  чуть не снял свои новые тапочки, и не зашел в него босиком. Кофейный кафель  блистал, унитазы цвета слоновой кости  манили своей  к себе своей девственной красотой, серебреные  зеркала сверкали, рулоны бумаги лежали стеллажами, а  ароматный запах  призывал остаться здесь, ну, как минимум до вечера. Ничто так больше не потрясло  меня как этот общественный туалет, в который мне посчастливилось попасть просто так без спецпропусков, и совершенно без денег. Вот на этом и можно было и закончить мой рассказ, потому что уровень общественных туалетов  - это и есть показатель духовной чистоты общества, которое  не вопит  о своей  исключительности, а просто поддерживает их состояние, каким оно и должно быть в принципе. Вот откуда начинается  и тут же и заканчивается   дорога к благосостоянию. Покажите мне ваш туалет, ну, не хотите просто так, тогда дайте мне маленькую возможность воспользоваться им, и мне  все сразу станет ясным и понятным. Вы же не хотите, чтобы эта неприятность случилась со мной на улице, тогда откройте  его,  и назначьте самую умеренную плату, потому что люди не звери,  они стыдятся исправления своих естественных надобностей в общественных местах, и требует к себе уважения, и элементарного  чувства такта. Я уже не говорю о зеркале в каждом туалете, но салфетки  в нем должна быть всегда, и жидкое мыло, и вода, пусть и холодная.

Когда я вернулся в нашу комнату, то заметил, что женская половина оставила нас, отправившись в неизвестном направлении.

-Ты где так долго был? – спросил меня тесть.

-Я осматривал туалет. Это знаете ли, Эрмитаж, Лувр, Колизей.

-Это наши туалеты больше походят на Колизей, потому что им столько же лет, и находятся они в таком состоянии, как сегодня этот амфитеатр.

-Пожалуй, вы правы – согласился я  и снова лег на свою кровать в спортивном костюме, чтобы чувствовать свою неразрывную связь олимпийским движением.

По-прежнему играла радиоточка, то и дело прерываемая мужским голосом, который  что-то говорил, и радовался своему чистому немецкому языку, хотя он и картавил, как настоящий француз.

Сын залез ко мне на кровать, и мы стали с ним кувыркаться, на высоте полутора метров над деревянным  полом. Он взъерошил мои прилизанные волосы, а я наоборот выпрямил его кудряшки. Вскоре появились и наши женщины, которые уже обошли наш лагерь вдоль и поперек, и даже кое с кем познакомились.

Они наперебой стали дополнять друг друга, больше мешая, чем, помогая нам понять суть их повествования. Я как всегда сначала ничего не понял, но  вновь выслушивать бессмысленный разговор  больше не стал.

-Ну, а кормить нас здесь будут или нет? – спросил я.

-Все, как и полагается – решила рассеять мои голодные страхи теща. Завтрак в восемь часов, обед в час, полдник в четыре, ужин в шесть.

-Здесь что даже полдник подают? – изумился я.

-Даже полдник – с иронией сказала жена.

-Это мы удачно приехали – решил я так намекнуть, кому должны быть обязаны все домочадцы, что мы находимся в Германии.

Ведь именно я настоял о нашей эмиграции в эту страну и сейчас лежа на кровати требовал к себе почестей равных, такому мудрому решению.

-Так что вы это  разлеглись на кровати – начала наводить порядок моя жена, обращаясь ко мне и сыну.

Мы тут же с ним, как будто приросли друг к другу, понимая, что вдвоем ей нас не одолеть.

-Ангелина, оставь нас в покое – ласково сказал  я. Мы еще полежим, да, сын.

-Конечно, папа – прозвучал именно тот ответ, который я и ожидал.

-Так быстро на завтрак – прозвучал женский голос, и мне сразу же не понравилась такая интонация.

-Я абсолютно не голоден, поэтому подожду до обеда.

-И я тоже – ответил Марк. Лучше нам с папой, что-то принесите сюда.

Но ребенка тут, же схватили заботливые руки матери, а вот справиться со мной уже не могли. Даже тесть с тещей, хотели помочь своей дочери, но поднять меня без помощи трехтонного крана было не под силу никому. Но мое предупреждение было проигнорировано,  и целых десять минут меня хотели сбросить с кровати, но безуспешно.

Все мои ушли  на завтрак, а я остался наедине с мужчиной, который безостановочно просил всех отведать хлеб, и соль, в лагерной столовой. Но вот и его голос исчез в эфире, потому что он тоже решил подкрепиться, чтобы весь день вещать на родном языке.

Через какое-то время  меня разбудили, и насильно накормили свежей булочкой с вареньем.

Я всю жизнь об этом только и мечтал, чтобы проглотить немецкий хлеб, который крошился в руках жены, а джем так легло, походил на омолаживающую маску лица.

-Ну, ведь я сколько раз предупреждал тебя  - пытался я  во всеуслышание объяснить жене мой жизненный принцип. Не надо будить спящую собаку, потому что она может запросто превратиться в злого и голодного льва.

-Ты что в Германию приехал, чтобы спать? – спросила Ангелина.

-Мы что в эту страну на экскурсию приехали, или все-таки на постоянное место жительство. Не надо путать эмиграцию, с туристической путевкой, это две разные вещи.

-Вставай, и пойдем в город – по-прежнему настаивала жена.

-А я что гид. Никуда я не пойду, хоть из пушки меня стреляйте.

-Ну, ты же вчера прошел по нему, и знаешь его больше, чем мы.

-Ну,  вот и вы пройдитесь. Сначала налево, потом направо, затем вперед, и может,  к вечеру вернетесь обратно в лагерь. Все просто. Заблудиться в этом городе просто не возможно, но если вам и это удастся, то я найду вас.

Но мои слова никто не хотел внимательно выслушать, чтобы как по географической карте найти обратную дорогу в лагерь, потому что уже вчетвером, а не втроем, как это было до завтрака, стащили меня с кровати и заставили переодеться, чтобы выйти в  город на осмотр достопримечательностей.

-Ладно – сказал я сыну. Я никогда не прощу тебе, что ты тоже участвовал в этом противоотцовском действии. Без тебя, вся родня не справилась бы со мной, но ты я вижу, хорошо подкрепился за завтраком.

-Папа, но все-таки лучше свалить тебя с постели, чем, если ты будешь нас искать и не найдешь.

-А, откуда ты знаешь, что я вас никогда бы  не нашел! – переспросил я Марка, потому что мне было не известно, как он прочитал мои тайные мысли.  Ну, тебя  я все равно   разыскал бы, но и то, с тем условием, что ты не будешь больше помогать маме.

-Хорошо, даю  тебе честное слово – принес  клятву сын.

-Ты, почему сына наставляешь против родной матери –  сердито спросила меня теща.

-Потому что он мой сын, и я его люблю.

-Но ведь это мама меня родила! – твердо заявил мне сын, и мне пришлось рассказать ему правдивую историю о его рождении.

-В еврейско-арамеском  писании – решил я наизусть процитировать несколько цитат из той части Библии, которая большинству известна – как старый завет сказано: «Адам прожил сто тридцать  лет, и у него родился сын  по его  подобию, по его образу, и он навал его Сиф. Всего Адам прожил девятьсот тридцать лет и умер. Сиф прожил сто пять лет, и у него родился Енос. Сиф прожил девятьсот двенадцать лет и умер. Енос прожил девяносто лет, и у него родился  Каинан. Всего Енос прожил девятьсот пять лет и умер.

-Может, хватит так наглядно показывать уровень падения мужской жизни – с торжеством сказала Ангелина,  потому что ей открылся несколько другой смысл, который я даже и  не предполагал.

-Ну, что я убедил, тебя сынок, кто действительно рождает на свет настоящих мужчин.

-Так кто же  меня все-таки родил? –  спросил Марк, и я понял, что зерно сомнения попало в благодатную почву.

-Это мамочка тебя родила, а никак не папа –  взял слово тесть, чтобы разрешить в пользу материнской линии этот спор.

-Ну, если мама и родила тебя, то отец с греческого переводится как тот, который дает  жизнь  - наставлял я, как мог родного сына.

-Ну, так ты идешь уже в город, рожавшей на гинекологическом кресле  муж или  нет? – нескромный вопрос задала мне Ангелин.

-С тобой хоть на край света, жена. Хотя я бы с удовольствием остался  с  тобой здесь наедине, чтобы продолжить и  дальше наш  пока теоретический спор.

Но меня уже вытолкнули из комнаты, к которой я уже привык, и мне пришлось как желторотому птенцу, который покинул свою скорлупу  первым выпасть из гнезда,

чтобы пешком отправиться на поиски приключений.

Солнце еще было невысоко, но уже  нещадно жгло, и мы  медленно стали продвигаться к центру города. Исторический облик старого города соответствовал моему средневековому восприятию, и я с удовольствием отшагивал километр за километром, и мое хорошее настроение  сразу же бросалось  в глаза одиноким местным жителям, которые с удивлением смотрели на нашу туристическую группу. Но не все разделяли переполнявшие меня чувства, потому для одних выход в город, означал приступ магазинов, которые в воскресенье в Германии  к счастью всегда закрыты.

 Это наблюдение и разочаровало женщин, которые мечтали уже что-то себе купить или прицениться, по крайней мере. Лишь витрины предоставляли такую  возможность для женского любопытства, но скромный ассортимент не давал общей картины дешевого изобилия. Через два часа все как-то вдруг захотели в лагерь, а я решил отомстить за мой, так и наступивший сон.

-Может, поднимемся на гору? – проснулся во мне еще не рожденный альпинист.

-На какую еще гору! – возмутилась вся туристическая группа, которая уже не верила своему опытному инструктору.

-Ну, хоть на ту – показал я рукой на целую горную цепь.

-Вот на эту – нашла жена  самый простой и значит самый легкий путь восхождения на ближайшую гору.

-Нет. Самая дальняя гора, даже отсюда мне кажется выше, поэтому к ней мы и отправимся.

-Но у нас, же нет с собой никакого снаряжения – попытался образумить меня сын.

-Почему же нет. Вот у твоей мамы такой маникюр, что ей крючки совсем не нужны. Она запросто на своих ногтях может взобраться даже на Эверест. Ну, решено идем на гору прямо сейчас.

-Вот ты и иди, а нам пора на обед  - нежно и так  ласково это произнесла Ангелина, что я тут же решил пожертвовать горой во имя обед.

-Гора никуда от нас не денется, а вот обед – это дело святое, и отдавать его в чужие, грешные руки просто кощунственно – закончил я свою речь и,  подняв  сына на плечи, отправился в обратный путь, чтобы  первым с ним оказаться за немецким столом. Отставшая туристическая группа просила  меня не бежать так быстро, потому что мой  темп больше подобал жеребцу на ипподроме, чем голодному эмигранту. Только под тенью деревьев  я сбросил своего седока, и  мы стали вместе дожидаться всех остальных. Мое дыхание уже давно нормализовалось, а  группы  заблудившихся туристов все не было, а обед уже гремел ложками и вилками, да, так что у меня  просто болело  сердце за то, что нас никто не стал ждать. Но когда все  разумные сроки ожидания прошли, и даже  улитка  дошла  бы до заветного  финиша, мне пришлась с сыном возвращаться назад, чтобы прийти на помощь людям, которые умудрились свернуть с прямого пути к нашему лагеря, на какую-то тропинку, где мы чудом разыскали тех, кто так сильно на себя понадеялся.

 Но за акт спасения вместо вечной благодарности за спасенные жизни, мне пришлось выслушать целый поток нелицеприятных слов.

-Ну, и куда ты ускакал от нас? – мучимая жаждой отомстить за себя и больше за своих родителей,  за час блуждания в лабиринте улиц, голосила жена.

-Мне просто  в голову не могло прийти, что вы сможете так далеко удалиться от выбранного маршрута – отчитывался я. Как вас угораздило здесь оказаться?

-Но этой, же дорогой мы шли в город – заговорил со мной  офицер запаса, который всю жизнь провел на учениях и стрельбах.

-Не знаю как вы, но я на этой улице оказался впервые. Эти ориентиры мне совсем не известны, поэтому следуйте за мной, а я за своим сыном. У него уж точно глаз алмаз, который выведет из любого человеческого  заблуждения.

К обеду мы пришли самые последние, и повар долго наскребал какой-то суп  из кастрюли, все время шкрябая  черпаком по ее дну, пока не нашел еще пять порций.

Второе блюдо было еще холоднее, чем первое, но более калорийное, потому что овощной суп, не идет, ни в какое сравнение с картофельным пюре с  соусом. Затем нам выдали по пакету минеральной воды,  и обед на этом закончился, потому что настало время для послеобеденного отдыха.

Каменные стены  отлично противостояли жаре, и в комнате было даже  прохладно.

Вот уже заскрипели кровати под тяжестью наших тел, и спящее дыхание окутало весь пересылочный лагерь, лишь слышно было, как только ребятня визжала на детской площадке, и качели скрипели как колеса старой телеги.

Но снова заиграло радио, и голос  ведущего  парализовал меня.

-Ну, все найду этого разговорчивого мужика  и просто убью его  -   подумал я.

Ну, сколько можно трепать мои нервы. Ведь я в дороге ни разу не заснул, потому что не умею спать на колесах, на улице на сумках тоже оказывается не моя стихия, а на кровати мне этого просто не дают сделать. Но должна, же быть хоть какая-то справедливость  на земле.  Вот убью его, так хоть в тюрьме  пожизненно высплюсь.  

Но даже эти мысли не смогли меня убаюкать, и я встал, чтобы исполнить свой  преступный замысел  в жизнь. Я оделся и спустился вниз, где уже понемногу начали собираться старожилы этого лагеря, и делиться своими впечатлениями за прожитую неделю. Никто больше здесь и  не жил,  максимум  семь, десять  дней, потому что администрация пересылочного  лагеря работала слаженно и продуктивно с местными отделениями, отправляя эмигрантов кого куда. Их распыляли по всей земле как снег, который должен был, вскоре растаять, в благодатной немецкой земле,  чтобы как можно скорее ассимилироваться с местным населением.

Ну, кому нужен второй china town или русский Брайтон в Америке, или  целые города как в Англии заселенные выходцами из Пакистана, или окраины Парижа, в которых проживают французские подданные с африканскими корнями. Это как государство в государстве, которое отделено друг от друга не границами, а  нежеланием, или невозможностью овладеть языком, и перенять  местные обычаи. Это мне было понятно как дважды два.

Но чистая научная теория и  запятнанная жизнью практика были так далеки всегда друг от друга, что я метался между двух огней, и пытался выбрать для себя и своей семьи  ту золотую  середину, когда существует хотя бы одно исключение из  строгого правила.

Все-таки жизнь со своими, хотя бы на первых порах могла  бы существенно облегчить нам путь  первого обживания на чужой стране. И в этом не было ничего предосудительного, потому что немцы за границей тянутся к немцам, французы французам, а все бывшие советские  люди к своим соплеменникам, хотя такого названия   уж как двадцать   лет  просто  не существовало.

 С каждым, с которым мне просто привелось встретиться, с грустью говорил о той стране, которой уже нет ни на одной карте мира. Когда-то  она была самой большой и сильной, мы так верили, но распалась  всего за несколько дней, потому что в Белоруссии в беловежской пуще собрались бывшие первые секретари коммунистической партии республик, и пожелали стать президентами независимых государств, потому что красть народное добро всегда проще, когда ты сам этим процессом и управляешь.  Они словно ночные  пастухи взяли в одночасье и раздели народ на отары, и увели их, куда было им удобно, потому, что баранам не надо знать о своей судьбе заранее, ведь тогда они могут потерять в весе, а это уже прямые убытки для  местных князьков.

Кто-то из них так долго не хотел расставаться с властью,   переписывая конституцию страны под себя, а кое-кто   назначил сам себя  несменяемым, пожизненным, бессмертным руководителем целого народа. Вот так люди и стали сначала лидерами своих партий, затем президентами, царями, и богами в пределах одной независимой страны. Что стало со всеми нами после  этой стремительной политической перетрубации известно каждому, кто был свидетелем этому процессу изнутри. Но пройдите одну шестую часть суши вдоль и поперек, с юга на север, с запада на восток и вряд ли вы найдите хоть дюжину человек, которые были бы рады крушению Советского Союза.

Да, мы - эмигранты осколки империи, которые разлетелись по всему миру, сохранив свою любовь к Родине, как к матери, которая у человека всегда одна, и я не хочу слышать ни одного бранного слова в ее адрес, потому, что она де-юре почила, а де-факто еще жива.

Ну, по крайней мере, здесь в лагере для переселенцев.  

Вот так и прошел наш первый день в Германии, красивой и загадочной стране, которая должна была стать нашей второй Родиной. Но как тяжело было на сердце, потому, что оно не слышало голос разума, а неустанно, выпрыгивая из груди, повторяло, что это чужбина, которая не принесет тебе счастья, и лучше отправиться домой пока не поздно. Только я смотрел на звездное небо и не видел  никаких границ для бессметной души, вот так   бы и  человеческому телу не знать бы никаких пределов, которые созданы людьми против людей, с одной целью, чтобы  скрыть  прогресс человечества  лишь для себя.  

Но, почувствовав себя частью  того мира, которое живет в изобилие и  в достатке, я неожиданно для себя стал желать ужесточения паспортно-визового режима, чтобы не дать проникнуть в страны Евросоюза ни одному человеку, потому что он мог отобрать у меня  пусть скудный, но эмигрантский хлеб. Мне стало его так жалко, что я тут же пожелал запретить всю гуманитарную помощь во все бедные страны. Ведь если делиться со всеми, то скоро хлеба не станет и в Германии, а есть масло без хлеба невозможно. Вот такой я эмигрант, который стоит на страже ваших и уже своих интересов лучше, чем дрессированная овчарка. Но от таких моих мыслей звезды скрылись за тучами, словно стыдясь за меня, и очнувшись, я повторял старую истину, что никто не будет так жесток к  своему  слуге, как бывший раб, ставший господином.

Я еще долго не мог заснуть, не понимая, когда это все со мной могло случиться, чтобы вот так  просто и легко, за булку с маслом предать свои прежние идеалы.

 

 

 

                                                              4

Но вот снова наступило утро, и совсем не потому, что солнце, как обычно  поднималось с восточной стороны, а просто раздался  знакомый голос  по радиоузлу, и сна моего как не бывало.

Я уже боялся, что за неделю пребывания в лагере, так  могу к нему привыкнуть, что просто не поднимусь с постели без знакомого картавого мужского  тембра.

Но наступила рабочая неделя для администрации лагеря, которая как раз после завтрака призвала нас в свои начальствующие  покои. Вся моя семья вырядилась  как   невеста, но еще  без подвенечного платья, потому что прежде чем идти под венец, необходимо встретиться с родственниками жениха, и обязательно им понравиться.  Этот показной выход в свет меня не устраивал, и я пошел на эту встречу в спортивных штанах,  в майке, и тапочках на босую ногу. Мы поднялись на третий этаж, где нас уже ожидала  молодая, красивая и совсем не умеющая улыбаться дама. Она смерила нас высокомерным взглядом и уже в дверях стала нас отчитывать, что эмигранты, приезжающие в страну, должны были еще на Родине изучать ее родной язык. Если бы я понимал, о чем она говорила, то может, и не отрицал  бы все ее высказывания  поворотом головы справа налево, а просто смирился и опустил голову вниз.

 Я бы ей объяснил, что изучить иностранный язык можно  только в стране, где можно применить на практике все свои знания, и то не всегда, потому что этот багаж знаний, все время кто-то норовит стащить, хоть ты уже и спишь,   и ешь на орфографических словарях, и на целой дюжине  разговорниках.  Но все это оказывается без толку.

Я еще не знал и не догадывался, сколько падежей в немецком языке, поэтому от всего сердца я обрадовался бы, потому что их всего четыре, а не шесть как в русском языке. Или мне бы  пришлось заплакать,  как аукнутся мне в недалеком будущем  деепричастие, и глаголы, которые теряли свои приставки в середине предложения, и находили свое законное место в его конце.

 Вот такой фантазии не мог позволить себе ни один язык мира, как это делал немецкий язык. А, числа, которые вроде и пишутся правильно, и всего-то их от  чертовой дюжины, до 99, но произносятся они совсем в обратном порядке. Сначала идет перечисление простого числа, и только затем упоминается сам десяток. Ну, например, по-русски мы говорим сорок один, а немцы,- один и сорок. Но так как я на языковых курсах еще не был, а неудовлетворение моими познаниями в области языка уже выливалось на меня, то тут жена встала на защиту нашей семьи. Она повела непринужденную беседу на языке Гете, и  государственная служащая  сразу же расслабилась, потому что английским языком как языком международного общения владела не очень хорошо, потому что путала времена, и артикли. Но и это было не главное. Я полчаса сидел в кабинете, не открыв даже рта, потому что  боялся, что если это произойдет со мной, то все мои зубы повалятся на стол нашего коменданта лагеря. Я просто не умел так чудовищно улыбаться, как это делали теща и тесть, желая так понравиться, что у меня просто сводило скулы. Мне пришлось ущипнуть сына, чтобы он начал ерзать  на стуле,  и, понимая мое настроение лучше, чем я, он взял меня за руку, и мы с ним вместе  поспешили выйти  из душного помещения. Только сейчас  служащая решила взяться с рвением за свою работу, поэтому сверила мою физиономию, и мордашку моего сына с паспортными данными, и осталась довольна нашим фамильным сходством.  Как только мне удалось затворить за собой дверь, мы затопали по деревянной лестнице как стадо слонов, которому удалось сбежать из зоопарка в африканскую саванну.  Глотнув свежего воздуха, и подняв свои хоботы высоко вверх, мы затрубили священную песню свободы, которая находилась в заточении целых полтора часа. Мы отстаивали право на свое жизненное пространство, еще теснее чувствуя локоть, друг друга, потому что вдвоем нам было всегда хорошо и привольно.

 Мы уже сидели на лавочке, под огромным, раскидистым орехом, когда появились счастливые бабушка и дедушка, которые, стали   нахваливать уже   сами себя, что мы, то есть они, произвели такое прекрасное впечатление на  государственную служащую, что она попросила мою жену,  помочь уже ей в общение с другой семьей, не умеющей говорить на английском языке.

Такое объяснение меня вполне устраивало, потому, что все люди на земле хотят выглядеть немного лучше, чем они есть на самом деле. Так уж устроен человек, что, кажется, всегда твою жизнь лучше  устроит тот, кто не знает о ней ничего. Проще переложить эту ответственность на чужие плечи, чем самому  решать свою судьбу.  Но когда что-то решаешь, просто не остается времени на полет твоей неуемной фантазии, которая влечет тебе в   самые небеса. Но чем выше полет, тем больнее падать на грешную землю.

Но я тоже поддался этому чувству  превозношения, потому что считал, что именно  мое появление в тапочках на босую ногу и предопределило эту семейную эйфорию.    Сейчас решался вопрос, куда нас отправит, государственная служащая, чтобы бы  мы больше не мозолили ей глаза.  

Бесцельно слоняясь по лагерю, я встретил Ивана, который только на вторые сутки вышел на божий свет. Я быстро провел с ним инструктаж, и объяснил где можно получить талоны на питание. Он внял еще нескольким моим советам, и к концу вечера разговаривал со мной только в уважительной форме, потому что для него я  стал вроде оккультного жреца, который уже неоднократно общался с немецким богом.  Такое поклонение меня сначала шокировало, но потом я так привык, что относился к этому как, само собой разумеется. После ужина мы снова всей семьей отправились  в город, но неожиданно набрели на продуктовый магазин.

 Я долго возился с тележкой, которая требовала за свои транспортные  услуги целое евро, что  казалось мне  просто несуразной  суммой за проезд ста погонных метров.

 Я никак не мог поверить, что мне вернут эту монету обратно, поэтому пытался что-то раскрутить, расшатать, сломать, наконец, чтобы катить ее совершенно бесплатно.  Но все мои усилия пошли прахом, потому что никаких инструментов у меня с собой не было и пришлось расстаться с этим капиталом, как мне казалось навсегда. Я уже 10 минут  катил эту тачку впереди себя, но она была по-прежнему пустой, и это меня сильно раздражало.

-Мы что на экскурсию в  продуктовый магазин пришли, или как? – негодовал я.

-Я просто не знаю, что брать  - ответила мне жена.  Мне не знакомы названия продуктов на немецком  языке.

-Ну, и я не знаю -  сказал я и взял первую же попавшуюся мне палку  колбасы в руки.

-Ты уверен, что это колбаса?  - задала мне вопрос Ангелина, и  тем самым  заставила меня  задуматься, как же выглядит на самом деле салями в немецком исполнении.

Я попытался через герметичную упаковку почувствовать знакомый запах, но мой нос не реагировал на колбасу, как на мясной продукт, который коптят несколько дней.

-Теперь уже и я не уверен в правильности моего выбора. Ты знаешь, давай отложим ее от греха подальше. Если бы мы были в sex shop, то я бы точно знал, что это такое, а в продуктовом магазине просто сомневаюсь.  Может, они из-под полы торгуют такими вещами. Вот думают, приедут дикари, и  закупят фалла имитаторы, как колбасу, а затем начнут совать в рот, как деликатес. Но не на тех напали. Нас так просто не проведешь.

От мясного прилавка мы перешли к молочному, но и тут не все сходилось, как  надо.

-Вот это сыр – указал я рукой на то, что всегда в любой стране было  только сыром.

-А, почему он такой желтый? – тут же опровергнула  мои умозаключения жена.

-Ну, а какой он должен быть, как не золотого цвета. Наверное все коровы в Германии переболели гепатитом.

-Тогда почему он такой дешевый? – услышал я новый вопрос, который  застал меня врасплох, поэтому мне пришлось и здесь согласиться с женским мышлением, которое смотрело всегда так далеко, что мне и не снилось.      

Мы уже далеко оставили за собой, и молочный отдел, и начали приближаться к кассе.

-Слушай надо хоть  что-то купить, а то просто неудобно перед кассиром  – заявил я.

-А, что купишь, когда ничего не понимаешь. Бери что хочешь.

-Тогда может  бутылку вина – сказал я.

-Зачем она тебе?

-А, я просто хочу узнать в винной бутылке у них вино, или не вино.

-Ну, вино и есть.

-Тогда почему колбаса не колбаса, а желтый сыр, вроде и сыр, да, вот беда слишком дешевый для нас.

 Но слова, которые должны были меня подтолкнуть к смелой, бездумной покупке,  не возымели  на меня никакого воздействия.

 Наконец появился Марк из своего отдела, который нашел себе печенье, бутылку «Фанты» и коробку конфет.

-А, почему вы ничего не выбрали? – с удивлением он посмотрел на свою мамочку, которую просто не узнал. Нет, он скорее и признал ее, но вот  пустая тележка, просто не ассоциировалась   в его сознании с родной  мамой.

-Вот пока язык не выучим, так и будем ходить голодными – решил я себя так напугать, чтобы сегодня же ночью серьезно заняться  немецким языком,  чтобы  утолить свой   звериный голод.  

Касса быстро пробила лишь те наименования, которые выбрал  наш сын, и мы вышли из магазина, как будто из антикварной лавки.  Ну, а когда мне  удалось и евро вернуть из своей тележки, то я почувствовал  себя  лучше и бодрее. Пока сын и жена шли впереди меня, а я немного отстал, потому что в левой руке нес пакет, а в правой уже жевал печенье,  с единственной благородной мыслью, чтобы хоть как-то облегчить свою тяжелую поклажу. Но вскоре мое чавканье было услышано, а печенье, покрытое шоколадной глазурью, выдало меня с головой.

-Ну, как тебе печенье? – спросила Ангелина.

-Печенье как печенье. Хотя я еще не разобрал, чем отличается немецкое от всего остального. Я снял только пробу, чтобы не подвергать опасности здоровье нашего сына.

Марк тут же заглянул в пакет и ахнул. Из целой пачки немецкого деликатеса осталась что-то больше половины, и это все за какие ни будь 10 минут.

-Ну, и пробу ты себе назначил – удивленно посмотрела на меня жена. Тебе не стыдно сына объедать?

-Это я объедаю? Да, я жизнью своей рискую, ставлю на себе опыты, а меня обвиняют черт знает в чем.

Я же дважды  чуть не подавился, потому, что печенье такое сухое, что просто не лезло в мой рот, мне пришлось несколько раз насильно его туда протолкнуть.

- Кстати, надо и «Фанту» проверить на факт того, а «Фанта» ли это на самом деле или нет? Ведь столько подделок.

-Не надо этого делать – заявил мне сын. Ты опять выпьешь всю бутылку, и мне ничего не оставишь.

-Ну, если мне покажется «Фанта» не настоящей, то я так и сделаю, чтобы уберечь тебя от  нависшей над тобой опасностью. Вот такие мы – отцы, приносим себя в жертву ради блага своих детей.

 Но  все  мои пафосные слова были оставлены без внимания, а пакет, просто вырвали из рук, не доверяя моей честности и скромности, ведь я съел всего полпачки печенья, и даже не дотронулся до конфет, и газированного напитка, просто по  тому, что не успел этого сделать. Теперь уже моя семья хрустела печеньем за моей спиной, и отхлебывала из бутылки  сладкую воду.

-Ну, что «Фанта» настоящая? – спросил я  просто так  ради  спортивного  интереса.

-Настоящая, не переживай – ответила мне жена.

-Только настоящий эксперт может  точно сказать, чем отличается немецкая «Фанта» от других мировых аналогов, и это совсем не просто.

-Ну,  и чем же папа?

-А, ты дай мне попробовать, и я тебе все скажу.

Сын протянул мне бутылку, и начал внимательно смотреть, как можно в два глотка выпить почти все ее содержимое.

-Ну? – в нетерпение произнесла Ангелина.

-На первый взгляд не опытному специалисту, могло бы показаться, что нет никаких различий между рецептурным составом одноименного напитка. Но  это было бы мнение дилетанта, потому что отличительная черта есть, и она прямо бросается мне в глаза.

-Ну, какая же, давай не томи? – переспросила меня жена.

-Это… этикетка, на которой написан текст, который я не в силах прочесть. Вот это есть единственная, но такая существенная разница.

Меня похвалили за столь ценные наблюдения, но в  то же время бутылку из рук отобрали, как пробирку, в которой произошла химическая реакция, и теперь дипломированный специалист, сделавший научное открытие остался, никому не нужен.

Мы уже оказались на территории лагеря, когда я увидел мужиков с удочками, которые вылезали из полицейской машины в сопровождении блюстителей порядка. Полицейских было двое, и они находились в явном меньшинстве, потому что наши  в два раза превосходили их по численности. После того, когда все формальности были улажены, и рыбаков освободили на свободу, тут я и услышал от одного из них свой печальный  рассказ.

По городу Айзенбергу протекает маленькая речушка, которая летом почти пересыхает,  и едва можно было заметить  этот тонкий ручеек, скользящий между камней,  и петляющий как хвост водоплавающей змеи. Вот в черте города и решили мужики устроить себе  рыбалку, что по немецким законам  строго запрещено. Но мало этого, чтобы стать рыбаком необходимо пройти еще курс начинающего рыболова, чтобы ответить перед экзаменационной комиссией не на одну сотню вопросов. Как и где нерестится рыба, какие рыбы вид вы знаете, когда запрещен  ее лов  и т.д. и т.п.     На этом курсе вас научат, когда быстро и безболезненно, не причиняя страданий рыбе, отправить ее на тот свет. Это действительно целая наука, потому что сначала  необходимо деревянным молоточком оглушить  золотую рыбку, а затем ножом вспороть ей брюхо. Но наши рыболовы ничего этого не знали, поэтому и ловили рыбу по-своему,  бросив удочку в воду, как делали это всегда, поплевав заранее три раза на червя,  нашептывая, ловись рыбка большая и маленькая, и лучше очень  большая.  Квартет рыбаков принял исходные позиции, и,  находясь,  в видимом контакте друг с другом, решил устроить состязание, на самого удачливого рыболова-спортсмена. Но, просидев так несколько часов, двое из рыбаков решили отказаться от соревнования, и направились домой. Поднимаясь в   гору, где на самой вершине и находился наш лагерь, они забрели на ту улицу, где некогда потерялись мои родные. Но им посчастливилось обнаружить не очень большой искусственный водоем с фонтаном, в котором  плескалась настоящая, жирная рыба. Они тут же побросали в него  удочки, хотя хватило бы и сачков, чтобы через час выловить всю  живность, включая  и лягушек.  И вот  когда пошел настоящий клев,  и рыбы было так много, что эти два рыбака просто вымотались  от тяжелой работы, один из них  вспомнил о своих  неудачливых товарищах и, решил пойти за ними, и привести  их на  новое место. Но, зная, насколько рыбаки с подозрением относятся к байкам своих товарищей, он захватил с собой для наглядности несколько рыбешек.

И вот в тот самый  момент, когда он хвастался своим уловом, к  трио рыбаков и подъехала полицейская машина. Полицейские стали так миролюбиво разговаривать с рыбарями, что мужикам показалась, что они просто спрашивают, как улов и на что ловите.

 Наши честно во всем признались на русском языке, немецко говорящим немцам, что сегодня улов на этом месте плохой, но вот Петр знает прикормленное место, где рыбы хоть пруд пруди. Не знаю, как поняли друг друга эти не конфликтующие пока стороны, но полицейские решили помочь рыбакам и на машине отвезли к водоему с фонтаном, где во всю уже промышлял четвертый напарник. Он сначала настороженно воспринял появление полицейской машины, но когда его товарищи заверили, что немцы- рыбаки, это те, же настоящие русские мужики, просто хотят посмотреть на богатый улов, и порадоваться вместе с нами.  Вот тут то и ожидало всех разочарование, потому что полицейские на что-то вдруг сильно  обиделись, и, собрав все удочки, сложили их в машину.  Затем они вежливо попросили сесть в салон  машины, потому что не хотели надевать на нормальных рыбаков еще и наручники, потому что руки для них, всегда служили еще одной удочкой, которой они подтягивали к себе не рыбу, а людей, которые слушали их удивительные рассказы с широко раскрытыми ртами.

Но в полицейском участке, никто не говорил по-русски, чтобы объяснить горе рыболовам, что они нарушили закон, поэтому и должны заплатить штраф в размере  в несколько раз превышающий  сумму улова. Но на все вопросы они махали головой, не понимая сути проблемы. Рыболовы повторяли лишь одну фразу, по которой  полицейские и вычислили место жительство нарушителей - браконьеров.

 Вот и вся история, которая случилась  с  мужиками, пожелавших  просто половить рыбку в немецких внутренних  водах.

-Ну, хорошо, поймали бы вы рыбу – пытался  я узнать дальнейшую судьбу улова. Чтобы вы делали с ней потом?

-Известно что, пожарили или сварили уху – ответил  Петр.

-Но для этого требуется как минимум сковорода, а как максимум электрическая плитка. Где бы  вы все это взяли?

-Так из сумок вытащили бы, и все дела.

-Ты что из Казахстана  даже плитку привез? – удивленно спросил я, потому что расстояние в четыре тысячи километров было самым минимальным с западной границей этой страны до Германии.

-Не только плитку, но и подсолнечное масло. Так что рыба в любом случае не испортилась бы.

-Вот это да – всплеснул я руками, отдавая должное такой мужской предусмотрительности. - Жаль, что вы так глупо попались, а то бы рыбки поели.

-Не трави душу, Сергей. У меня до сих пор сердце кровью обливается, только от мысли, сколько за нее проклятую пришлось заплатить и выстрадать.

Тут к нашему разговору подключился третий человек, который сегодня только приехал, но успел уже все обойти.

-Меня зовут Николай – представился он. Я из России, с Урала.

-Очень рад. Сергей  - отрекомендовал я себя. Я из Молдавии, Петр  из Казахстана.

-Давно вы здесь? – последовал новый вопрос.

-Мы приехали два дня тому назад.

-А, мы неделю – произнес рыбак.

-Слушайте, я прошел по городу, и такого количества непуганой дичи не видел еще нигде. Уток просто видимо, не видимо.

-Ты что охотник? – настороженно спросил я.

-Да. А как ты догадался?

-Ты когда говорил о непуганой дичи, указательный палец твоей правой руки все время дергался, как будто нажимал на спусковой крючок   охотничьего ружья.

-Так я двадцать лет охочусь.

-Тут одни уже порыбачили, так что про охоту в общественных местах забудь. Потому что для тебя это может окончиться тюремным сроком заключения. Здесь уток научили не бояться людей, а ты хочешь в один момент поломать это шаткое равновесие. Не выйдет!

Петр   опустил голову, раздумывая как же дальше жить, ведь инстинкт охотника жил в нем, и не хотел просто так сдаваться.

-И не надо прикармливать дичь, чтобы потом наброситься на нее и ловить ее голыми руками. И капканы, кстати тоже.  Этот вариант у тебя не пройдет – посоветовал я охотнику с Урала.

-Да, задачка – отозвался на  мои предостережения  уральский  мужик  и понемногу затих.

Вскоре я оставил любителей природы наедине, чтобы они выказали вслух свои браконьерские мысли, и может от них,  стало бы им хоть немного легче.

Мои уже давно легли, потому что привыкли ложиться рано, а я  все ходил по ночному лагерю, уже как по родной, охраняемой  территории.  В бесконечном пространстве человеку всегда нужна  исходная точка, от которой он мог бы начать  свои исследования нового мира, потому, что только о т нее можно двигаться вперед, не боясь затеряться во мраке неизвестности.  Но, если это произойдет, то всегда можно вернуться к ней и снова начать поиски неизведанного, загадочного, и непонятного.

Вот от  этого маленького места  и начнется познание большой страны, моей Германии.

 

 

 

                                                               5

Уже прошло несколько дней, как  мы поселились в лагере, и стали понемногу привыкать к утвержденному распорядку. Даже голос по радио не раздражал меня как раньше, потому, что нашелся другой, который вещал о своих страхах во всеуслышание.

Рядом с нами поселилась семья, которая состояла из семидесятилетней  матери-старушки, и ее великовозрастного сына, лет пятидесяти. Вот он и  играл на моих нервах преимущественно  с утра. Вениамин, так звали его, вставал ни свет, ни заря и запугивал

еврейское население нашего лагеря. Особенно ему удавалось воздействовать на женскую часть, которая  быстро и легко подавалась паники.

-Поздравляю вас господа евреи – начинал неизменно он с этой фразы свое утреннее приветствие.

-С чем? – с недоумением спросил я. С добрым утром?

-Утро наступит всегда с нами и без нас. А, я хочу поздравить с тем, что вас еще не убили.

-Тогда нас –  ехидно уточнил я. Не надо отделять   свою судьбу от общей, или вы надеетесь уцелеть? Так у вас ничего не выйдет.

-Вы думаете?

-Я в этом просто уверен.  Если вы взяли на себя роль пророка, которому можно безоговорочно верить, то должны до конца следовать своим предсказаниям.

-Вы что мне угрожаете?

-Нет. Я только предупреждаю, что если вы и дальше будите так издеваться  над всеми нами, то, я  за себя просто не ручаюсь.

Вениамин больше   не искал со мной встречи, но по-прежнему проповедовал свои страхи вслух. Он все время разговаривал по душам с моей тещей, и после этого общения у нее делались круглые глаза, и она обнимала своего внука, как будто прятала от чего-то страшного.

Да, вот такие мы, все живем прежними страхами.

Ну, и не ехали бы в Германию – скажите вы. Существуют другие страны, где принимают евреев на постоянное место жительство. Все правильно. Но мы, же хотели стать, как я уже ранее говорил не просто эмигрантами, а  самыми мужественными.

Ведь нам кроме своей жизни нам  и терять в принципе было нечего.

Ну, теперь действительно конец  с прошлыми страхами, и будем говорить только о хорошем.

В столовой снова стояли эмигранты, которые ссорились в очереди, чтобы выяснить, кто за кем стоял, и что ему за это будет. Но  у всех порции были одинаковы, поэтому суматоха   вскоре  прошла, потому, что справедливость торжествовала за каждым столом, находясь под неусыпным контролем своего соседа.

Находясь в состоянии послеобеденной дремы, я разгуливал по лагерю, который почти опустел. Я впервые вошел в общую комнату, где по вечерам собирались эмигранты, чтобы поговорить и посплетничать. Это было большое помещение, порядка сорока квадратных метров, где вдоль  стен стояли стулья, и один длинный, просто безразмерный стол. Несколько кресел стояло в центе этого зала, как грибы, которые выросли после летнего дождя. Я сел в одно из них и включил телевизор.

Но, кажется, лучше бы я этого не делал, потому что все каналы говорили на немецком языке, и, пробежав по ним, как по клавишам рояля, мне не удалось понять, ни одной ноты, ни одного слова. Вот теперь только я понял,  почему  многие избегали этого уютного помещения, а если заходили сюда, то только на минутку, чтобы поскорей  из него исчезнуть.

Только дети были здесь частыми гостями, потому что смотрели мультфильмы, и не испытывали никакого страха перед незнакомыми словами. Женщины тоже  довольно часто заглядывали сюда, чтобы помыть косточки вновь прибывшим, образуя  свой кружок по интересам,  не обращая никакого внимания на немецкую речь в эфире.

 Вот кого здесь не было никогда, так это мужиков, которые уже давно облюбовали одну из самых удаленных  беседок в харчевню.  Чтобы не выбиваться из мужских рядов, этим вечером решил, и я составить им компанию.  Человек семь уже сидело в это деревянной избушке, и уже издалека мне послышалось чоканье стеклянных стаканов. Сильный пол переживал свой страх как всегда стоически, почти без тостов, но обильно. Несколько бутылок уже стояло у прохода, и их просто не успели спрятать от моих глаз.

-Так что это здесь происходит? – взял я на себя обязанности коменданта лагеря. - Вы что, читать разучились, показал я на вывеску, которая предупреждала, что пить и курить на территории лагеря категорически запрещено.

-Да, кто тут разберет, что тут написано – попытался отшутиться  один из сидящих, поверив в мои мифические полномочия, хотя другие все еще сильно  сомневались.

-Ну, хорошо читать вы не умеете. Но на  плакате  ясно указаны перекрещенные  сигарета и бутылка. Такие предупреждающие знаки висят по всему миру – повысил я тон, и задрожали даже пустые бутылки на деревянном помосте.

-А, кто вы, собственно говоря, будите? – после паузы спросил моих лет мужчина.

-В  вечернее, и в особенно ночное время я слежу за порядком во вверенном мне лагере, поэтому прошу всех предъявить документы и честно признаться, кто является зачинщиком ваших пьяных посиделок.

Я так строго смотрел вокруг себя, что многие уже поднялись со своих мест, чтобы отправиться в свои комнаты, и принести свои паспорта. Но, кажется, моя веселая шутка не прошла,  хотя я не мог понять почему! Ведь они все видели меня в лагере уже несколько дней, и  за этот период времени, мне  не удалось свершить ничего сверхъестественного, чтобы могло бы   так стремительно повлиять на мой карьерный рост.

-Так я повторяю вопрос, кто является заводилой вашего праздного времяпрепровождения? -  строго спросил я. Почему никто не учит немецкий язык?

-Так времени нет учить – отозвался молодой парень лет двадцати двух.

-Да, и бесполезно это. Все равно за неделю здесь я не выучил ни одного слова по-немецки. А, приходим мы сюда, потому что нас Паша позвал – признался средних лет мужчина.

-Так кто тут Паша? – как человек, который ни единожды снимал протоколы и брал показания, обратился я к неизвестному, который никак не хотел признаваться в своем героическом поступке.

-Ну, я – наконец-то встал с деревянной доски, единственный мужик, который еще сидел на ней.  Он тут же заслонил своей фигурой весь звездный  обзор, поэтому и заслужил за свое богатырское телосложение от меня похвалу.

-Молодец – похлопал я его плечу. За то что, поддерживаешь  хорошее настроение  среди эмигрантов, большое тебе эмигрантское спасибо. Так бы все сидели по своим норам, боясь, носа  высунуть на улицу. Умница.

Моя реакция была для многих не понятна,  и кое-кто  уже спешил принести документы, в которых уже не было нужды.

-Отставить – сказал я самым прытким. Пейте, как пили раньше, но и обо  мне не забывайте. Я тут же поставил бутылку водки на стол, как мою часть в этом пламенном процессе, и сразу же заслужил звание – нашего в доску человека.  Кто-то ее сразу открыл и разлил в стаканы. Все хотели уже выпить, но я попросил не делать этого, потому что  это действие на немецкой земле, надо было исполнить только  на государственном языке.

-Я предлагаю,  прямо сейчас и начать изучение иностранного языка  - держа стакан в правой руке, произнес мой грешный язык и праздничного настроения  мужиков, как  не бывало.

-После твоих слов даже водка в горло не лезет – признался Паша.

-Ничто так не влияет  изучению немецкого языка, как непринужденная обстановка – встал я на защиту научной концепции, - или вы не согласны?

-Так-то оно так, но нам даже водка не помогает  в изучении языка.

-Это потому что вы занимались не по той системе – возразил я. Да, и достойных преподавателей у вас не было, но все изменится,  или лучше сказать уже изменилось.

Вот, что ты хотел сказать, когда мы чокнулись? – спросил я у мужика, который все рассказал мне о роли Паши в этом вечернем масонском собрании.

-Я хотел  всем пожелать  здоровья – стесняясь, выговорил он.

-Так зачем же дело встало. Вот и пожелай этого нам на немецком языке.

-Но я не знаю, как это сделать.

-Так я научу. Скажи – Prost. ( На здоровье.)

-Как?

- Prost  и все.

- Prost  – тихо, словно боясь,  своего неправильно произношения выдавил из себя пожилой мужчина.

-Громче – попросил я  произнести это слово, чтобы все его услышали и запомнили навсегда.  

- Prost .

-Ну, вот видишь как все просто, а теперь за твой тост можно и выпить.

Мужики выпили и тут же зауважали меня, как человека, отлично знающего немецкий язык. Я попытался объяснить им, что эти два слова выучил совершенно случайно, когда открыл разговорник на теме: Приветствия во время застолья. Но мои рассуждения никого не устроили, поэтому весь вечер мне пришлось вспоминать и другие выражения подходящие этому праздничному моменту. Для них теперь я ассоциировался с педагогом, который лишь один  может помочь в овладении тяжелым языком. Это заблуждение  до конца вечера  мне никак не удавалось разрушить в сознании своих учеников, и я так растерялся, что выпил лишнего. Но на ногах я по-прежнему стоял уверенно, почти не шатаясь, а, только колеблясь, как маятник, который всегда остановится в  нулевой точке. Около двух часов ночи, мы  стали понемногу расходиться, и желать друг другу по-немецки – Gute Nacht и Аufwiedersein, чтобы уже завтра, всем вокруг пожелать –Guten Morgen.   Многие благодарили меня, за такой богатый словарный запас, который мне удалось им вдолбить всего за несколько часов.

-Какие пустяки – напутствовал я каждого. Вот только  так в непринужденной атмосфере и рождается  легкость и свобода  во владении иностранным языком. Еще пару таких занятий и эффект, как говорится гарантирован. Мы еще оставим достойный след и внесем ощутимый вклад в немецкую застольную культуру.

 

 

 

                                                              6

На сколько вчера была  легкая, непринужденная атмосфера, на столько же сегодня мне было тяжело и муторно.  У меня страшно болела голова. Она просто разрывалась на части, проклиная все и всех на свете. Все немецкие слова покинули ее навсегда, потому что родные словечки ругались так, что и я их с трудом понимал. Да и жена вносила свою немалую лепту, а главное так красочно описывала мой обратный  переход от человека к обезьяне, что я ей почти поверил. Только мокрое  полотенце, обвязанное  вокруг  моей головы,  еще указывало на мою принадлежность к человечеству, но и   оно быстро высыхало от внутреннего жара, который просто пылал во мне.

Ни капли сочувствия я  не получил  от своих родных за мою бескорыстную, миссионерскую помощь своим бывшим соотечественникам, которые вчера так нуждались в ней. Я ощущал себя всеми оставленный  и брошенный. Не было ни одного человека, который  пожелал бы  меня спасти от жажды, пока в нашу дверь настойчиво не постучались.

Но, еще не услышав благоприятного ответа на свою деревянную дробь, кто-то открыл ее, и я увидел своего вчерашнего ученика.

- Guten Morgen – сказал он всем.

-Здравствуйте – по-русски ответила  вся моя семья, не понимая, зачем общаться на немецком языке, когда немцев вокруг нас  нет. Только я, повинуясь вчерашнему  уговору  с  мужиками, как и полагается, ответил: Einen schönen guten Morgen . (Хороший день.)

-Wie geht es Ihnen? ( Как вы поживаете?) – говорил молодой парень, который утверждал, что у него  просто физически нет времени на изучение иностранного языка.

 Если честно я не понял, что он сказал, но поднял перевязанную  голову от подушки и произнес: Ich bin total krank. ( Я смертельно болен.)

-Lehrer warten Sie einen Augenblick. (Учитель подождите одно мгновение.)

-Чего? – услышал  я не знакомое слово, и растерялся, но тут же взял себя в руки. Na gut. ( Ну, хорошо.)

Дверь за ним тут же закрылась, а рты моих родственников, открылись как у дантиста, который удаляет   передний  зуб, приняв его за зуб мудрости. И только  этот врач в белом халате вытащил его стальными щипцами, как  мертвую тишину  снова кто-то потревожил своим интеллигентным  стуком.  Но он не вошел в комнату, даже после трехкратного приглашения, потому что ждал, когда ему собственноручно откроют дверь. Лишь когда это все в точности произошло, он вежливо поздоровался, само собой разумеется, на государственном языке и спросил о моем самочувствии. Даже по-немецки говорящая жена потеряла дар речи, и не  рукой, как это принято в интелигентных семьях, а трясущемся   указательным пальцем  указала на меня.

- Ich bin total krank  – снова пришлось признаться мне в своем неудовлетворительном состоянии.

-Ab wann beginnt Unterichtstunde? ( Когда начинается занятие?) – с вопросом обратился  ко мне человек, который пытался выучить слово –Prost, а теперь чешет на нем, что уже я его не понимаю.

-Wie bitte? – это уже  я извинялся, что так устал, что ничего не понял, из вышесказанного.

- Ab wann beginnt Unterichtstunde?      

Пока я делал вид, что перевязываю  себя сильнее полотенцем, в моей голове, что-то затрещало и заработало как часовой механизм. Маятник снова качнулся, и я ответил:

-Ich weis es nicht  – пришлось мне признаться в том, что я ничего не знаю, потому что здоровье мое и так на ладан дышит.  Ich bin total krank.   (Я же смертельно болен).

-Ich komme später - заявил мне пожилой мужчина, который тут же исчез, и мне пришлось обратиться за переводом к жене.

-Ангелина ты не знаешь, что хочет от  меня этот носитель немецкого языка? – спросил я.

-Кажется, он сказал, что за ответом придет позднее.

-За каким ответом? – испугался  я.

-А, я откуда знаю? Ведь не я сидела с мужиками до двух часов ночи, а  ты.

-А, зачем тебе сидеть с мужиками, чтобы подслушивать наши умные  речи, а затем их выдавать за свои.

-Очень мне надо.  Я просто хочу узнать, почему тебя уже называют учителем.

-Меня?

-Да, тебя.  Lehrer - это учитель по-немецки.

-А, может меня они с кем-то перепутали?

-Что сразу два человека, с промежутком в одну минуту. Так не бывает.

Теща и тесть, да, и сын, вообще ничего не могли понять, потому, что к изучению языка еще даже не приступали. Но шок оттого, что их зятя, и  любимого отца  называют учителем, никак не проходил. Но, к слову сказать, у них и не было время опомниться от моего научного титула, потому что в дверь вошел без стука Паша и снова всех поприветствовал по-немецки. От такого частого появления почти незнакомых мужчин, свободно владеющих языком, у меня перестала болеть голова, а руки так окрепли, что стянули  голову  до размеров грецкого ореха.

Как только Паша закончил свою вступительную речь,  я и решил, не откладывая ни секунды, объясниться по поводу всего происходящего, и как случилось, что за одну ночь некоторые из моих учеников так превзошли учителя, что он их уже не понимает.

-Это все твой метод расслабления при изучении языка и повлиял на нас – признался он.

-Ты серьезно?

-А, что тебя удивляет, вчера  ты вернул людям  уверенность в себе, в  собственные силы. Вот они сегодня уже и спрашивают, когда пройдет второй  урок.

-Ты хоть понимаешь, что я не могу быть учителем, потому что языком просто не владею – заорал я на Пашу.

-Ну, есть тысячи учителей, которые учились, чтобы преподавать в легкой и доступной форме знания, но не могут этого сделать. Ну, а ты хоть и не знаешь языка, но главное,  что люди в тебя поверили и теперь просто требуют продолжения занятий.

-Я в жизни никому и двух слов не мог объяснить, прежде чем не записать их на бумагу, а тут немецкий язык. Вчерашняя моя  шутка  была просто не правильно истолкована.

-Ты что хочешь похоронить надежду людей на новую, счастливую жизнь. Ты привел их в поступательное движение, а теперь хочешь остановить этот процесс.

-Все, что ты говоришь сейчас  – это похмельный   бред.  Синдром.

-Никто от тебя ничего и требует, просто выйди на прогулку  как вчера и все.

-Вот как вчера не надо -   твердо заявила о своей не согласной позиции моя жена. Он же еле на кровать  свою залез.

-Я должен подумать над твоим предложением. Я, пожалуй, выйду на часок под вечер, но чтобы только поддержать  психологическую устойчивость мужиков, ни больше, ни меньше и не стройте на мой счет никаких далеко идущих планов.

-Отлично – потер руками Паша и вышел из комнаты.

-Ты что это за метод проводишь в жизнь? – спросила Ангелина, как единственный член семьи, который обладал голосом, потому что к другим он еще не вернулся.

-Да, этот метод знают все дети мира, потому что изучать специально язык не надо, а просто играть в него,  вот и все.

-Вот ты и доигрался до своего плачевного, сегодняшнего вида. Ну, а  вы что с мужиками в жмурки играли, или в салочки?

-В бутылочку они играли – сказала теща, и где-то по-своему была права.

-Мы просто в непринужденной, расслабленной атмосфере дали несколько советов друг другу, как вести себя в той или иной обстановке. Но  на такой результат я просто не мог рассчитывать. Это  чудо.

-Ты чудо лучше прими душ, потому что от твоей  вчерашней игры, ты так вспотел, что находиться с тобой в одной комнате просто невозможно – заявила мне жена, но мне было все равно, потому что я уже вслух рассуждал о своем значении для людей.

-Может действительно мое призвание – это педагогика. Я просто рожден, чтобы  в непринужденной и легкой форме преподавать истинные  знания.

-А, они у тебя есть? – не унималась Ангелина, которая уже завидовала моему первому успеху.  

-Если у меня  есть ученики, то значит, учитель обладает достаточным багажом  знаний.

Но в дверь снова постучали, и тем самым сбили меня с моей научной мысли, да, и к такой популярности  я был еще сам морально  не готов.

-Кто это к тебе  снова пришел? – спросила жена.

-Почему ко мне, а не к тебе? Мои уже почти все  были – намекнул я об ограниченном количестве своих учеников, и был не  прав, потому, что в комнату вошел наш первый посетитель, который в руках держал немецкое баночное пиво.

-Bitte – сказал он.

-Danke – ответил я и,  лишь дождавшись его ухода, открыл его.

-Подумать только мы  уже четвертый день в Германии, а пиво мне пришлось выпить лишь сейчас, и то благодаря своему ученику. Эту  несправедливость пора устранить, и чем быстрее, тем лучше.

-Вот и пригласи нас сегодня всех в немецкий ресторан. Тебе как уже получившему   первое признание в Германии и карты в руки – сказала жена.

-Хорошо бы кроме карт, еще и деньги  в руках иметь. Ты куда их спрятала?

-Это не твое дело.

-Хорошенькое дело, ведь  в ресторане оплатить ужин на пять персон  несколькими колодами карт невозможно. Так что рассказывай, где находится семейный капитал.

-Иди  в  душ – сразу перевела тему  жена.

-Так,  когда я вернусь, чтобы сто евро находились уже на столе, и своим обликом радовали мой взгляд.

-Эта другая купюра не подойдет?

-Конечно, подойдет. Пусть казначейский билет в 200 или даже 500 евро заменит мою первоначальную сумму.

-Ах – вздохнула теща.

-Ой, ой, ой – заметил мне тесть, что готов воздержаться от похода в ресторан за такие  сумасшедшие деньги.

-Один раз живем, и можем себе позволить поесть в ресторане – сказал я и отправился в душ.

Горячая вода  здесь лилась  как из гейзера, и ее было так много, что я долго стоял под этим  дождем и наслаждался этим капельным массажем. Это водяное иглоукалывание помогло и на этот раз, и я уже ничего не чувствовал кроме приятной  слабости во всех частях своего тела. Сосед напротив меня принимал холодный душ, именно поэтому он так хотел произвести своим примером образ здорового образа жизни, что все время кричал то ли от возбуждения, то ли от ревматизма, который должен был  вскоре наступить. Я осторожно переступил через такие человеческие страдания, потому что уважал любой сада мазохизм, причиняемый себе, своей  же собственной рукой. Я растерся своим полотенцем и уже был в комнате, когда пришла неожиданная новость, что нас сегодня посетят представители еврейской общины  города Эрфурта, чтобы ходатайствовать о принятии в свои члены несколько семей из лагеря.  Тут же меня заставили одеться поприличней, и я смирился со своим обликом джентльмена, разгуливающего по английской лужайке  в кругу своей семьи. Мне не хватала только цилиндра на голове, и трости, сделанной специально для меня с серебреным набалдашником.  В женском облике, тоже что-то отсутствовало, но что конкретно, я так и не мог понять. Но творчество  французских  экспрессионистов помогло  мне в этом,   потому что навеяло свои с бессмертные   сюжеты  старинных полотен, когда великосветские   дамы в шляпках  гуляют по Елисейским полям, держа в руках    зонтики  от  солнца, которые могли спасти их белую как снег кожу от  неблагородного загара.  Сыну тоже не  помешало  бы надеть панамку и сачок для ловли бабочек.

 Но лучше всех смотрелся тесть, потому что отставной офицер проглядывался в нем и в черном гражданском  костюме.

 Мы уже час ходили как по  плацу,  выполняя строевые упражнения,  от одного забора лагеря к другому, но никто не обращал на нас никакого внимания. Первый час я безропотно нес все тяготы и лишения этого священного образа жизни, ходить под ручку с женой и мило умиляться на кривляния  моего сына – сорванца, который все время меня спрашивал: « Не жарко ли мне в шерстяном   костюме тройки в тридцатиградусное пекло?».  Я только нежно гладил его по голове и говорил: «Ну, что ты, мой милый мальчик. Мне нисколько не жарко, а даже холодно».

-Может тебе тогда пальто осеннее принести – желая, спасти меня от страданий предложил Марк.

-Я ценю твое заботливое  отношение ко мне и за пальто тебе очень  даже благодарен, но это лишнее, потому что я уже иду домой, чтобы снять с себя все это барахло.

-Ты никуда не пойдешь – твердо заявила мне жена. Потерпи всем жарко, а не только тебе одному. Но чтобы попасть в город, да еще и в столицу, ты просто обязан изображать вид добропорядочного семьянина, который мечтает попасть в еврейскую общину.

-Что это значит изображать вид? Я что, по-твоему, не добропорядочный семьянин.

-Нет.

-Ну, и  ну – возмутился я. Как это понимать?

-Вот так и понимай.

-Неужели даже сейчас, когда я натянул на себя эту унизительную маску, чтобы кому-то понравиться,   все видят мое настоящее  отношение ко всему происходящему?

-Конечно все.

-Но ведь никого здесь нет – огляделся я округ.

-Это здесь никого нет. Не исключено, что за нами наблюдают.

-Откуда?

-Из   всех щелей.

- В такое пекло все нормальные люди сидят  в своих комнатах и пережидают жару. Но лучше конечно, лежать.

-Тебе бы папа только полежать – сказал сын.

-Марк принеси  мне воды, потому что если  сейчас не выпью хоть глоток, то у меня будет солнечный удар, и моя  смерть будет на совести твоей матери.

-Кто тут просит воды? – спросил командным голосом тесть. Команды привал не было.

-И не будет, как я догадываюсь, по крайней мере, для меня – разгадал я сразу скрытый военный маневр потенциального противника.

-Это что еще за разговорчики в строю. Сколько надо  идти, столько и будешь.

-Я прошу ваши солдафонские приказы ко мне не применять.   Потому что солдат Швейк – это бессмертный литературный  персонаж, который  всегда был моим идеалом.

Так под обеденным  солнцем  мы и гуляли по лагерю в семейном одиночестве, чтобы кому-то понравиться, кто не знал нас в лицо, но должен был обязательно признать по внешнему виду и  хорошим манерам.  Горячий пот не просто катился у меня со лба, он покрыл меня с головы до ног,  и я   усыпанный этими мириадами капель, которые должны были быть  светлого цвета, отдавали еще  и рубиновой слезой напрасных страданий.  Потому что представители общины  должны были приехать  ни сегодня, и даже ни завтра,  ведь они посетили наш лагерь уже три дня  тому назад. Кто-то просто снова все перепутал, и прошедшее время немецкого языка переложил на настоящий момент. Ох, уже мне этот кто-то! Попадись только мне в руки, и  я заставлю тебя выучить времена, еще лучше, чем знают их местные  жители. Я так долго искал настоящее лицо этой дезинформации, но никто не хотел открывать  мне его, потому что боялись моего педагогического подхода ко всякой неуместной лжи.

-Ну, кто тебе мог рассказать о том, что сегодня нас посетят люди из еврейской общины? – допытывал я жену.

-Кто-то за завтраком сказал, но я не помню кто.

-Ну, ты напрягись, и тебя все получится – чуть ли не на коленях умолял я Ангелину.

-Зачем тебе это?

-То есть как это зачем! Я хочу взглянуть в глаза этого человека, потому что без них мне сегодня просто не уснуть. Я несколько часов маршировал по лагерю, и  мне хочется  ему что-то сказать.

-Кажется,  это был мужчина – сделала первое умственное напряжение женщина.

-Вот это уже теплее – подбодрил  я Ангелину.

-Нет. Теперь мне кажется, что это была женщина.

-Ну, теперь совсем горячо – сказал я и понял, что мне  не  удастся легко  обнаружить человека с такими разными  характеристиками, который менял  облик своего  пола, так непринужденно.

-Ну, а что ты хотел ему сказать?

-Это страшная тайна, которую я просто не имею права  разглашать. Но не потому, что я тебе не доверяю, а лишь, чтобы не растерять всю свою злобу на него, которая может нечаянно вылиться на тебя.

-А, я то тут при чем? – спросила жена.

-Ты все-таки вспомни, пожалуйста, этого человека, потому что  тогда мне придется объяснить тебе, какую главную  роль в моем настроении сыграла и ты.

Но женская память все время путалась в своих показаниях, чтобы отвезти от себя все подозрения, но в конце вечера понесла за это заслуженное наказание.  Я так не хотел этого, но злоба во мне была сильнее меня, которая  больше не сдерживалась, а прямо,   открыто, говорила, что костюм  надевать на себя,  я позволю только лежа в гробу,  и, то только в осеннее зимний сезон.  Мне совсем не возражали, а только допытывали галстук повязать на мою шею или нет. От такого красивого мужского аксессуара я наотрез отказался, и мне заявили, что мою последнюю волю выполнят безоговорочно.

На этом мы и порешили      

-Ну, так мы идем в ресторан? – спросил я.

-Не знаю – ответила жена.

-Деньги существуют для того, чтобы их тратить – проводил я анти монетарную  пропаганду. Мы не дешевле, чем деньги.

-Это когда они есть у некоторых. На чьи деньги гуляем?

-Так  как моих  денег в наличии нет в настоящий момент, а твои спрятаны неизвестно где, то предлагаю воспользоваться нашими. Ну, как такая концепция  тебя устраивает?

-Вполне.

-Ура – закричал сын.

-Ах – сказала теща.

-Ой-ой-ой – произнес тесть.

-Ну, значит, решено – подсчитал я все  восторженные голоса, при одном воздержавшемся.

В центре города мы нашли один тихий, уютный ресторанчик, который пустовал, по причине разгара рабочего дня. Нам подали несколько папок с меню, чтобы мы смогли выбрать для себя, что-то вкусненькое. Но меню было рассчитано на посещение только местных жителей, потому что все блюда были расписаны только на немецком языке.

Вот про это я  и не подумал, поэтому мы долго рассматривали латинские буквы, надеясь расшифровать их тайный смысл. Но с первого раза этого нам сделать не удалось, поэтому мы и решили  сменить один  ресторан на другой, где можно было хоть на примере того, что едят люди собрать и для себя несколько гарниров. В другом заведении посетителей тоже не было, кроме одного, который был, по-видимому,  вегетарианцем,  и ел одни салаты. Но такой вид питания  был,  мной, сразу отвергнут, как не здоровый  в силу своей низко  калорийности.  Но на беду нам попался такой дотошный  официант, который все время предлагал и объяснял качества того или иного блюда.

 Но знания жены в области пищевых продуктов не продвинулись ни на йоту, хотя к нам подходил и повар, который на живом примере объяснял и показывал, что «Fisch»–это рыба, «Kartoffel» – это американские клубни без  нитратов,   «Fleisch» –это  чистое мясо без добавления сои. Но такая кулинарная экспозиция  снова сорвало нас с места, и мы пошли по целому ряду кафе, которые находились, чуть ли ни  друг за другом, неизменно заглядывая в тарелки посетителей, которых становилось все больше.

-Смотри жена – сказал я. Вот это блюдо я тоже бы взял, какое ест  эта женщина.

-Ты же никогда брокколи не ел?

-Ну, с такой красивой женщиной я бы не только брокколи съел, но и еще чего, ни будь.

-Как бы потом тебе плохо не было.

-Ты думаешь. Знаешь,  мне это блюдо уже разонравилось. Ну, какой в ней прок. Да, ты меня убедила.

Тут мое внимание переключилось на другом посетителе, который ел стейк, ловко орудуя ножом и вилкой.

-Может, возьмем хоть  это? - спросил я. Как-то голодно?

-Ты хоть знаешь, сколько он может стоить!

-Не знаю – честно признался я. Ну, давай, возьмем один стейк для сына и еще  один на всех.

-Что поочередно будем, его есть, или сразу все накинемся на него?

-Как хочешь. Это я целиком отдаю на твое рассмотрение. Ты можешь даже это с родителями обсудить, а  я постою в сторонке, пока вы что-то решите. Только прошу, недолго думайте, а то еще одна минута, и я смогу запросто отобрать мясо  у мужчины.

-Ты что не можешь потерпеть. Ну,  как дите малое.

-Я могу ждать,  но боюсь,  что этот мужчина ждать меня не будет, потому что он так быстро его ест, что скоро ничего от моего стека и не оставит.

-Это не твой стек, а его.

-Нет. Этот стек уже  наш. Тем более он так смотрит на меня, как будто просит, чтобы я его как минимум укусил.

-Когда закажешь, тогда и укусишь его.

-Так давай присядем уже, черт возьми, за столик и закажем все, что хотим.

-Ну, заказывай. Ты же мужчина!

Мы тут же сели за столик, но тоже неудачно,  так как  указывать пальцем в тарелку мужика уже было поздно, потому что он так быстро  ушел,  к тому же захватил с собой и тарелку, которая могла служить для объяснения с официантом наглядным примером.   Такого вероломства я не ожидал, и гордо покинул террасу, на которой недавно сидел.

Моя жена улыбалась мне вслед, хоть я этого и не видел, но чувствовал этот проникновенный взгляд очень хорошо. Мой демарш особенно понравился тестю и сыну, потому что мы втроем направились на поиски ресторана, где меню указано хотя бы по-английски, и через полчаса нашли его.

 Перед нами стоял «Макдональдс» и я этой встрече был так рад, как будто встретил своего земляка за тысячи километров от Родины. Вот тут, с ним, в  Германии нам не пришлось много говорить, потому что мы понимали друг друга и без слов. Мы знали друг друга чуть ли  ни с пеленок, поэтому обнялись с ним как родные, хотя и не  были  родственниками.

Ну, как живешь, иностранец? – спросил его я.

-Окай – услышал я понятный для себя  ответ.

-Вижу, что твои дела идут в гору. Но ты американец, и все у вас окай. Не поверишь, а я рад тебе. Тебе тоже поначалу не сладко на чужбине было, но   теперь я  вижу, ты преуспеваешь, и я рад за тебя от всего сердца.

 Сын сразу же отправился к кассе, заказывая чизбургеры  гамбургеры, жареную картошку, мак нагитс, и фанту. Этот международный язык он знал лучше нас, и поэтому ни себе,  и ни нам, ни в чем не отказывал. Марк накормил нас всех, как настоящий и радушный  хозяин  своих гостей, потому что мы уже  просто отчаялись потратить наши деньги.  Только после насыщения своего желудка я почувствовал себя хорошо, жаль, только было, что в этом ресторане каждое блюдо заворачивали в бумагу, которая вкусно пахла, но совсем не жевалась. Как полный, и набитый до краев  продуктами  караван, который отправился по шелковому великому пути  в Индию, так и мы медленно передвигали ногами, к нашему лагерю,  все время, делая привалы, но, не  разжигая огня, потому что кустарник, который рос вдоль тротуара, был зеленым.  

Но вот мы уже вступили одной ногой на территорию лагеря, как я почувствовал себя легче в кругу своих учеников. Они тут же обступили меня, и с боем отбили от моей семьи. На все про все мне было отпущено не более часа, поэтому к  начальной стадии урока, а именно к его расслабляющей части, мы приступили незамедлительно.

-Ну, Prost – сказал мой вчерашний ученик, когда  уже  у всех было уже налито.

- Prost  сегодня отменяется – пришлось расстроить мне его и всех сидящих в беседке.

-А, что случилось? – спросил юноша, который принес мне утром пиво. Вы хотите сказать, что грядет реформа правописания в Германии?

-Об этой реформе поговорим на следующем занятии, я сейчас не об этом хотел сказать. Просто немецкий язык красив и мелодичен, как никакой другой язык. Но не надо забывать, о его богатом словарном запасе. Prost  – мы выучили уже вчера, а сегодня скажем – Zum wohl.

- Zum wohl  – хором сказали мужики, и запели «Катюшу» на немецком языке.

От удивления я так вытаращил на своих учеников глаза, что подумал, что они у меня сейчас лопнут. Надо же только сказал о мелодичности  этого иностранного языка, как мои ученики тут же и запели на нем. Фантастика. Я молчал и слушал, когда  ребята пели куплеты песни, и  я  лишь изредка напоминал своим русским вокалом во время исполнения припева о  стране ее происхождения.

-Слушайте, а что мы сегодня пьем? – спросил я, чтобы возложить хоть часть своей славы на плечи моего расслабляющего метода. Это водка?

-Нет, это Schnaps – услышал я ответ на свой вопрос.

-Водка и Schnaps  – это одно и тоже.

-Никак нет – впервые мое слово было опровергнуто, и я даже разобиделся.

-Ну, как же нет. Это слова синонимы.

-Не знаю, какие такие синонимы, я грамматику только сейчас в руки взял, но водка – это сорок градусов, а шнапс только тридцать два – продолжал со мной спор пожилой мужчина.

-Не велика и разница, всего то 8 градусов -  равнодушно сказал я.

-Это как посмотреть. Так иногда обидно бывает, когда для хорошего настроения  всего лишь одного градуса  и не хватает. Эх, судьба.

-Да, так бывает – легко согласился я со своим учеником. - Только вот сядешь с мужиками, посидеть, как кто-то уже машет тебе платком со второго этажа, да, еще зовет по имени, а ты этого не видишь, и не слышишь. Только чувствуешь, что скоро придут за тобой, и ты покоришься этой женской силе.

Мои ученики никак не могли понять, о чем я говорю, потому что  уже не  видели моей жены маячащей  в окне,  так как она уже должна была появиться с минуты на минуту. Но вот мое предсказание свершилось, и я был просто уверен, что завтра о моем даре предвидения узнают все.  Все так и случилось.

 

 

 

 

                                                            6

 

Наступила  пятница, и, кажется, число было  тринадцатым. Я никогда не относился с предубеждением  к чертовой дюжине, потому что  всегда смотрел  на календарь, с высокой долью скептицизма. Ничего не предвещало сверх естественного, только за завтраком я заметил к себе повышенное внимание   со стороны незнакомых, одиноких женщин,   и тех,  кто этим  одиночеством страдать не должен был,  ввиду своего замужнего образа жизни.  Но уже в десять часов  дверь в нашу комнату отворилась,  и две женщины  попросили меня  рассказать о своей судьбе. Я сначала ничего не понял, так как находился в легком замешательстве, потому что гинекология никогда не была моей профессией, а только удивительным хобби, которое приносило мне  больше огорчений, чем радости, так не все мои домочадцы разделяли  настоящую  страсть к этому  познавательному увлечению. На первых порах в эмиграции я думал, что мне придется расстаться с этим пристрастием, но не предполагал, что оно найдет меня само, в общей комнате на пятерых человек в Германии.

-Что вы хотели? – еще раз я  уточнил  цель визита двух женщин.

-Вы не могли бы нам погадать?

-Но я не гадаю в Германии. Впрочем, и на Родине никогда этим не промышлял.

-Извините, ну, конечно же, вы не гадаете, а рассказываете о прошлом, и предсказываете будующее.

-Кто я? – пришлось рукой ударить  себя в грудь, чтобы  окончательно идентифицировать от всего оставшегося в одиночестве человечества.

-Кто он? – переспросило одинокое человечество, уже чувствуя наше расставание очень тяжело.

-Ну, вы же обучили наших мужей языку! –  твердо отстаивали  свои  заблуждении женщины.

-Да – с уверенным сомнением произнес я. Но я не знаю, как это получилось, тем более что этот  успех боюсь, может быть кратковременным.

-Мы сейчас не за этим к вам пришли. Нас интересует, какое будующее ожидает нас в Германии.

-Вот те раз. Такой вопрос   я бы охотно переадресовал бы и вам, что ожидает нас всех?

-Ну, вот нам на картах и расскажите все.

-На картографических, вы имеете в виду, с указанием городов и поселков?

-Нет на игральных.

-Я даже не знаю, как и быть – сказал я, чтобы культурно, и с гордостью отказать в этом спиритическом сеансе.

-Мы даже готовы заплатить – сказала одна женщина.

-Сколько скажите – добавила другая.

-Я даже не знаю, как быть.

-Десять  евро за сеанс – предложила крашенная блондинка.

-Все дело в том, что я…

-Двадцать евро – подняла ставку шатенка.

-Я согласен -  пришлось на лету мне поймать эту фразу, чтобы не выпустить больше из рук.

-Тогда я первая – заявила Оля и села с колодой карт за столик и даже стала раскладывать карты на нем.

-Что вы делаете! – возмутился я. Тасовать и раскладывать колоду – это моя обязанность. Вы даже снимать ее не должны. Ваша обязанность наедине со мной, отвечать как на духу на все мои вопросы.

-Я согласна.

Первый мой клиент попался такой бойкий, что через минуту он  уже очистил комнату от посторонних, и уже смотря в мои проникновенные глаза, стал давать первые признательные показания. Еще карта не выпадала на стол, а я  все уже знал, потому что Оля мне  уже все рассказала, до того момента, как я увижу печального бубнового короля, который так скучает от разлуки с ней.

-Значит Оля не замужняя – подумал я и не ошибся.

Но если с прошлым было все понятно, оставалось лишь поддержать женщину в вечном стремлении обрести свое  дамское счастье, что я и продемонстрировал. Но к одному печальному королю, я так на всякий случай добавил еще одного, крестового самодержца,  несколько воздыхателей, в виде четверки вольтов, которые должны были скрасить одиночество женщины, как молодых и статных поклонников. Последняя моя реплика привела женщину в экстаз, и первые двадцать евро я внес в семейную копилку.

-Следующий – крикнул я уже другому клиенту, который стоял за спиной.

Ну, в этом случае все будет просто, потому что именно эта женщина благодарила меня, за своих мужей, которые уже приобщились к  германской литературе. Нет, вопрос двоемужества я исключил окончательно и бесповоротно, потому что все страны Евросоюза отрицали его, и смотрели сквозь пальцы на полигамные  не зарегистрированные отношения. Но Инна настороженно ко мне отнеслась, и не проронила с начала ни единого  слова.

Но так я уже владел первоначальной информацией, о семейном положении женщины, то вскоре снова слышал длинную летопись любви, которая еще не дописана, как она считала  до конца. Этот поворот меня немного обескуражил, но червовый король устранил все недоговоренности  между нами. Вот так больше слушая, чем, говоря самому, наблюдая за мимикой лица, и пластикой рук мне удалось разгадать сокровенные тайны моих клиентов. Но брать деньги за  спиритический сеанс мне не хотелось, поэтому я все их и вернул. Но мне отказали в этой просьбе, считая, что без оплаты моих гаданий, все хорошее не сбудется, а оно было таким добрым, что каждый боялся его просто спугнуть. Мне пришлось подчиниться, и я принял эти деньги, как первоначальный взнос  на строительство новой и прекрасной жизни, где каждый обретет  свое законное  место в ней. Но этот вклад мне так и не дали сделать,  потому что деньги были сразу  конфискованы фискальными органами, и спрятаны  в какой-то личный сейф, код которого, мне так еще  не удалось  узнать. Я попытался возразить, считая себя ответственным  за такое надругательство над светлыми идеалами, но вскоре выбросил белый флаг в окно, за невозможностью отбить атаку противника, во много раз превышающего меня по численности. Я тихо ретировался из комнаты и вышел на улицу, где во всю бушевал июль, в пятницу  на тринадцатое число.

Знакомые объятия  обеденной очереди схватили меня своими многочисленными

щупальцами, и поставили в  самый конец, чтобы я не забыл свой истинный надел пребывания. Когда суета в столовой медленно пошла на убыль, я  заметил, что несколько столиков пустуют. Мое   взгляд был устремлен на открытую дверь, как будто у я ждал появление еще нескольких  семей. Но обед уже закончился, а их все не было.  

-А, где две семьи, кажется из Украины? – спросил я жену.

-Хватился. Они еще перед завтраком уехали.

-Куда?

-А я знаю. Кого куда!

-Может, их уже того… депортировали.

-Нет. Их отправили в лагеря.

-Послушай мне, так не нравится слово лагерь. У меня ассоциация с пионерским моим прошлым. Я помню, что мне никогда не удавалось до конца смены отсидеть в нем. Мы с братом писали такие слезные писания домой, что родители нас сразу оттуда  забирали.

-А  у меня другое представление о лагере.

-Так только не начинай и не порти  мне своими историческими сравнениями настроение. Все будет хорошо. Или очень плохо. Третьего нам не дано.

Тут по громкоговорителю прозвучала наша фамилия, и я  как-то напрягся. Впервые я слышал ее в немецком исполнении и меня захлестывали противоречивые чувства. С одной стороны мне нравилась интонация голоса, которая возвещала всему миру о моем существовании, а с другой, мою фамилию так исковеркали, и придали ей такие разные корни происхождения, что мне долго не удавалось себя идентифицировать. Но ни индейских, ни японских  предков у меня не было, потому что мне было не понятно, как они могли встретиться, такие два разных народа и главное где зачать меня.  Прочтение моей фамилии во всеуслышание – это был  момент  моей персональной славы, который я никак до конца не мог осознать, потому что не знал, какая она: плохая или очень плохая. Но жена уже вышла из комнаты, и пропадала где-то десять минут. Я уже успел вздремнуть, как меня бессовестно разбудили, и тем самым лишили сладкого, послеобеденного сна.

-Быстро одевайтесь – прозвучал   приказ, который распространялся на две семьи, проживающей в одной комнате. – Мы должны быть через пять минут готовы –  сухо по-военному говорила Ангелина.

-А, к чему готовы  можно тебя спросить? – снова решил я уточнить нашу общую судьбу, и у  меня даже  засосало под ложечкой.

-Нас везут на медосмотр.

-Вот так сюрприз – сказал я и снова сложил голову на подушку. - Ну, так вы и езжайте, и скажите всем, что я абсолютно здоров. Мне медицинское освидетельствование ни к чему – повернулся я на левый бок, и накрыл свое тело, с ног до головы белой простыней.    

-Явка  на освидетельствование  для всех строго обязательна.

-Ну, что у тебя за лексикон, который больше соответствует военному времени, но, никак не мирному. Тем более что я уже как два месяца, как не военнообязанный, потому что снялся с военного учета еще дома -  пытался я проповедовать все еще скрытый под  простынею.

-Ты что хочешь, чтобы за тобой отдельно пришли? – спросила жена.

-Ну, и пусть приходят, все равно я никуда не пойду.

-Тогда никто не поедет. На улице уже ждут три семьи. Ты хоть это понимаешь.

-Ну, хорошо. Мне так  не хочется, чтобы кто-то пострадал из-за меня. Но надевать костюм я не буду.

-Этого от тебя и не требуется.

За три минуты я облачился в спортивные штаны, майку, и тапочки на босую ногу.

На территории лагеря стоял микроавтобус, в котором еще было несколько свободных мест,  и я всех даже рассадил на них, но для меня уже места не осталось, и я  с грустью пошел обратно в комнату, чтобы в одиночестве уснуть. Но комендант лагеря не хотел видеть мою сгорбившуюся фигуру, и решил  меня  лично отвезти  на медицинский осмотр.

Я все еще никак не мог понять, как в машине оказалась жена и сын, ведь я лично посадил их на два последних места в  микроавтобус, и даже закрыл дверь, предварительно пожелав всем, - приятного пути.  Все так быстро произошло, что мне казалось это сонным наваждением.  Но легковая машина уже тронулась, и обратного пути для меня не было. Две женщины сидели спереди, как  говорящие по-немецки, а мы – мужики, как ничего не понимающие смотрели по сторонам, и удивлялись горному ландшафту. Дорога все время петляла среди  хвойного леса,  может поэтому летняя жара  здесь не чувствовалась вовсе, к тому же  в машине работал кондиционер, и было даже студено. От  такого  мороза у  нас с сыном стучали зубы, но прерывать разговор двух умных женщин, мы так и не решились. Зато когда машина въехала на охраняемую территорию, и остановилась, то мы сразу выбежал на лужайку, и стали согреваться в щедрых лучах июльского солнца. Но вскоре подъехала и основная группа, которая подлежала медицинскому осмотру, и мы сообща стали разгуливать по лагерю, где содержались  не законные эмигранты. Это была такая трехэтажная  тюрьма  на лоне природы,  с высоким забором.  Но бежать в принципе было некуда, потому что везде были горы и все-тот же изумрудный  лес, который стал, почему-то  сразу цвета хаки, когда солнце спряталась за черную тучу.  Пойманные эмигранты смотрели на нас, мы на них, понимая, что нас в принципе разделяло в принципе не так и много. Просто у нас был один документ,  бумага с гербовой печатью, что мы находимся в этой стране на законных основаниях.    

Многие просили политического убежища, и находились здесь до судебного решения.

Но самое интересное, что вовремя нашего пребывания здесь,  никто из них  не вышел на улицу, а  внимательно  наблюдал за нами из окон, где в каждом стояло по пять шесть человек. Среди них было больше всего людей азиатского и африканского происхождения, но смуглые европейцы тоже  попадались мне  на глаза. Эта была такая чисто мужская община, которая  хоть и говорила на разных  языках, но всегда обходилась без переводчика, потому что общая судьба была понятна и так, без этих  дорогих услуг.

На спортивной площадке стоял белый автобус без стекол. На нем ярко красными буквами читался красный крест, но еще лучше его было видно. Две двери в нем было открыты, и в последнюю,   стали  входить женщины, а из другой, следовательно, выходить. Это был передвижной рентгеновский центр, который выезжал на место с целью обнаружения и лечения туберкулеза.  Это процедура  длилась около двух часов, и ни чем не отличалась от обычного посещения кабинета, когда   в стационарных условиях  вам  делают снимок грудной клетки  анфас и профиль.  Мой затылок никому из врачей не понадобился, хотя я и предлагал сняться и в таком экзотическом ракурсе.

Но вскоре мы уже покинули это пристанище беженцев, и поехали в свой приют, потому что там условия проживания,  не шли ни в какое сравнение с  этой удручающей обстановкой. Не знаю почему, но все это напомнило мне зверинец,  в котором живут и умирают звери, когда-то рожденные для свободы, они вынуждены были  влачить свое жалкое существование за колючей проволокой и  стальными замками.  Я все время видел их взгляд, чаще от неловкости за себя, опущенный вниз, чем смотрящий  на тебя и через  тебя. Может,  я стал для них   еще одним препятствием, преградой, которая встала на  пути не проходимой стеной,  в  осуществлении тайных надежд.  Как просто все-таки устроен мир. Ведь несчастье одних ведет к счастью других, а если быть еще точнее, то к моему счастью.  Эти мысли завладели моим сознанием, и до  понедельника я ходил как черная туча, которая била грозовая молниями в зазевавшихся на открытом пространстве людей, потому что  не мог  и не хотел никому ни гадать на картах, ни обучать немецкому языку, ввиду полного отсутствия  знаний.  Мне было жаль  всех тех, кто попадал в мое угрюмое, магнитное поле, но я ничего не мог с собой сделать, потому что находился еще под впечатлением от посещения, пристанища для беженцев.

Мне необходимо было время, которое  затуманит человеческую память, скроет от  нее воспоминания такого недалекого прошлого, и возвратит в день сегодняшний.

 

 

                                                           7

Наступил восьмой день нашего пребывания в пересылочном лагере, и было понятно, что  этот срок не может быть  вечным. Ведь посылка от отправителя   через почту должна быть отправлена адресату во время  в герметичной упаковке, без явных следов вскрытия. Но кто станет получателем наших тел и душ, вот это тревожило всех  нас, и накаляла атмосферу нервного напряжения   внутри комнаты многократно. Мы все гадали, куда на этот раз нас  забросит судьба,  и когда по громкоговорителю назвали  две семьи, которые срочно хочет видеть администрация лагеря, то все стало сразу понятно  и легко, но по-прежнему неопределенно. Жена, теща, сын и я вышли из комнаты, закрыв за собой дверь на ключ. Тесть как всегда по утрам пропадал в гладильной комнате, потому что не мог выйти  на  утренний смотр без стрелочек на брюках.  Я восхищался его самодисциплиной и всегда свежим, бритым  видом, потому что анархические наклонности во мне посеяли такой же характер, который не мог заставить  меня к выполнению этих  обычных, мужских  процедур.   Моя двухдневная щетина и тапочки на босую ногу преградили мой путь к администрации, -  как шлагбаум. Мне ничего не оставалась сделать, как выполнить указание женщин и сына, и стать связующим звеном между ними, и ничего еще не подозревающим тестем.

Я забежал в жаркую комнату, которая находилась где-то в подвале, где находилось несколько столов для глажки белья, и один казенный утюг.

-Вот вы тут спокойно себе гладите, и не знаете, что нас уже вызвали для получения нового места  назначения – решил я по-армейски доложить старшему по чину о новости, которая еще не содержала в себе конкретного адреса прибытия.

-Да, ну! Когда?

-Да, только что. Наверное, они уже сейчас и получили наше место  назначение на руки.

-Тогда  как узнаешь наше  место ссылки,  на территории лагеря есть карта,  найди этот населенный пункт, а потом мне  все расскажешь.

-Есть – ответил я и все еще долго смотрел, как тесть виртуозно управлял  утюгом, который отгладил целую гору белья, и пот градом катился по его лицу.

-Ну, и жара здесь  - сказал я, стоя за спиной тестя.

-Ты что еще здесь!

-Я просто глаз не мог оторвать от настоящего искусства.  Никогда не думал, что утюг может,  парить  над гладильной доской. Класс!

-Ничего я и тебя научу –  по-отцовски ударил он меня  по плечу, и я сразу стал на   несколько  сантиметров ниже в росте.

-Ну, это совсем и не обязательно – намекнул я  сначала на то, что утюг – это не  мужское дело, и потом не следует так явно выражать ко мне родственные чувства, которые меня просто сокрушают.

-Утюг для гражданского человека – это просто утюг, а вот для военных – это как штык-нож.

-Какое интересно сравнение – сказал я, и удивленный вышел на улицу.

Я еще полчаса кружился возле входа в административный корпус, и дважды даже взлетал на известный  мне этаж, где за дверью слышались знакомые голоса.  Но зайти во внутрь  я не посмел, потому что дело шло к развязке, и я не хотел мешать  положительному результату, своим неблагонадежным видом.   Мне показалась, что я услышал слова своей тещи, которая   от всей души уже благодарила нашего коменданта лагеря, и это внесло в мою душу некоторый оптимизм.  Как только женщины спустились по деревянной лестнице с четвертого этажа, а то, что это были они, я ни сколько не сомневался.  Под их тяжестью лесенка стонала и так прогибалась, что я боялся, что еще несколько секунд, и она просто не выдержит таких нагрузок. Но вот появились женщины в сопровождении моего сына,  и их счастливые лица, сняли последние сомнения  с моего не верующего сердца.

-Ну, как дела? – спросил я и улыбнулся  всеми зубами им на встречу.

-Ой, Ангелина пол часа разговаривала с фрау  Uhrkraut – повела свой рассказ теща.

-О чем? – переспросил я.

-Не знаю. Зато они так красиво общались.

-Ну, так все-таки, куда мы едем?

-Не знаю – услышал я ответ на свой вопрос от теши.- Я же не говорю на немецком языке.

-Я тоже не говорю, но хотелось бы узнать о том месте, где уже с нетерпением нас ожидают.

-Есть такое место - это Kletenberg – сказала жена.

-А, что это город или большой город? –  витал я в облаках,  как большой пассажирский самолет и  просил посадку в шумном мегаполисе.

Но вразумительного ответа я так и не получил, и решил самому отыскать этот населенный пункт на топографической карте. Мой указательный палец десять минут шарил по ней, но масштаб карты не позволял  мне найти ничего похожего на название, которое я запомнил уже на всю оставшуюся  жизнь. Тогда я разделил карту на сектора, и уже медленно проходя сантиметр за сантиметром с востока на запад, и с севера на юг, напрягая свое зрение,  пытался разглядеть хоть самую малую точку. Но все мои усилия были напрасны, и я решил попросить помощи и совета у тестя. Он уже почти все догладил, оставалась еще какая-то мелочь, но утюг все еще стоял включенным, и красная лампочка горела не переставая. С жаркого дня я сразу попал как в баню, где раскаленный пар обдал меня со всех сторон.

-Ну, как нашел место нашего назначения? – спросил он.

-Нет – честно признался я, хотя, по-видимому, надо было и солгать. Потому что тесть двинулся на меня с горячим утюгом, как будто хотел разгладить все морщины на моем лице этим домашним электроприбором. Он не забыл, кто являлся истинным  виновником, движущей силой семейной эмиграции.

-Как нет? Ты хочешь сказать, что такое места даже на карте нет.  

-Может, я его проглядел?   Я пойду и еще  раз посмотрю – представилась мне новая попытка, чтобы выскользнуть их этой душной комнаты, чтобы взглянуть на голубое небо, пока со мной тут не разобрались при помощи штык ножа.

Я искал  населенный пункт -  Kletenberg  на карте весь день и целый вечер. Даже ночью при помощи фонарика, как астрономы  смотрят на звезды, я шарил по млечному пути, пытаясь найти ту единственную, которая должна была сиять как тысяча звезд. Мне казалось, что вот сейчас она вспыхнет, горящими буквами на топографической карте Тюрингии, и мрак в моей душе рассеется.        

Уже глубокой ночью, пробравшись в комнату, и не включая свет, я начал раздеваться, чтобы лечь на кровать. Но неожиданно со мной  заговорили, и я понял, что никто не спит, и ждет от меня  только хороших новостей.

-Где ты пропадал? – спросила жена

-Ну, что нашел? – услышал я  баритональный голос тестя.

-Так что такое Kletenberg? -  допытывала меня теща.

-Папа ты мне сказку расскажешь?

-Расскажу – первому ответил я сыну, чтобы поведать  эту небылицу сразу всем, потому что без нее никто не мог заснуть. – Мне кажется, что Kletenberg  – это современная Троя, которая исчезла со всех карт мира, но завтра нам предстоит отыскать этот город. Шлиман искал этот город несколько лет, пока не нашел сокровища. Так что потерпите немного, и уже завтра мы все узнаем.

-Так что мы тоже найдем клад? – как все мальчишки мира, подняв голову с подушки, спросил сын. Я видел, как  в темноте сверкали его глаза, и  мне не хотелось, чтобы они померкли, от моих тайных дум.

-Ну, конечно же, найдем. Непременно. Я даже знаю, как потрачу свою долю богатства.

-Как?

-Мне придется продать свои рубины и брильянты, чтобы ты смог получить хорошее  образование.

-А,  я  тебе тогда машину куплю!

-Лучше мотоцикл. Всю жизнь мечтал прокатиться с ветерком. Да, ты мне и черную кожаную куртку должен  мне купить, и шлем, слышишь Марк.

-Слышу. Договорились.

-Не соглашайся с папой – сказала жена. Он же опять тебя обманет.

-Я? Сына? Да, никогда!

-Ты знаешь, что в Германии образование бесплатное. Умник!

-У нас тоже оно было сначала бесплатным, а теперь самым дорогим на земле. Так что когда Марк вырастит, здесь тоже все изменится.

-Типун тебе на язык. Ты что это на Германию такие несчастья кличешь! Такие страшные пророчества нам не нужны.

-Просто у меня такое ощущение, что все несчастья ходят за нами по пятам. Но может хоть в этот раз  пронесет.

Так как только мы с сыном  спали на верхнем ярусе двуспальных кроватей, и завтра нам предстояло найти сокровища Клетенберга, то мы и стали в обстановке полной секретности решать дальнейшую судьбу  золотого клада.

-Золотые украшения надо переплавить в слитки – говорил я.

-Ты что собираешься, предметы искусства переплавить в груду металла? – спросил Марк.

-Ну, конечно.

-Это же вандализм – услышал я  незнакомое  слово, от своего семилетнего сына.

-А, ты откуда знаешь, что такое вандализм? – удивленно спросил я.

-Так ты же мне раньше рассказывал, как испанские завоеватели  переплавляли индейские украшения в обычное золото.

-Не помню я такого.

-Ты еще сказал, что за украшения можно было больше денег выручить, чем за само золото.

-Да, я тоже, кажется,  мог бы совершить такую ошибку как Кортес, и ты вовремя меня остановил. Спасибо.

Одним ухом я слышал, что шептал мне сын, а другим подслушивал, что говорил тесть.

-На территории Советского Союза было несколько закрытых  городов, которые ни на одной карте не были указаны. Это особо важные объекты, которые составляли военную мощь страны, и въезд туда возможен был лишь по специальным пропускам. Это такой закрытый анклав. Обеспечение в  этих городах было  лучшим в Союзе, и каждый гражданин просто мечтал попасть туда.

-Вот в такой город мы и попали -  с придыханием произнесла теща.

-Откуда вы это знаете? – спросил я.

-Я так чувствую. Вот увидите, все будет  так и будет.

-Дай бог – согласился я  предсказаниями нового пророка, и больше в этой дискуссии участие не принимал, потому что моя доля в  общих сокровищах таяла, в виду моей невнимательности, и штрафных санкций со стороны  компаньона. Он грозил мне, что если я еще раз отвлекусь от нашего кладоискательного дела, на пустые разговоры, то

буду, просто вычеркнут из списков научной экспедиции - охотников за удачей.

 

                                                               8

Многочисленные сумки все так же стояли по углам, лишь изредка распакованные женщинами для показа нового платья в эмигрантской среде. Но сейчас все снова было уложено  в них, потому что сегодня нам предстояло из города Айзенберга  попасть в неизвестный населенный пункт Клетенберг.  Пересылочный лагерь нес ответственность и заботу о нас,  в течение девяти дней, и даже сейчас выдал завтрак в виде специального пайка, чтобы в пути следования  мы не испытывали никаких голодных воспоминаний о первом месте нашего нахождения на территории Германии.

На улице нас  ждал маленький автобус с прицепом, в который несколько семей уже сложило свой багаж, чтобы уже через несколько минут отправиться  в путь.

Мои верные ученики стояли вокруг меня, и напутствовали  всех нас добрыми словами  по-немецки. Но эту торжественную часть прощания потревожил водитель, который попросил занять свои места. Мы уже все сидели в салоне, когда неожиданно к нам зашла комендант нашего лагеря, чтобы сказать  нам несколько слов на прощанье.

Моя жена  приготовилась переводить это повествование.

-В Германии сотни тысяч людей ежегодно меняют  место своей работы, и, следовательно,   место жительства, так что ничего не пугайтесь. Я желаю вам поскорее найти себя в  этой стране, и стать полезным для общества. Все.

От такого сухого прощания я был несколько обескуражен, и слезы, которые выступили у меня от слов моих учеников, высохли как-то сами по себе. Губы мои, которые я уже

приготовил, чтобы облобызать эту красивую, но фригидную женщину, сжались в алый комок, не желая после всего  выше сказанного, дарить свою любовь и нежность.

-С чего она решила, что мы такие пугливые – подумал я.  Да, нам после перестройки ничего не было страшно, потому что наши идеалы рухнули  в одночасье, а хуже чем пустоты в сердце  ничего быть  не могло.

И так четыре семьи отправилось в дорогу, гладкую как попка ребенка, с которого совсем недавно  сняли полный  памперс. Мы тут же ощутили свободу движения, и разглядывали этот мир со всех сторон, новорожденными глазами.

Маршрут наш пролегал по Тюрингии. Кстати, многие коренные жители Германии не знают, где это находится, и, наверное, уже ищут эту землю на  карте мира, где-то на островах  в Тихом океане. Так спешу вас разочаровать, потому что Тюрингия – это географический центр Германии, который часто называют легкими этой страны из-за своих лесных богатств.

Желтые еще не скошенные нивы колосились на холмах, зеленые виноградники приветствовали нас со своих каменных круч, а уже за ними виднелись настоящие горы, которые больше напоминали украшенные рождественские елки, которые стояли друг от друга на почтительном расстоянии, как будто посаженные в питомнике и выращенные по одному размеру.  

По моим  наблюдениям мы ехали на север, потому что, еще вчера выучив  на память по карте несколько больших городов  этой земли, и выстроив их в логический ряд, мне было понятно, что мы с  юга поднимались   медленно вверх. Через два часа мы уже заехали  не то в большую деревню не то в маленький город. Но так как  мне довелось увидеть несколько работающих светофоров, то я склонился к последней мысли, что городишко хоть и маленькое, но все же не деревня. Первая семья исчезла из салона автобуса так быстро, что я  даже поначалу ничего и  не заметил, настолько стремительным было их желание слиться с окружающей средой, чтобы никак не выделяться на общем фоне. Второе семейство мы выгрузили еще через минут сорок, и масштабы строений в этом месте, не входили ни в какое сравнение с   предыдущим. Несколько фабричных труб пробивали горизонт своими  прямыми, тощими формами, и из одной даже шел серый дым. Когда мы  выехали за черту этого города, я почему-то уверовал, что если возрастание по своей значимости населенных пунктов так и дальше будет продолжаться, то скоро нас должны были завезти, куда-то то под Мюнхен.

Но Мюнхен – это столица Баварии, которая находилась на  самом юге Германии, а мы двигались в северном направлении. Значит, нас должны отвезти в другую столицу, потому что главным городом Тюрингии был Эрфурт. Ну, теперь надеюсь вам понятно, где должны были  мы поселиться? Дудки! Потому что вы забыли слова нашего коменданта, который просил нас ничему не удивляться и ничего  не бояться. Только значительно  позднее до меня дошел истинный  смысл  пророческих  слов. Из всего сказанного надо было оставить  всего три слова: место, жительство, не пугайтесь.

Четырех полосное движение по дороге уже давно сменилось на обычное, встречное, и, петляя среди холмов, нам все реже попадались очаги цивилизации.

 Первым занервничал тесть, который часто в своей жизни видел этот ландшафт, и почуял что-то не ладное. Он стал уже вслух высказывать свои подозрения, которые вскоре подтвердились на все сто процентов.

Уже через несколько минут автобус въехал на закрытую  территорию, где стояло одинокое административное здание,  которое с одной стороны граничило с картофельным полем, а, напротив, через дорогу стоял небольшой хлев.  Все другие оставшиеся стороны  были от меня скрыты высоким кустарником. Вот водитель уже затормозил, остановившись перед входом в этот четырехэтажный человеческий муравейник, напротив которого стол бокс гаражей,  и не выключая двигатель, сказал, что это и есть наш загадочный   и прекрасный Клетенберг.

 Жизнь и мечта, ну почему всегда такие разные.

Находясь в полу шоковом состоянии, мы вышли на улицу, и ступили на раскаленный асфальт внутреннего двора. Наш водитель в этот раз был так любезен, что даже помог нам разгрузиться и вскоре покинул нас, не сказав, нам на прощанье ни слова.

Середина июня. Жара. Мы стоим на бывшем армейском плацу, как памятники, которые застыли от ужаса всего увиденного.  Наверное, от психологического стресса, все люди, которые смотрели на нас со стороны, показались мне аборигенами. Их закопченные лица, неряшливый вид, не просвещенный взгляд, так обескуражил меня, что я подумал: »Это, наверное, остров Папуа Новая Гвинея, а мы миссионеры, которых непременно должны съесть, потому что дикари любят белое, нежное мясо европейцев».

Еще чуть-чуть и  я бы употребил такой термин, как голубая, арийская кровь, которая просто не может жить в таких бесчеловечных условиях. Но ростки фашизма не успели дать богатые всходы в моем сердце, потому что они  попросту  сгорели под беспощадным солнцем.

-Ну, мы и попали – сказал я еле слышно, проверив заодно, вернулся ли ко мне дар человеческой речи, или он так и остался в салоне машины, которая привезла нас сюда.

Если бы мы летели на самолете, или плыли на корабле, то это и могло быть каким-то островным государством в океане, но за три  с половиной часа даже по-немецки   скоростным автобанам нельзя достичь экватора. Я вытащил одну сигарету из пачки и закурил, разговаривая в этот момент с богом, спрашивая его, за что ты караешь нас?!. Ну, ладно  бы меня одного, но родных и близких людей, за что? В чем они провинились?

Если бы сейчас меня поставили к стенке и расстреляли за гаражом, чтобы дети ничего не видели, то мне ей богу  мне было бы легче. Я бы не нисколько  не сопротивлялся, а наоборот только  поблагодарил бы  за  такой акт милосердия ко мне.  Я  готов был расстаться со своей жизнью, потому что за ошибки, которые ведут к страданиям других людей надо, платить… и самой дорогой ценой. Но расстрельной команды все не было,  а я уже слышал в свой адрес от родителей моей жены  слова, которые часто произносили на Нюрнбергском процессе. Я был причислен к  главарям третьего рейха, и даже был персонально  в ответе за все злодеяния дивизии СС « Мертвая голова». Она же и моя.

Я уже курил сигарету вместе с фильтром, не чувствуя жара на губах, пока кто-то не попросил меня прикурить, чтобы по-видимому  оторвать  меня  от  того состояния, когда внутренняя боль сильнее внешней.  Я поблагодарил своего спасителя, и уже через минуту, начал потихоньку таскать  вещи в коридор здания, пытаясь  хоть на время оторваться от своих траурных мыслей. Надо было что-то делать, чтобы самому не сорваться в рыдания. Теща, и жена плакали, тесть матерился, а мой сын наравне со мной выполнял тяжелую мужскую работу. Я подмигнул ему правый глазом, он мне левым, и мне подумалось, что нас уже трое: Германия, он и я. Теперь мы непобедимая ось, и кто встанет у нас на пути, того мы всегда пропустим вперед в смысле гонки вооружений, расовой ненависти, и холодного практицизма, потому что нам в другую сторону. Туда где вечно будет царить мир, доброта, и благоденствие.

Я, кажется, все еще улыбался, а про себя говорил: «Это крах. Конец всему».

-Нет, папа –  произнес мой сын, как будто прочитал мои мысли. - Это только начало.

-Ты прав, Марк.  Птица Феникс восстанет из пепла, и станет  еще парящим орлом в голубом небе. Вот увидишь!

-Немецким орлом -  как настоящий орнитолог и геральдик уточнил сын.

-Пусть немецким. Ведь Германия – это и твоя теперь Родина.

Вскоре  появилась   администрация нашего лагеря, которая уже просто не могла скрываться от вновь прибывших, в своих персональных кабинетах, и  уже открыв общую комнату, рассадила на стулья все три семьи. Комендантом нашего общежития оказалась снова женщина, но совершенно другая. Она было ни молодой, ни стройной, ни красивой, а простой бабушкой, которая источало столько тепла   и любви из себя, что мне сразу стало как-то легко на сердце. Она как могла, утешала нас,  и  заранее приготовила одноразовые, носовые платки, которые щедро раздавала женщинам.

Кое-кому она даже вытирала слезы, и, повинуясь какой-то общей бабьей судьбе, тоже всплакнула. Но вдруг опомнилась, что своими чувствами дает плохой пример для эмигрантов, у которых глаза и так были на мокром месте. Теперь уже с улыбкой она стала обнимать каждого, и что-то говорить. Мне кажется, что я понимал ее, несмотря на то, что каждое слово было чужим и отталкивающим.

-Ну, что собственно плакать! – уговаривала она нас. Вам Клетенберг показался концом света, а я прожила здесь всю свою жизнь, и скажу, что лучшего места на земле не было и не будет для меня.

Мы смотрели на ее и соглашались лишь с тем, что Клетенберг – это сама крайняя точка цивилизации на этой планете.

-Все у вас еще будет хорошо  - говорила она как пожилая учительница, которая многое повидала на своем веку, и неизменно находила для своих  учеников самые сокровенные слова. Вот так без переводчика общались мы с ней, а она с нами, потому что на вопрос по-русски, женщина отвечала по-немецки,  и   смысл всего сказанного  просто и   легко доходил до нас. Как будто между нами не существовала никакого языкового барьера, и женщины уже прекратили плакать, и смотрели  с мольбой и надеждой на представителя немецкой администрации на месте.

-Увидите, вам здесь еще понравится. У нас хорошо, свежий воздух, фрукты, практически нет машин. Вам предстоит тут прожить целый счастливый год.

После того, как до  всех ясно дошло, что год в Германии состоит  не только их четырех времен года, и двенадцати месяцев, но и 365 дней, то  тут заплакали и мужчины.

-Как целый год прожить в этой дыре – сорвался я. Это невозможно.

-Это не дыра, а маленькая деревня – снова успокаивала она. У нас даже школа есть для начальных классов, магазин, и настоящий бассейн.

Последний аргумент казался мне приемлемым  только в летнюю пору, а представитель  еще одной семьи, великовозрастный сын, который еще в Айзенберге запугивал всех подряд  своими страхами, подал и здесь свой трусливый голос.

-Поздравляю вас  господа евреи, нас не убьют на суше, а просто утопят в воде.

-Вот на этот раз я готов с вами согласиться – пришлось мне поддержать его.  Потому лично с вами это произойдет в недалеком будущем. Но не от немецкой руки, а от руки брата по вере, то есть от моей. И надевайте на себя спасательный жилет,

потому что он вам не поможет.

Комендант уже начал распределять семьи по пустующим комнатам, так наши родителям получили одну комнату на двоих  на первом этаже,  а нам достались две комнаты на третьем. В каждой комнате находилось по две кровати, стол, четыре стула,  шкаф с вешалками и маленький холодильник.

Вместе с ключами от комнат нам  выделили постельное белье, тарелки, ложки, тазы, ведра, кастрюли, и всякую другую мелочь, которая необходима в любом доме.

Как только мы распаковались у себя, то поспешили на выручку вниз. Но тесть сидел на стуле, как египетский сфинкс,  больную ногу запрокинув на сумку, и твердил одну и ту же фразу.

-Нам всем надо возвращаться домой. Не медленно. Хватит, кончилась наша эмигрантская  жизнь. Хлебнули мы ее досыта.

Я мысленно с ним соглашался, но вот только дома у нас уже не было, а стало быть, возвращаться к семейному очагу не куда.  На Родине нас уже вычеркнули из списков живых, а тут еще даже не прописали. Снова повторились слезы, угрозы в мой адрес, и сын, словно от греха подальше потянул меня на улицу.

Ничто так не объединяет людей  в общежитии, и не скрашивает   однообразие жизни, как интерес к вновь прибывшим. Чувства, какие сейчас бушевали в моей груди, им были хорошо знакомы. Кто-то мне рассказывал, что две недели подряд, как только приехал в Клетенберг начинал свое утро с повешивания, но то ли веревка все время рвалась, то ли крюк не выдерживал, но все уже привыкли, к неминуемому году пребывания здесь.

-Мужики кто-то мне может объяснить, куда мы попали,  и что такое Клетенберг? – спросил я.

-Клетенберг  - это последний населенный пункт в бывшей ГДР, который находится всего лишь в трех километрах от западной границы. Это   пограничный форпост.

В этом здании раньше  размещалась пограничная часть, а теперь живем мы.

-Так значит, мы опять попали на границу – подвел я итог всему сказанному.

-Да, тут уже через километр начиналась нейтральная полоса. Там такие яблоки растут.

-Яблоки – это хорошо, а вот Клетенберг мне честно сказать не очень.

-В Клетенберге есть несколько десятков частных домов. Каждые два часа курсирует автобус, и за полчаса можно добраться до Нордхаузена.

-А, Нордхаузен – это еще что? Город или село?

-Это районный центр. Вот там уже цивилизация.  Да мы с  понедельника по пятницу  у кого шпрахи, там основное время и проводим.

-Шпрахи? – удивился я не знакомому слову.

-Это языковой курс, который  длиться  шесть месяцев.

-Значит, пол года уже можно  вычесть – провел  я простое арифметическое действие в уме, посчитав ситуацию уже не такой безнадежной. Ну, а после истечения этого срока оседлости, что происходит?

-Если ты работу не найдешь, то тогда тебе придется остаться в  своей земле. Тут же ты сможешь снять квартиру, и заняться обустройством своей жизни.

Все время, общаясь со старейшинами, которые прожили в Германии  не меньше, чем три месяца, я  наблюдал за сыном,  за его реакцией на сегодняшний день. Но он уже подружился с местной детворой и начал приглядываться к девочкам, которые были его постарше. Я перекинулся с ним нескольким словами, но он наотрез отказался возвращаться в общежитие. Мне тоже этого не хотелось делать, но надо было  взглянуть, как дальше развиваются события на первом этаже. Я  зашел в комнату,  и вместо двух плачущих женщин, обнаружил целый хор профессиональных плакальщиц.

По-видимому, со всех этажей собрались любительницы погоревать, и своими слезами решили поддержать настроение только что приехавших. Мне тоже захотелось спеть в этом коллективе, но меня почему-то изгнали из него, как бездушное, ничего не понимающее в слезном искусстве мужское существо.

Я снова вышел на улице, и закурил. Тут же моя пачка сигарет пошла по рукам, и вскоре она полностью опустела. Я еще не знал, сколько стоят сигареты в Германии,  поэтому так бездумно, по-аристократически  растранжирил свое табачное богатство. Но за нужную информацию всегда надо было платить, и для этого, лучшей расплатой за беседу служили сигареты. Через час на крыльцо уже вышла жена, которая вышла уже из психологического стопора, и стала искать глазами сына.

-Где Марк? – спросила она меня.

-За него можешь не волноваться. Он на немецкой земле и проходит курс молодого бойца. Мне кажется, что ему здесь  нравится, или он так умело маскирует свои чувства и держит удар, что я просто удивляюсь его внутренней силе.  Как отец?

-Тяжело. Он и так после операции, а тут Клетенберг. Мама все время  плачет.

-Ну, ты поговори с ними, что все  трудности временны. Скоро станет легче.

-Вот пошел бы и все сам это им и объяснил.

-Не думаю, что у меня это получится.  Да, и мое присутствие пока не обязательно.  Сейчас в  сознании  родителей я ассоциируюсь больше как причина всех их несчастий, так что заходить мне туда пока не стоит.

-Глупости ты говоришь. Это просто нервы.

-Нервы  тут тоже не последнюю роль играют, но не надо и замков строить на песке,  потому что первая же, волна их смоет, не оставив от них и следа.

-Ты это к чему говоришь? – спросила Ангелина.

-Ни к чему. Просто мысли вслух. Прости.

В скором  времени появилась бабушка моего сына, которая опомнилась, что уже давно пора кормить внука.

-Надо найти наш походный завтрак, которым нас обеспечили еще в Айзенберге – предложил я, как мне казалось достойный  выход из положения.

- Ни в коем случае. Кормить ребенка в сухомятку.

-Тут  один мужчина  предложил нас подвезти до  продовольственного магазина. Так что мы  скорей всего все и поедим – сказала Ангелина.

-Ну, и правильно. Здесь все , оказывается, закупаются на Западе.  Сейчас такая экскурсия  может помочь вам развеяться.

Через пол часа мы все уже стояли  перед «Volkswagen Polo», который вместить нас всех просто физически не мог. Конечно, мне можно было занять место   и в багажнике, но тогда возникает вопрос, а где разместить продукты, которыми надо было запастись как минимум на неделю. Шутки шутками, а есть что-то было надо.

Машина направилась на Запад, а я остался на Востоке. Мне передали ключи от первого этажа, где я решил  передохнуть, чтобы в одиночестве поразмыслить  о  нашей дальнейшей жизни.  Я не помню, как заснул, но отчетливо почувствовал, когда меня разбудили,  потому что кто-то долго тряс меня, все время, норовив сбросить меня с кровати на бетонный пол.

-Что случилось? – спросил я.

-Как что случилось. Мы приехали с Запада! – с восторгом говорила жена.

-Неужели с самого дикого Запада? Фантастика.

Я открыл глаза  и посмотрел на свою семью, как на пришельцев,  с которыми мне посчастливилось первым войти  в неземной контакт. Эти блаженные лица мне сразу не понравились, потому что были какими-то одухотворенными, и не земными. Я никогда не любил, когда люди из одной крайности  кидались  в другую, и делали это так быстро, что у меня просто кружилась голова. Вот недавно еще  речь шла о коллективном самоубийстве, а теперь тот же коллектив воспылал к жизни, и с умилением собирает цветочки  в искусственной оранжерее.

-Может они с ума сошли на этом Западе – подумал я. Там их, наверное, пытали, но не так как принято у нас на Востоке, через телесные наказания, там они подверглись психологической атаки,  по средствам  всевозможных удовольствий, и они  сдались на  милость победителя. Их, скорее всего, накачали наркотиками, и поэтому они все время улыбаются и даже смеются. Какие все-таки варвары живут на этом растлевающем Западе!  Против не подготовленных людей они  применили  капиталистическую пропаганду, и сравняли с землей все социалистическое прошлое.

-Так что с вами произошло драгоценные вы мои? – снова задал я свой вопрос. У меня такое впечатление, что вас просто подменили. Вы можете мне внятно объяснить, что с вами происходит?

-Вот там настоящая Германия –  произнес тесть – не то, что здесь.

-А, здесь что Зимбабве или Гондурас! Это мы, кажется, помогали  восточным немцам строить социализм на  их родной земле. Мы же все время их наставляли, учили, советовали, и неизменно исправляли ошибки – так решил я напомнить одну человеку его коммунистическое прошлое.

Тут мне на глаза попались многочисленные свертки, которые заполнили комнату от пола до потолка.

-Ах, вот что повлияло на ваше настроение – сделал я для себя главный вывод. Ну, конечно  же, капиталистическое изобилие вскружило вам голову.

-Там такая дешевая колбаса – заявила мне теща.

-А, кофе, сахар, конфеты – затараторила жена.

-А, пиво тут вообще копейки стоит – сказал тесть.

-Так товарищи евреи – попросил я слово как на коммунистическом митинге. Я хотел, чтобы вы не забывали с какой благородной целью мы приехали в эту страну, и какие чаяния возложены на нас.  Мы не какая-то там экономическая эмиграция, мы самая, что ни на есть духовная. Наша цель возрождение еврейской жизни в Германии, которая когда-то, еще совсем недавно здесь процветала.

Но меня уже никто не слушал, потому что все стали что-то пробовать,  и никто просто не догадался заткнуть мой рот, ну, хоть какой-то колбасой.  Тогда мне ничего не оставалось делать, как прочесть молитву на иврите и воззвать к богу: « Барух, ата, адонай, эллогейну, мелех, лехем  мин гаарец». Это единственное предложение мне удалось выучить  еще на Родине, когда  мы целую неделю пытались привыкнуть к распорядку детского еврейского садика.

-Ты что уже немецкий знаешь? – спросила меня теща, у которой  папа и мама были евреями.

-Нет. Я так общаюсь с нашим богом, чтобы он образумил нас пока не поздно.

-Ну, давай, давай. Не буду тебе мешать. Попроси у него для всех людей на земле света и добра, любви и тепла в их сердцах. Главное, чтобы всегда был мир на земле. Ведь даже один такой день стоит больше, чем все войны вместе взятые.

-Я попробую – пришлось мне признаться, что плохо знаю иврит. – Но сделаю от себя все зависящее

-Ну, тогда и дешевого пива  попроси – наставлял меня тесть как правильно молиться.

-Вот про это я говорить с богом не буду, потому что по таким пустякам тревожить его не собираюсь.

Женщины начали готовить снедь, тесть с внуком решили осмотреть местные достопримечательности, лишь один я  вознес мольбу к богу, и был  уже давно сыт запахом, как когда-то Господь кормил свой народ сорок лет манной небесной.

Вот так  за семь с половиной часов мы пережили крушение наших надежд до первой горячей пищи. Тарелка борща и сто граммов водки смягчили наши сердца, и жизнь показалась нам не такой и несчастной. Но вы, кажется, не знаете, что такое борщ, и придется вам и об этом мне  рассказать.

Борщ – это тот же суп, в котором плавает очень много красной свеклы, так много, что порой кажется, что  кроме нее  и воды в этой похлебке   ничего нет. Я готов вам даже рассказать рецепт приготовления этого первого блюда, но вы все равно не будете, его есть, потому что для этого требуется привычка.

Я вот  уже тридцать лет его ем и все никак не привыкну, а вы уж и подавно, так что и не следует  себя мучить понапрасну.

 

 

 

                                                             9        

На следующее утро на рейсовом автобусе нас отвезли в Нордхаузен, но не для того, чтобы насладиться городскими красотами. Нет. Нас должны были поставить на учет сначала в социальном ведомстве, а затем зарегистрировать на бирже  труда.  Между этими ведомствами, каждый лично на себя, или на всю семью  открыл счет в банке.

От такого количества кабинетов, которые нам пришлось пройти за один день, в моей голове все смешалось, а руки уже просто устали нести целую папку из различного рода соглашений, заявлений, разрешений, копий документов, переводов, справок, договоров,  и свидетельств.

Нашу семью то соединяли на время, то бездушно разделяли, потому что нас сопровождал комендант нашего общежития, в качестве объединяющего звена, который был бы и рад прийти всем на помощь.  Но служащие государственных ведомств  вызывали нас  в свои кабинеты, когда, как  и где хотели. Мне дважды уже пришлось общаться с чиновниками наедине, и когда  весь мой словарный запас подходил  к концу, то я просто рассыпал пакет документов на стол, чтобы мой оппонент мог легко ориентироваться в этом бумажном бюрократическом море.  Если бы мне сейчас дали подписать свой смертный  приговор,  то я сделал  бы это, не моргнув глазом, потому что за сегодняшний день  я столько дал автографов, что уже просто не мог остановиться.  Я чувствовал себя председателем европейского банка, который был должен лично расписаться на каждой  казначейской бумаге. Такая работа мне так нравилась, что  и я уже подумывал о гравировки моей фамилии на каждой монете, включая и  пятицентовую, медную мелочь.  Когда же, не хватало какой-то  ценной  бумаги, которая отсутствовала в моей личной библиотеке,  и служащий брался за голову, потому что так сильно переживал за меня, то я рукой указывал в сторону двери и говорил: «Все нормально. Документы в порядке. Они все у жены. В моих руках только жалкие копии». Жена часто приходила со своими знаниями языка  мне на выручку, когда родители ждали своей очереди, и не нуждались в ее услугах. От такого марафона по  ведомствам, зданиям, этажам, кабинетам, к концу дня  я еле передвигал ногами, а язык присох к небу, не желая общаться ни на каком языке, кроме  как  на языке жестов. Эти знания меня уже несколько  раз выручили, и  однажды я  получил такое облегчение, когда  мои кривляния при помощи рук и ног привели меня  к дверям мужского туалета.  От такой милой  радости со мной чуть не случилась  неприятная неожиданность.  Но  так я освободился от объятий чиновников раньше всех, то сидел уже в кресле, и ждал всех остальных.  Но ждать я не любил никогда, поэтому стал нервно прохаживаться по коридору, прислушиваясь к голосам за дверью. Голос тещи я узнал сразу, хотя она и пыталась за  южно-немецким акцентом  скрыть его. Но когда я услышал, что вместо –«danke schön»,  она произносит «danke Schue», то все сомнения отпали сами собой. Дверь уже отварилась, и чиновник стоя провожал  пожилую женщину, которая, не переставая, благодарила за все и неизменно излагала свое восхищение перед немецкой педантичностью, как «danke Schuhe».  

Но чиновник находился на службе, поэтому и отвечал: «Nichts zu Danken». ( Не за что меня лично благодарить, потому что я выполняю свою работу, за которую мне не плохо платят.)

Как только мы остались с тещей наедине, то я попросил повторить на бис, то последнее слово, которое явно указывала на немецкое  – Schue, что значит обувь.  В русском переводе это звучало бы так - «Спасибо  тебе за все, лапоть».

 Я попытался переубедить в неточном произношении слова, которое выражает огромную благодарность на немецком языке, но никак не принадлежность к обуви, но теща стояла на своем, потому что  этим словам ее научила  дочь, которая никогда не ошибается. Вскоре появился тесть, затем  жена, но не было еще одной семьи, которая приехала  вместе с нами. Комендант  нашего общежития тоже отсутствовал. Тут же мама стала беседовать  со своей дочерью, чтобы  выяснить, кто действительно прав   в фонетическом произношении.

-Мама. Опять ты все напутала.  «Danke schön», но никак не «danke Schuhe».

-Ничего я не напутала я так и говорила danke schön,  просто  твой муж решил поиздеваться над своей тещей.

Я сделал вид, что ничего не слышал, хотя очень переживал, ведь своим ученикам в Айхенберге я  вдалбливал «schön», а не «Schuhe». Но от слов жены у меня как камень упал с души, потому что в памяти своих мужиков я хотел остаться незапятнанным в грамматическом смысле. Каждый из нас под мышкой держал свое личное дело, которое уже было распечатано в двух экземплярах. Помимо всего нас внесли  в базу данных и выдали соответствующий номер. Я перебирал свою папку, пытаясь понять  хоть слово, но бюрократический  язык служащих был вершиной, непобедимым пиком немецкого языка, на который никогда не взобраться двумя ногами ни одному эмигранту, потому что сами немцы  стоят на нем всегда на одной.  С чтением у меня проблем не было, потому что буква в немецком алфавите произносится, так же как и пишется.

 Латинская транскрипция тоже не вызывала особых проблем, но устная речь носителей немецкого языка завораживала меня.  Как люди понимали друг друга  на нем, было тайной за семью печатями. Что-то мне подсказывало, что и всей моей жизни не хватит, чтобы собрать их все в единое логическое целое, и свободно говорить на языке Гете и Шиллера, Шопенгауэра и Маркса, Баха и Моцарта. Стоп. Кажется Вольфганг Амадей  Моцарт австриец. Еще подумают, что я ратую за возрождение великой Германской империи. Так я сразу хочу заявить, что являюсь противником любого насильственного  присоединения, то есть аншлюса.

Моей подписи в таком документе вы не увидите никогда, даже если мои знания в немецком языке почти нулевые. Но на политическую провокацию меня никто не склонит. У меня как у любого эмигранта  особо выражен ген самосохранения, то есть страха перед  всеми вами.  

Наконец-то появилась и третья семья в сопровождении коменданта, и мы организовали такой круг,  в котором в центе стояла пожилая женщина,  которая и проверяла пакет документов у каждого из нас. У всех было все в порядке, и теща решила отблагодарить от  души,  за  все труды фрау Schurich.

-«Danke Schuhe» - прозвучало сердечное пожелание, которое  мне уже  неоднократно пришлось  слышать.

Комендант посмотрел  сначала на свою обувь, потом на обувь человека, который так широко и открыто, выражал свои чувства, что он только улыбнулся в ответ, догадавшись об  истинном смысле сказанного. Но, желая и дальше сфокусировать на себе всеобщее внимание со стороны администрации, как минимум еще  на  год, то эта фраза была еще несколько раз  повторена, пока кто-то не остановил этот фонтан радости.

-Мама, «danke schön», но не «Schuhe» -  нервно беспокоилась жена за мою родную тещу.

-Не мешай мне. Ты что не видишь, что я общаюсь по-немецки.

-Но ты же делаешь это не правильно.

-Чтобы выучить язык, надо на нем постоянно упражняться, не зная ни страха, ни выходных.

-Тут я с вами согласен на все сто процентов – вступился я за тещу.  Только как победить этот проклятый страх?

-Очень просто – заявила она. Когда не знаешь, что сказать, то хотя бы улыбайся в ответ.  Ведь улыбка всегда сближает людей.

-А, что не плохо – выразил я свое восхищение.   Ведь действительно человек, который улыбается тебе навстречу, не опасен, даже если он не говорит на твоем языке. Вот эмигрант, который смотрит на тебя  из-под лобья, когда ты попытаешься его, спросить -   «Который час?»­­, может много бед натворить. Он еще подумает, что ты решил с него часы снять, да еще в светлое время суток, на центральной улице. Ну, все теперь решено. Я начинаю улыбаться всем и вся. А, смех можно к улыбке добавить, для большего эффекта?

-Смотри, как бы твою улыбку со смехом не приняли тебя за сумасшедшего – как настоящий  врач – невропатолог   поставила мне диагноз жена.

-Я тоже думаю, что улыбаться на ранней стадии изучения языка не стоит – сказала мама моей жены.

-Да, вы правы. Смеяться можно только после шпрахов, но никак не раньше.  Ведь смех без причины – это верный признак дурачины.    

Было уже около четырех часов дня, и я уже подумывал о поездки домой, но неожиданно обнаружилось, что нам надо  еще застраховаться  в больничной кассе,  зарегистрироваться  сначала в службе для иностранных граждан, а затем по месту жительства. Но общее уныние, которое овладело всеми  нами, повлияло и  на решимость нашего коменданта, что он был вынужден  отложить  наш поход на завтра  в эти государственные учреждения. Автобусная станция    находилась всего лишь  в пяти минутах   ходьбы от  биржи труда, тем более что до отправки, было еще больше получаса. Но, не желая затеряться в незнакомом городе, мы ни на миг упускали из виду Frau Schurich, а шли за ней, как несмышленые  птенцы, которые следуют за своей квочкой. Пожилая женщина  зашла в мясной отдел, и мы за ней. Она  купила один килограмм фарша, и мы прикупили  два. Она попросила продавца  взвесить  триста грамм колбасы, и мы  пробрели несколько пахнущих  колечек этого мясного деликатеса.  Затем наш комендант вошел в галантерейный магазин, где долго стоял  в отделе женского  нижнего белья. Он никак не мог решиться какого цвета выбрать  купальный костюм: либо ядовито-желтого, или  противного персикового цвета. Мы по-прежнему следили за этой дилеммой, и я больше склонялся к цитрусовому фрукту, потому что полезных витаминов в нем было больше. Я так хотел сказать свое веское слово в этом выборе, но меня  то и дело останавливали, не давая выразить своих истинных чувств.

-Когда в ГДР на телевидении  была развлекательная программа, когда дети и родители участвовали  в спортивных соревнованиях, и называлась она: « Делай как я, делай как мы, делай лучше нас!» - сказал я.

-Ну, и что? – спросила жена.  

-А, то, что фарш и колбасу мы уже купили как фрау Шурик, то теперь нам осталось  купить по купальнику.  Но торопитесь, потому что до отправления автобуса осталось 10 мнут.

-Ты хочешь сказать, что мы подражаем ей?

-Во всяком случае, я тебе об этом ничего не говорил. Но мне кажется, что не  стоит стремиться,  стать немцем любой ценой и в рекордные сроки. Тем более что нам этого никогда не удастся. Мы   другие.

-И чем же мы отличаемся  от  немцев, ответь  мне?

-А, мы не отличаемся от них. Мы просто разные. Из шести миллиардов человек, населяющих нашу планету, нет ни одного, который бы на сто процентов соответствовал другому. Даже близнецы – хоть и похожи друг на друга, но все равно разные. Но другие не значит чужие.

-Не путай меня, потому что из всего вышесказанного я поняла, что котлеты из фарша ты есть, не будешь, и от колечек колбасы тоже отказываешься.

-Протестую ваша честь – как  дипломированный адвокат  обратился я к судье.  Мой подзащитный никогда такого не говорил, и  не понятно на чем обвинение  строит свои умозаключения, не имея никаких доказательств, и даже косвенных улик.

-Протест принимаю – сжалилась надо мной женщина  судья, и я решил ее за это по человечески отблагодарить, как меня этому научила теща.

- Danke Schue  – без страха произнес я это высказывание,   и чуть не поплатился головой, потому что эти слова в моих устах, оказывается, уже звучали как издевательство над мамой госпожи судьи. Но тут же она взяла себя в руки, и исполнение  закона о  кровной мести был  перенесен на темное время суток.  Поэтому так не уместно прозвучал ее ответ на мою человеческую благодарность, что я даже растерялся.

-Bitte Schue  – сказала она,  и я чуть не съел свой собственный язык.

Мы уже стояли на остановке, где на табло было указано время до отправления  нашего автобуса по маршруту Нордхаузен – Клетенберг, как мое внимание привлекло большая вереница такси, которая состояла из автомобилей исключительно  дипломатического класса.

-Знаешь, чем отличается Германия от всех других  стран мира?  - спросил я у своей жены.

-Ну, и чем же?

Я думаю, что сами немцы не знают этого, потому что привыкли и не замечают таких элементарных вещей. Взгляд со стороны всегда беспристрастен и зорок. Это единственная страна,  в которой «Мерседес» унижен до уровня такси. Здесь это средство передвижения обычных пассажиров, когда везде на таких автомобилях разъезжают только принцы крови и государственные мужи. Порой чиновник до такой степени чувствует себя  неразрывной частью  «Мерседеса», как будто он тоже сошел с автомобильного конвейера, и просто не представляет свой жизни без кожаного сидения класса люкс.

Но вот минута в минуту на остановку подъехал автобус с фирменным знаком «Мерседес» и мы отправились в обратный путь в Клетенберг. Эта дорога больше напоминала американские горки, когда мы  медленно поднимались на какой-то крутой холм, а затем,  чувствуя под собой пустоту, стремительно скатывались вниз, глотая воздух всеми своими легкими. Праздничная эйфория аттракциона по шоссе на колесах продолжалась чуть больше положенного времени, потому что мы  еще петляли среди бесчисленных маленьких деревень, которые лежали на пути наши  следования.  Мы уже  проехали наши общежитие, которое находилось на окраине населенного пункта, чтобы остановиться, как, и положено на остановке,  находящейся в другом конце Клетенберга. Эту несправедливость я хотел разрешить путем переговоров с водителем, чтобы он нас высадил  возле самых ворот общежития. Так как в салоне кроме нас никого уже не было, то я не думал, что моя просьба может быть проигнорирована, ведь человек всегда должен помогать человеку.

Все правильно, но не на работе, и, тем более что никто не вправе нарушать должностную инструкцию, в которой черным по белому сказано, что высадка пассажиров производится после полной остановки автобуса и только  в строго установленном месте. Но на все мои уговоры водитель говорил только нет, как будто других слов по-немецки,  он просто не знал

-Но ведь никто не узнает, что ты остановишься здесь на десять секунд – снова я стал его убеждать. Все пассажиры будут молчать и никому не откроют такой страшной тайны, что ты решил помочь пожилым людям. Ведь так – обратился я к пассажирам.

-Да –  как  гром раздался единодушный ответ.

-Вот видишь, мы дали тебе честное  слово, а ты не веришь нам. Это нас как эмигрантов очень обижает.

-Я очень сочувствую пожилым людям, но пойти на нарушение не могу – твердило  как заведенное лицо, которое управляло транспортным средством.

-Ну, хорошо, если ты просто так рисковать не хочешь, то сделай это хотя бы за деньги. Сколько?

Но мои деловые предложения  были оставлены без  положительного рассмотрения, и когда автобус остановился на положенной остановке, то я почему-то расстроился, потому что всегда мог договориться с водителем  не только частного, но и общественного транспорта на территории СНГ. Один раз мне даже удалось остановить полный троллейбус, и уговорить водителя изменить  маршрут на  противоположный. Ох, как же ругались пассажиры в салоне, поэтому мне и  пришлось им  объяснить, что я   срочно еду  для сдачи крови, конечно же, особой красной и удивительно дорогой,  которая на много превышает цену  редкоземельных металлов. Но самое интересное не то, что мне поверили, а то, что  меня поняли и предложили и свою кровь для благородных целей. Жаль, что никакая другая кровь не могла помочь, потому что только моя  требовалась для переливания, или вернее сказать для  переваливания женского тела с одного бока на другой.

Но в Германии такой вариант не пройдет. Здесь на каждый порыв благородного сердца попросят разрешение, почему так часто выбрасываете в атмосферу  углекислый газ, ведь это приводит к разрушению озонного слоя земли. Позиции «зеленых» в этой стране очень сильны, тем более перед выборами, когда основной партии, как правило, не хватает двух-трех голосов, чтобы выбрать свое правительство с канцлером во главе.

Удрученный своими мыслями я шел в сторону общежития один, потому что от всех отстал, и никак не мог понять, ну, почему водитель не остановился  там, где это было удобнее мне и зачем отказываться от денег, которые плывут прямо тебе в руки.

Неужели все по-прежнему строится  в Германии на одном порядке, который выражается в исполнении законов, и дисциплине, как добровольным отказом от  свободы  в принятии  решения. Эти непоколебимые принципы на нашей Родине решались просто: ведь  все законы, которые были написаны против людей, последними просто игнорировались  и  даже саботировались. Ну, а свобода выбора решения всегда зависела от толщины портмоне. Я чувствовал какой-то дисбаланс в этих писаных  постулатах, потому что знал, что будь я на месте водителя, то непременно остановил автобус, и денег бы за это не взял, ведь обирать нищих –  самое последнее дело.

Наверное, это разница в менталитете и в сумме штрафа – подумал я.  Ведь во всех современных автомобилях есть ремни безопасности, только одна часть человечества пристегивается  к креслу, а другая удивляется, зачем это делать, ведь штраф за это мизерный.  Может этот ремень безопасности и есть та  дисциплина, которая хоть и сковывает движение, но спасает  в восьми случаях из десяти при серьезных авариях на  дороге,  а мнимая свобода выбора  всегда приводит к летальному исходу.

Я уже видел сына, который бежал к нам со всех ног,  ведь чтобы не будить его утром и не таскать за собой, на семейном совете решено было оставить его под попечительство одной немолодой женщины, которая должна была его покормить как минимум дважды.  Кстати,   как максимум,  я сегодня  еще и не ел,  наверное, чтобы показать свое изможденное эмигрантское  лицо перед всеми государственными  служащими.  

По  осунувшейся фигуре Марка я представил,  с каким нетерпением он ожидал, нашего приезда. Добрая, но чужая женщина хоть и могла накормить до отвала, но никто не нужен ребенку  больше, чем папа. Тут я, кажется, погорячился, и  уже готов поставить свой семейный титул на второе место. Ну, конечно, же, мама, кто другой  может так  приласкать, поцеловать, и задать еще кучу не нужных вопросов и получить даже ответы на них.

-Марк ты, почему не причесался?

-Что он девчонка, каждый день причесываться – заступился я за сына. В его годы я вообще расческой не пользовался.

-Ты и до сих пор это делаешь не чаще, чем один раз в день.

-Ну, если бреюсь я один раз, то и расчесываю свои волосы такое же количество раз.

Я же не ношу длинные волосы как некоторые.  Это не мой фасон. Мне больше к лицу прическа Карл Маркс в молодые годы или Бетховен в преклонные.

-Нет, зять тебе бы больше подошел полу бокс, как все стригутся в армии – сказал тесть.

-Ну, спасибо. Век не забуду вас и вашу заботу обо мне.

Дедушка тут же расчесал внука своей походной расческой, чтобы маме было удобнее прижать своего сына к груди третьего  размера. Ох, уж эти мне нежности, когда я голоден как  медведь, который проснулся после зимней спячки. Я сразу полез в холодильник, на первом этаже, потому что боялся, что на третий просто не поднимусь, если не подкреплюсь прямо сейчас.  У  меня просто вылетело из головы, что все это время в моих руках находились два килограмма фарша и несколько колечек немецкой колбасы. Но мне об этом никто не напомнил, потому что знали, что сырой фарш я не употребляю в пищу, а вот колбасу могу съесть  без хлеба, и даже  в упаковке. Я уже открыл рот, но тут же его и закрыл, потому что не выношу, есть в одиночестве. Ведь тогда все будут слышать, как я стучу зубами во время еды. Мне необходим был шумовой фон, который скрыл бы мои дефекты прикуса. Вот наконец-то наступил час ужина, а вот еда была как раз обеденной.

-Кто же, на ночь, глядя, ест борщ? – спросил я  сам себя, и не нашел ни одного хоть  мало-мальски подходящего ответа. – Так с сегодняшнего дня, я бы даже сказал, немедленно, надо переходить на национальные немецкие блюда.

-Ну, а ты хоть одно знаешь? – спросила меня жена, и мне все больше казалось, что на немецкой земле мы с ней играем в бесконечную викторину.

-Конечно, знаю. Я даже приготовить его могу, и представьте всего  за несколько секунд.

-Тогда покажи свой  талант – предложила мне теща,  все еще  сомневаясь в моей исключительности.

-Непременно.  Давайте пока я буду готовить, вы ведите счет от единицы до десяти, но с закрытыми глазами и на немецком языке. Я подумал, ну, зачем вам попусту время  терять, а так выучите хоть цифры.

Все  согласились с моими правилами, но считали почему-то на разных языках: мой сын на русском, тесть на французском, теща на  английском, лишь жена на государственном. К такому ходу событий я не был готов, поэтому и потерял несколько драгоценных секунд,  заслушавшись французским произношением офицера запаса.

-Надо же - подумал я. Мы всегда изучали язык вероятного противника, но французская республика после  Наполеоновского нашествия нас вообще ни чем не донимала. Французы еще при де Голе вышли из НАТО. Все-таки странно.

Но вот я услышал ten, который перешел в zehn, и все глаза  открылись одновременно. Но никто ничего нового не увидел на столе, потому что изменения, которые произошли,  просто не подавались человеческому зрению, а, следовательно, и сознание не могло  понять ту трансформацию, которое с ним уже произошло.

-Ну, и где папа твое немецкое блюдо? – как упрек бросил продолжатель моей фамилии.

-Разве ты не видишь? Присмотрись повнимательней.

-На столе все, так же как и было.

-Так, да не так.  Тарелку с колбасой, которая стояла на углу стола возле твоей мамы, я переставил поближе ко мне.

-Но немецкого блюда ведь все равно нет – настаивал Марк.

-Как это нет. Колбаса – это и есть национальное немецкое  блюдо. Ведь именно в Германии   впервые приготовили ее. Так что не стесняйтесь, и кушайте на здоровье.

Все накинулись на национальное  блюдо, а передо мной придвинули тарелку  борща – как уже русское. Мне пришлось смириться с такой несправедливостью, хотя слезы обиды душили меня, и несколько капель попали мне в тарелку. От этого сладкий вкус русского супа показался мне не таким приторным, и я его ел ложку за ложкой, пока тринадцатая не застряла у меня  в горле.

-Ну, как немецкая колбаса? – спросил я.

-С твоими историческими пояснениями она значительно вкуснее, чем была раньше – медленно говорила жена,  быстро  дегустируя целое колбасное колечко, которое я запросто мог одеть как тяжелую цепь на свою грудь, или надеть как лавровый венок на свое венценосную голову.

-Я еще много  национальных немецких блюд знаю – шантажировал я всех присутствующих.

-Может, ты еще раз нас удивишь? – спросила жена.

-Нет – гордо отказался я.  Я сейчас  даже приготовлю  для себя другое блюдо. Нет. Я соединю одно с другим, и это станет апофеозом моего уважения к национальной германской кухни.

-Я и не догадывалась о твоих кулинарных  способностях муж. Может, и на этот раз ты сожжешь меня удивить.

-Да, легко.

Я обернулся ко всем сидящим за столом спиной, чтобы никто не узнал о моем рецепте,  взял кусок хлеба, и  намазал на него толстый слой масла.

-Ну, это же хлеб с маслом – как будто стыдясь за меня, говорил сын, низко опустив голову.

-Это второе национальное блюдо, которое называется – бутерброд. Кстати, оно так и переводится, но не хлеб с маслом, а масло с хлебом.

-Просто поразительно, что с мужчинами делает немецкая земля – восторгалась Ангелина. Они прямо перерождаются  здесь в  экстра класса поваров.

-Но это еще не все. Я же обещал вам апофеоз.  Сейчас я соединю  эти блюда в одно

и съем его на ваших глазах. Никакого обмана.

На бутерброд я положил несколько ломтиков колбасы и сразу достиг  желаемого результата. Покоренные моим талантом зрители смотрели на это искусство национальной кухни и,  в конце концов, отобрали его у меня, как кулинарный шедевр.

Я хотел еще что-то придумать или вспомнить, но сыр никак у меня не вязался с немецкой кухней, хоть я и пытался подтасовать некоторые исторические  события, но слово «фондю» с головой выдала для всех окружающих  свои французские корни.

Но на сегодня я исчерпал все свои силы,  поэтому завалился в кровать  на третьем этаже, где проживал в одиночестве по причине своего мужицкого храпа, который лелеял в себе все эти годы. Ведь мужчина, если спит, то значит, спит, и не надо звать его на совершение ночных подвигов, которые ему совершенно не свойственны.

 

 

 

                                                                10

Вчерашний день повторился сегодня почти в точности, правда, выехали мы уже не так рано, и решили захватить с собой и сына. Мы снова посетил несколько учреждений, названия которых, я несколько раз читал на официальных вывесках, но никак не мог запомнить наизусть. Но сын все время напоминал мне о них, я это вносило в мои далеко идущие планы некоторый оптимизм. Сначала нас зарегистрировали по месту жительства -  деревня Клетенберг,  общежитие  для  поздних переселенцев,  и контингентных  беженцев, и даже название улицы было зафиксировано, которую я по прошествии многих лет забыл, потому что никогда и не знал. Затем в  учреждении по делам иностранцев у нас отобрали паспорта, чтобы вклеить постоянный вид на жительство. Но для этого требовался трехмесячный срок, чтобы временная виза на въезд в Германию, которая была выдана, на трехмесячный срок истекла. Вместо паспортов нам выдали какие-то картонные бумажки, куда вклеили наши фотографии, и поставили несколько печатей. Вот на этом официальная часть была закончена еще до двенадцати часов дня, и мы разбрелись по городу,  как настоящие туристы, чтобы осмотреть его.

 Никаких принципиальных различий между Айзенбергом и Нордхаузеном я не нашел, разве что последний был больше, а, следовательно, панорама его очертаний, если мы все-таки доберемся до вершины, будет потрясающей.

Но чем выше мы поднимались вверх, тем страшнее было оглядываться назад. Но возвращаться с пол пути это плохая примета, поэтому я  и тянул с сыном  туристов к последнему штурму. С высоты птичьего полета  мы уже осматривали город, который был для нас как большая планета, которую окружают многочисленные спутники. Смотря на горизонт, я мучительно пытался обнаружить Клетенберг, который должен был вращаться  вокруг этого небесного тела в пределах видимости. Но даже моя дальнозоркость не могла мне помочь, потому что нашей деревни нигде не было видно.

Она словно провалилась в огромную черную дыру, и мы вместе с ней.  И даже то, что сейчас мы находились в городе, ничего не значило, потому что прописка явно указывало на наше сельское происхождение. Ну, тот, кто всю свою жизнь прожил за чертой города, покажется мое нытье  оскорбительным для того здорового образа жизни, когда человек засыпает  с петухами, и сними же и просыпается.  Но что делать мне, когда я и  в  семь лет не ложился спать не позднее десяти часов вечера.  Я не люблю парное молоко. Я никогда не ловил бабочек на природе. Я не ухаживал за домашними животными, потому знаю, что со мной они скоро станут дикими и необъезженными.

Это просто преступление перед деревней, потому что меня – городского жителя  ни в коем случае нельзя оставлять на лоне природы. Не исключено, что я начну собирать все грибы подряд, и просто отравлюсь, или так нанюхаюсь трав, что окосею в доску.

Я  не могу  дышать легкими, если в воздухе не чувствую  выхлопного запаха гари.

У меня же аллергия  на курортно-санитарную  атмосферу.

К тому же я страшно огнеопасен, потому что курю, а в это время  стебель пшеницы уже высох, колос налился зерном, и все может так полыхнуть, что мама не горюй, а открывай все огнетушители. Но и это вряд ли поможет. Лучше по-хорошему верните мне мою среду обитания,  или я за себя просто не ручаюсь.

-Какой прекрасный вид отсюда раскрывается – сказал я, когда уже устал смотреть на горизонт, а просто взглянул сверху вниз, стоя на краю пропасти.- Тут высота не меньше ста метров.

-Папа ты лучше уйди оттуда, потому что не ровен час.

-Да. Лучше сегодня не рисковать.

Но оказывается, прежде чем взобраться на гору, надо подумать, как спуститься  с нее, потому что победное восхождение считается только тогда, когда никто не погиб.

 Это нам и предстояло сделать, хотя склон и не был так высок и крут, как хотели это представить женщины,  и каблуки входили как раскаленный нож в зеленое масло газона, но крики о помощи  будоражили спокойствие других туристических групп.

Один такой возглас и привлек внимание к нам внимание одной женщины, которая прогуливалась по историческому центру  Нордхаузена.

-Вы русские? – спросила она нас по-русски.

-Да, а как вы догадались? -  все, также, не меняя языка  общения, разговаривал я с маленькой, но бойкой женщиной, которая своим  оптимистическим взглядом, и внутренней энергией как будто заряжала  всех нас.

-Вы что только недавно приехали?

-Мы в Германию десять дней назад приехали, а в Клетенберг всего  как пару дней.

-Вот почему я вас не знаю. Потому что в последнее воскресение вас там еще не было.

-Да, мы приехали во вторник – сказал я.

-Тогда разрешите представиться,  меня зовут Эрна. Я кстати тоже начинала свою жизнь с Клетенберга.

-Какое совпадение. А, что все доживают до конца срока или?…

-Многие кто переселился уже в квартиры в Нордхаухене, так скучают по Клетенбергу, что  вы даже себе не подозреваете.

-Вот в этом вы совершенно правы, потому что такого я себе представить просто не могу. Но как говорится, время покажет.

-Вы по немецкой эмиграции приехали? – спросила она.

-Почему вы так решили? – спросил я.

-Вы очень похожи  на немца.

-К сожалению, или к счастью я не немец. Мы  приехали по еврейской национальности.

-Вы беженцы?

-Да, и как я сегодня прочитал даже контингентные. Хотя, что это  значит, просто ума не приложу.  

Но тут в разговор подключились женщины, которые скрывались в тени чахлых деревьев, полутораметровой высоты. Они наперебой стали задавать вопросы, которые сходились в одном: « Как поскорее эмигрировать из Клетенберга?».

-А, знаете что, давайте я приглашу вас в наше немецкое общество, там и поболтаем.

Я вас даже чаем напою, с  вареньем из смородины.

-Вы шутите?  Ведь смородиновое варенье мое самое любимое – сказал я.  Марк подтверди.

-Да, папа всегда говорит, что за глоток  «Фанты» и за ложку варенья из смородины, он готов Родину продать.

-Кажется, про Родину я такого ничего не говорил  - попытался я образумить сына, что нельзя вот так громко кричать о моих пристрастиях. Так ненарочно можно сбить цену за предательство, и получить неконвертируемую  валюту оплаты за исполнения такой опасной работы.

-Ну, тогда давайте пройдемте пешком, тут недалеко, я вам и покажу мой любимый город.

От этих слов повеяло таким теплом, и радушием, что незнакомый Нордхаузен стал мне немного ближе, потому что за него уже поручился человек, которому я просто поверил.

Мы шли поначалу  по каштановой аллее, затем свернули в какой-то сквер, потом двигались вдоль тихих улиц, и  на каждое слово сказанной  Эммой о знаменитых людях, которые жили здесь, я  тихо добавлял: « И про себя не забудьте, потому что вы лучшая часть этого солнечного  города».

Но вот мы пришли к  расписанному  цветными  красками зданию, поднялись на второй этаж,  где в нескольких комнатах и находилось немецкое общество, которое должно было объединять  поздних переселенцев в Германии, но принимало всех подряд, и мы контингентные беженцы тоже пришлись здесь ко двору.

Мы сначала осмотрели небольшую  экспозицию, которая состояла  из нескольких народных костюмов бывшего Союза, многочисленные фотографии и детские рисунки.

Затем нас усадили за большой стол, который был накрыт расписной скатертью. На столе стоял электрический русский самовар. Эрна включила его, достала из шкафа чайный фарфоровый  сервиз, и стала потчевать нас кипяченой водой и овсяным печеньем. Только когда я выпил первую чашку чая, я набрался смелости, и напомнил о смородиновом варенье, которое нам всем обещали.

-Ой, и правда про варенье я совсем забыла – засуетилась хозяйка этого немецкого дома.

Вскоре на столе  появилась целая пол литровая банка варенья, из которой большой ложкой я принялся пробовать этот сладкий деликатес.  В этом не простом деле мне особенно помогал сын, который решил помочь мне  добраться до самого дна  стеклянного сосуда. Все остальные с прохладой смотрели на нас, потому что предпочитали соленое, сладкому.  Но на вкус и цвет товарища нет. Есть только сын и отец, которые  полностью разделяли вкусовые пристрастия.

Фрау Эрна рассказала нам, что приехала в Германию из Киргизии, из города Бишкека.

Всю свою жизнь она проработала в школе,  и  учила детей  русскому языку.

-Как хорошо – подумал я. Немцы обучают русскому языку, русские люди  немецкому,  и все  говорят как минимум на двух языках. Двух язычные люди всегда добрее и терпимее  тех, кому просто не посчастливилось жить на стыке многонациональных  культур и обычаев.  

В этом немецком доме я  чувствовал себя  легко и свободно, как на настоящей Родине, от которой меня отделяло более полутора тысяч километров. Даже когда прозвенел телефонный звонок, и Эрна стала говорить  на незнакомом  языке, это  никак    мне не мешало,  а лишь подстегивало к изучению не знакомой культуры. На слух я ловил слова, чтобы, позднее открыв немецко–русский словарь перевести их для себя и постараться запомнить. Сейчас  я смотрел на пожилую женщину и понял для себя одну простую истину, что любой язык состоит не  только из слов, которые при помощи грамматики слиты в  единое  целое. Язык – это   в первую очередь люди, которые разговаривают на нем, и тебе хочется с ними общаться,  чтобы стать к ним ближе.

Эрна в течение трех часов делилась своим опытом, воспоминаниями о первых своих месяцах жизни в Германии, рассказывала о ностальгии, которая подкатывала к ней как ком к горлу, о ведрах женских слез, пролитых ей в начале своего вживания в немецкую действительность.

-Только запомните – говорила она. Нельзя отчаиваться, и пасовать перед первыми трудностями.  Поверьте через то, что вам предстоит пройти, я уже пережила. Но каждый раз, когда мне было  плохо, всегда находились люди, которые  приходили мне на помощь.

Постарайтесь в этот первоначальный момент,  не трепать себе нервы по пустякам и жизнь пойдет своим чередом, как ей и  положено.

-Это все прекрасно, что вы говорите. Но как нам все-таки перебраться из Клетенберга в Нордхаузен? – по-деловому спросила жена.

-В любом случае речь может идти только о переселении из одного общежития в другой.

Каждый человек приезжающий на территорию Германии и получающий социальную помощь обязан прожить год в общежитии.

-Да, но  при  каких условиях это можно сделать?

-Ну, например, если кому-то из членов семьи требуется  постоянная врачебная помощь, то в этом случае вас могут перевести из деревни  в город.

После этих слов Ангелина внимательно посмотрела на меня, как будто искала, куда применить мне не нужную медицинскую помощь, но я наотрез отказался лечь под нож, чтобы поменять одно общежитие на другое. Вот если бы квартиру, то это было бы другое дело, а так, ни за что. Лучше я за год по-пластунски проползу, эти несчастные сорок километров, которые отделяли нас от городских удобств, чем  стану подопытным кроликом.

-У нас же папа после операции – намекнул я, что есть люди, которым действительно нужен врач.

-Я уже полностью здоров – ответил тесть, потому что никаким гражданским врачам не доверял, а только военным.

-Ну, это мы еще посмотрим, здоров ты или нет – на своем диагнозе настаивала родная дочь

-Я отлично себя чувствую.

-Мама?! – обратился за помощью молодой врач аспирант  к своему старшему научному руководителю.

-Так я не поняла, кто здесь здоров! – услышал я знакомый голос тещи.  Кто только вчера мне жаловался, на свои мужские проблемы.

-Ну, это же я так, чтобы ты меня пожалела.

-Так значит,  вы  отлыниваете от своих супружеских обязанностей – схватился я за ниточку, чтобы размотать  целый букет мужских болезней. Не хорошо это.

-Не он один отлынивает от них. Я знаю как минимум еще одного человека – сказала жена.

-Когда ты только успела завести в Германии любовника? – спросил уже я.  И как получилось, что уже через несколько дней от так остыл к тебе?

-Ты за спину  моего любовника не прячься. На этот раз я говорю о тебе.

-Ах, это все обо мне, а я то, думал.

-Так что зятек будем рядом лежать на операционном столе.

-Да, с вами папа хоть в морге, но в Нордхаузене.

Но мой  шутливый задор не  все поняли, только фрау Эрна хохотала от души и от смеха плакала. Я люблю, когда люди смеются. Ведь тогда они расслабляются, и становятся настоящими детьми. Пусть смеются над правдой, которую считают шуткой, и  вымыслом, который не так уж и  далек от истины.

Но  вот варенье закончилось,  и четвертая чашка чая уже была  совершенно  лишней.

Мы попрощались с фрау  Эрной, которая пообещала нас навестить в Клетенберге и медленно пошли в сторону центра города.  Огромные магазины  то и дело встречались у нас  пути, и  женщины   предались своим тайным   желаниям, чтобы осуществить их наяву.

Бесконечные  примерки, казалось,  никогда их не могли утомить, потому что вещизм  - это то  единственное  добровольное  политическое движение, которое по своей массовости значительно  превосходило феминизм. Платья, свитера, кофточки, белье, юбчонки, штаны, солнечные очки, туфли на высоком каблуке,  вот  далеко не полный перечень женский желаний.  Но вскоре и у меня появилась мечта,  а именно, чтобы исчезли все магазины на свете, кроме продуктовых и книжных. Даже многочисленные лавки для рыболовов и охотников мне были не нужны, потому что рыбу и дичь можно было купить и  в супермаркете. Но моя греза так и не осуществилась,    и я вынужден был ходить за  женой как почетный эскорт, который сопровождает в пути следования царствующую королеву, и королеву-мать. Сын, видя мои муки, купил мне мороженное, и мы вдвоем стали, его есть. Но так на ходу есть мороженое не безопасно, то мы и присели на скамейку, чтобы насладиться этим лакомством.

-Марк скажи мне, пожалуйста, как ты смог купить мороженое, не зная немецкого языка? – спросил я.

-Да, очень просто. Я послушал, как говорят другие люди, и купил его.

-Гениально. А, как ты выбрал именно вишневое мороженое?

-Просто дождался, когда его купят, а затем повторил эту фразу слово в слово.

-Но достаточно было и рукой  указать  полюбившееся тебе мороженое.

-Зачем? У меня же язык есть.

-Точно есть. А, ну покажи его?

Сын продемонстрировал свои  недюжинные способности к языкам, и я поздравил его с первым международным успехом.

-А, теперь ты посмотри, есть ли у меня язык.  И  если да, то узнай, что он все время делает, потому что когда мне что-то надо спросить, его или нет, или он сильно занят?

Я  широко раскрыл свою пасть, и Марк расстроил  меня, потому что мой язык где-то, как всегда  отсутствовал.

-Ну, куда он мог запропаститься? – спрашивал я у себя, кусая мороженое зубами.

-Наверное, ты его  как всегда  где-то по рассеянности оставил.

-А где ты слышал о моей  рассеянности?

-Так дедушка говорит о тебе.

-Передай дедушке, что рассеянность – это черта характера человека, а  склероз, особенно в преклонном возрасте  – это неизлечимая болезнь.

-Хорошо. Я так все ему и передам.

-Ты знаешь, лучше ничего не говори, потому что фрау Эрна  говорила, что не надо трепать себе нервы по пустякам.

-Gut.

-Ну, ты как я вижу полиглот. Молодец.

-Я как мама  самый умный.

-Кто на этот раз ввел тебя в искушение? Кто внес дезинформацию в чистый эфир детского познания мира.

-Как кто? Бабушка!

-Передай бабушке, что умных людей, тем более самых умных  просто не бывает. А, один мудрый человек сказал: « Я знаю, что ничего еще не знаю». Хотя и бабушке тоже ничего не надо говорить.

-Понял. Не надо трепать ни тебе, ни мне своих нервов.

-Да, ты оказывается  не только мудрец, но еще и миротворец.

-Я как ты – признался он мне. Только и об этом я никому не стану говорить. Это будет нашей тайной.

- Gut – довольно сносно на немецком произнес уже я.

Только когда продавцы начали потихоньку закрывать  свои отделы,  словно   ниоткуда появились женщины и тесть. Но за пятичасовое турне оказывается, никто ничего не купил, и меня это очень удивило.

- Неужели деньги, которые вы предлагали в счет оплаты за тряпки, все фальшивые? – спросил я. Какая досада!

-Деньги мы даже и не предлагали – ответила жена.

-А, что в Германии до сих пор живут натуральным хозяйством? Деньги здесь не входу?

-Представь себе.

-Ну, надо было предложить что-то, что действительно соответствует этим патриархальным отношениям.

-Тебя, например!

-Ну, может быть и меня. Но тогда вы все время гастролировали не там, где следовало. Надо было сразу зайти в меховой или ювелирный отдел, потому что именно в них за меня, дали бы настоящую цену.

-Вот в следующий раз мы зайдем в сэконд хенд, и не выйдем оттуда, пока тебя на что-нибудь не поменяем.

-Умница, дочка – сказала моя теща, которая просто обожала, когда красивых  мужчин ставят к позорному столбу.  

-Но я стою, дороже, чем женская  поддержанная  кофточка. Вот ношенный демисезонный мужской плащ, хоть как-то мог  стать эквивалентом за мою поруганную гордость.  

-Мне кажется, что ты себя  слишком дорого оценил.

-Торговаться всегда надо  с большей цены на меньшую – гордо произнес я.  Это закон рынка.

-Нет, на  мужской плащ ты не дотягиваешь. Прости, что мне приходится тебе говорить  эту горькую правду. Ну, подумай, какой смысл ставить заоблачную цену, за мужчину, которому уже за тридцать. Так можно простоять несколько часов,  и ни  один покупатель  ко мне так и не подойдет.

-Домашний расчет с базарным никогда не сходится – сказал тесть, и я не понял, считать ли этот аргумент в свой адрес или в противоположный.

-Вы знаете, я никогда не одевался в секонд-хэнд,  потому что  когда захожу в магазин покупаю сразу, понравившуюся мне вещь, или раздумываю над этим десять секунд, не больше. Я следую старому правилу, которое гласит: «Пришел, увидел, и купил».

-А, мерить что не обязательно?

-Когда в точности знаешь  свой размер, и не пытаешься его  ужать до желаемого, то и примерка необязательна.

-Мама, он говорит, что я толстая – начала жаловаться на меня, моя же жена, моей теще.

-Так зятек, что ты мне не нравишься в последнее время  - сложила по бокам   своей талии,  руки,  моя нареченная мама.

Ее пальцы сложились в кулаки, а золотые перстни  в кастет.

-Я ничего такого не говорил, и даже не намекал – пришлось мне оправдываться.

Я просто не понимаю, как можно ходить по магазинам пять часов, и в итоге ничего не купить.

-Быть женщиной – это великое счастье и большая ответственность – как председатель Клетенбергского  отдела феминисток голосила теща,  но  мне пришлось перебить докладчика еще в самом начале, потому что эту тему  я уже слышал в том же исполнении  несколько раз.

-Про женское счастье я никогда ничего не пойму, а вот про ответственность в выборе понравившейся  шмотки сориентируюсь сам.  Ведь выбрать  нужную вещь в магазине, бывает сложнее, чем мужа привести в Загс. Но  в и то и другое можно сдать обратно. Ведь на  не одушевленный предмет этот срок определен  в две недели, а на живые души даже бессрочно.

-Так ты что хочешь разводиться? -  бросила мне  вызов жена.

-Кто об этом говорит – начал я потихоньку заводиться, пытаясь скрыть   свое  испорченное настроение.

-Как вы только  разведетесь – выстроила уже в голове свой грандиозный план моя названная мама, - его тут же депортируют на Родину.

-Тут вы сильно ошибаетесь – поднял я перчатку, которая была брошена мне в лицо, потому что делать вид, что ничего не произошло, больше физически больше не мог. Я уеду сам, и никто не выдворит меня насильно.

-Посмотрим – не унывая, смотря мне прямо в глаза, разглагольствовал женский фашизм.

-No possoran –  произнес  я испанский гимн антифашистских бригад, который звучал просто – фашизм не пройдет.

Мы сели уже  в самый поздний рейсовый автобус, потому что наша ознакомительная  прогулка по городу Нордхаузену закончилась  уже не первым  выяснением отношений со мной, и не последним.  После семейного спора стороны  заняли в салоне автобуса места согласно  иерархическому матриархату, и только тесть, уже давно сломленный этой неограниченной властью, не подавал никаких признаков жизни. Он сидел впереди с женщинами, а мы с сыном  в конце салона, на высоких, и удобных  местах. Но вскоре статус кво был нарушен,  потому что  маме вдруг захотелось обнять своего родного сына, где на пол пути, между  двумя точками, которые разделяли мужскую и женскую половину. Марк быстро исполнил этот священный ритуал, и снова поспешил ко мне обратно, но вопрос бабушки застал его врасплох, и он замер.

-Ты, что мамочку не любишь? – так громко прозвучало это восклицание, что его  услышал даже я.

-Я всех люблю – ответил сын, и, не желая становиться ни на одну сторону, сел один в центре автобуса.

Светлый июльский вечер  был прозрачен и ясен, и,  не напрягая  глаза можно было видеть за окошком, как мелькали крошечные деревеньки среди необозримых полей и лесов. Но сын все больше смотрел,  куда в  низ, и я решил  сесть к нему поближе, не нарушая его железный нейтралитет.

Несколько дней в общежитие прошли в тяжелой и гнетущей атмосфере, и я был уже сам не рад  своему одинокому существованию.  В своей комнате  на  третьем этаже  я смотрел больше в окно, чем заглядывал в русско-немецкий разговорник, потому что серьезно рассматривал вопрос о  моем возвращении на историческую Родину.

 Хорошо все же тем людям, у которых она есть, а как бы с теми, у кого ее не было, или  не стало!

Куда податься им? Где их  странствующий приют, который остановится, в конце концов, и станет настоящим домом, и уже не на колесах, а на прочном  каменном фундаменте.

Ведь каждому человеку нужен очаг, в котором будет гореть  жаркий огонь, и который согреет души будущих  поколений.

О, люди, неужели так мало места  стало нам  всем на планете, что  мы не хотим, чтобы нашими соседями стали беженцы, эмигранты, все те, у кого просто нет крыши над головой, потому что нет клочка земли, над которым можно соорудить хотя бы  навес.

Мне страшно жить в таком мире, где скоро воздух обретет национальные границы,  и значит,  правом  дышать будут обладать уже не все,  а только избранные. Но  в истории все повторяется, потому что избранные  тут же  снова  станут делиться на народы, классы, сословия, порождая своей  ненавистью, когда-то родных братьев и сестер, в касту изгнанников.  Но и после этой жертвы,  и океана крови, которая будет пролита на алтарь идола  поклоничества, все повторится, потому что ненависть  всегда бесконечна и безрассудна.

 

 

 

                                                      11

Кажется, на всем белом свете была пятница, и даже Робинзон Крузо после двадцати четырех лет своего одиночества нашел своего верного друга и товарища, которого назвал тем  же днем недели, когда им, и,  суждено было встретиться.  Но я по-прежнему жил своей птичьей жизнью на третьем на этаже,  лишь изредка заглядывая в магазин, чтобы купить для себя хоть немного корма. Но в десять часов утра я спустился на первый этаж, где вокруг двери, которая закрывала вход в покои администрации, собрался народ.

-Что это еще за вече? – спросил я.

-В прачечной потоп – чуть ли не кричало несколько женщин. Конец света.

-Только не надо преувеличивать, потому что конец света при потопе наступает только для соседей, которые живут ниже вас этажом, и только на днях сделали ремонт в своей квартире.

Но вот уже отчаянные реплики женщин  дошли до ушей администрации, и неизвестный мужчина стал по-немецки спрашивать, что случилось. После этого все голоса смолкли, как будто были немы от рождения. Тут же представитель администрации  посмотрел на меня как на зачинщика этих беспорядков, желая со мной побеседовать наедине.

-Waschmaschine ist kaputt  (Стиральная машина приказала долго жить)  – сказал я не очень четко, и мне пришлось при помощи губ изобразить центрифугу, которая страшно гудит. Но  и эти объяснения не привели к желаемому результату, поэтому я решил снять с себя чистую белую майку, походить по ней несколько раз, пока черные отпечатки подошв    не прояснились  на ней,  как на рентгеновских снимках   после излучения.  Затем мне оставалось   закинуть это грязное белье  в рот,  как  в стиральную машинку, и уж после всего двумя пальцами найти электрическую розетку. Но кто-то сзади  меня остановил, от наглядного показа катастрофы на глазах человека, который не любил и,  следовательно, ничего не понимал, в мужском стриптизе. Просто моя первоначальная  фраза, прозвучала  в  исполнении моей жены.

После этого все сразу стало понятно, и два представителя сильного пола при многочисленном превосходстве слабого прошли в прачечную, в которой вода стояла по щиколотку. Такой уровень воды меня нисколько не удивил, потому что лично сам,  неоднократно,   был  злостной причиной переброски сточных вод  в сухие недра соседей.

-Ну, и следовало так переживать? – обратился я к женщинам. Любая техника  имеет свой гарантий срок бесплатного обслуживания, затем платного, пока предмет в силу своей ветхости не находит свое пристанище в пункте приема металлолома.

Но мои оптимистические слова повлияли не на всех,  потому что  незнакомый мужчина, что-то  мне отчаянно и нервно пытался объяснить. Он осмотрел сначала два шланга, на подачу и откачку воды, и в последнем обнаружил серый  носок. Вскоре он запустил машинку, и все датчики заработали в нормальном режиме,  как и язык этого технического гения, который решил из меня чистого гуманитария   сделать инженера за пять минут.

Я в ответ помахал  ему головой и принялся переводить, как хотел, и что хотел.

-По сути своей – это обычное дело, когда хозяйка бросает в машинку:  белое белье и черное. Но автоматическая  стиральная машинка так запрограммирована, что она,  испытывая муки совести, то есть, не желая участвовать в  этом  красильном процессе, просто отказывается  исполнять преступную  волю человека. Поэтому, никогда не стирайте белое с черным, а цветное  с  серым, не парным носком.  - Я все правильно перевожу – обратился я к своему техническому директору.

-Да, да – услышал я ответ по-русски и стал уже сомневаться, в своем даре, свободно общаться  с людьми.

-Так я продолжаю. Не стоит совать сразу  в центрифугу  вес в три раза превышающий обычную норму. Начните с постепенной повышенной загрузкой, то есть вместо пяти килограммов белья втолкните десять, и после этого идите  в патентное ведомство и требуйте  выдачи вам технического свидетельства, как автора  изобретения.

-Изобретения чего? – спросила одна средних лет женщина, которая почувствовала себя Эдисоном.

-Как автора, которому удалось из обычной семейной  машинки сделать многоцелевой аппарат, который применяют в беспрерывном производстве  только в прачечных и химчистках.

-А, адрес вы не подскажите? – допытывала все тот же изобретательский голос.  

-Адрес я вам назову, когда вы сможете на немецком языке отстоять свои права, как автора. Я правильно говорю? – снова   потребовалась мне поддержка от человека, который нашел серый носок в  сточном шланге.

-Ja.Ja.

-Ну, вот видите, никаких разногласий у нас нет. Так что стирайте дорогие женщины и хоть изредка заглядывайте в техническую инструкцию по использованию стиральной машины в бытовых условиях.

-Тогда мне  и сертификат не нужен – отказался от дебатов новый Эдисон.

-Вы хорошо подумайте прежде, чем так сразу сдаваться. Ведь ваше изобретение может совершить техническую революцию  в нашем мире.

-Я даже и думать не буду, потому что мой немецкий не то, чтобы хромает на две ноги, он просто парализован, и ничто ему не в силах помочь.

-Без вашего желания он никогда не очнется от литургического сна – сказал я.

-Боюсь, что это  не сон и не кома,  это смерть.

Через пять минут прачечная опустела, оставив   двух  мужчин наедине, и с каждой минутой молчания росло напряжение между нами. Но так как мои тапочки   давно промокли, то я решил пойти к себе и поменять  на осенние туфли. Я уже попрощался, как почувствовал электрический разряд, который ударил в мои  не прорезиновые ноги.

-Ты знаешь, я даже не думал, что могу получить такой профессиональный перевод в общежитие – на чисто русском языке, без одной орфографической ошибки произнес речь мой технический  директор.

-Вы говорите на русском? – находясь,  все еще под напряжением от слов услышанных сейчас, и раннее мной переведенных.

-Я учился в Союзе пять лет в Киеве.

-А, кто-то об этом еще   знает? – спросил я, как будто речь шла о государственной тайне.

-Только ты. Потому что давно не видел, чтобы  так артистично переводили.

-Я, что сильно загнул?

-Ну, как тебе сказать. Из всего сказанного мной, тебе удалось правильно перевести только носок серого цвета.

-Ай, да я – попытался я улыбнуться, но не смог этого сделать до конца, и получилось что-то в виде оскала собаки, которую  задразнил собственный хвост.

-Ну, ты не расстраивайся. У тебя все еще впереди.

-А, откуда вы родом?

-Я из Польши. Но живу в ФРГ уже больше 20 лет.

-Значит тоже беженец.

-Я был им, а теперь полноправный гражданин этой страны.

-Домой не тянет?

-Моя семья и дом уже здесь. Туда я еду только  в гости.

-Да -  подумал я о не простой судьбе еще одного человека на этой планете, где как оазисы среди пустыни растут государства, которые сначала  предложат  воду и пищу чужестранцу, и только затем он станет отвечать на многочисленные вопросы  многотомных формуляров.

-Только ты никому не говори, что я владею русским языком?

-Почему? – изумился я.

-Потому что люди должны изучать язык, а для этого им требуется, как можно  чаще находиться в его энергетическом поле. Ведь язык скорей придет там, где в нем существует жизненная потребность общаться на нем.

-Да, наверное. Я в Германии  без году неделя, и чувствую себя как будто выключенным

из современного процесса.

-А, ты оглянись вокруг, и главное поменьше оглядывайся назад. Не мучь себя.

-Попробую.

-Держись.

-Спасибо.

-Кофе хочешь выпить?

-Хочу – как-то даже нахально поддержал я вежливое предложение.

-Тогда пойдем ко мне в кабинет.

-Ну, тогда все узнают, что вы говорите по-русски?

-Как?

-Я, конечно, ничего никому не скажу, но все  и так догадаются.

-Но я тоже никому ничего не скажу.

-Но я ведь не говорю по-немецки, поэтому наше общение расшифруют в один момент.

-Значит, ты будешь говорить по-прежнему по-русски, как можно чаще мешая его с отдельными немецкими словами, а я, как и прежде на своем.

-Тогда предлагаю такой план, моргнув своим левым глазом, вы мне показываете, что я очень сильно ошибаюсь в  своих знаниях, ну, а правым, даете мне знать, что все еще не так безнадежно.

-Это больше похоже на гадание?

-Скорей всего на преступное сообщество двух карточных шулеров, который решили сорвать банк.

-Пусть так.

Чтобы не привлекать к себе повышенного внимания со стороны  преклонных лет общественности,  я пошел несколько впереди своего технического директора, и со стороны это выглядело больше, как будто часовой ведет арестованного. Для пущей наглядности я стал в чем-то отчитываться, вставляя в наш разговор все знакомые мне слова, и был так убедителен в своей роли, что даже сын поверил этой театральной постановке.

-Папа, куда тебя ведут? –  впервые за последние два дня я услышал от него  приветствующие слова.

-Меня ведут на расстрел. Прощай и не поминай лихом.

-Ну, я тебя серьезно спрашиваю, а ты все шутишь.

-Передай своей бабушке, что ее мечта осуществилась, потому что меня депортируют на Родину.

-Куда это?

-В бермудский треугольник. Так говорят большая нехватка в живой силе. И пусть твоя мама меня не ждет, потому что в этом треугольнике пропадают даже многотонные корабли. Так что еще раз  прощай сынок и вспоминай папу.

-До свидания – помахал мне рукой сынишка, и я услышал его детские рыдания.

Прежде чем отворить свою дверь ключом и впустить меня во внутрь своего  кабинета, мне удалось прочитать на ней фамилию своего технического директора. Он предложил мне сесть, указывая рукой на стул, и я увидел правый  моргнувший глаз господина Мнишека. Он, не долго думая,  включил электрический чайник, положил по чайной ложке растворимого кофе в маленькую чашку, и предложил на выбор сливки и сахар.

Я вежливо отказался, но почему-то по-английски, - not, но был поправлен на nein.

Мы уже пили кофе, и господин Мнишек, медленно мне что-то говорил, а я  пытался отгадать значение незнакомых мне слов, но левый глаз технического директора нашего общежития  моргал не переставая, и я почти отчаялся, получить новую профессию в Германии, а именно очень свободного переводчика на международных переговорах.

Но тут в дверь постучали и даже открыли ее раньше, чем прозвучало вежливое приглашение. На пороге стояла в  полном составе вся моя семья, усиленная тестем и тещей. Я тут же сообразил, что мне надо отложить чашку кофе, и взять в руки ручку и написать на белом листе бумаги своё отношение к депортации человека на его историческую Родину. Мне удалось даже начертать  несколько строк, но я был недоволен ни формой своего изложения, ни его  содержанием.

Я скомкал первый свой образец и бросил его как титулованный баскетболисту в мусорную корзину. Лишь после этого я услышал несколько слов в свой адрес.

-Сергей, что ты делаешь, опомнись? – наставляла меня на путь истинный, жена.

-Не мешай мне женщина ,потому что когда мужчина что-то решил, значит это навсегда. Я добровольно покидаю Германию, о чем и ставлю в известность администрацию нашего общежития.

-Он сумасшедший. Не слушайте его – говорила жена, а теща ей в этом потакала.

Это я хорошо слышал  и видел, как тесть тоже желающий вести переговоры крутил у своего виска указательным пальцем и указывал в мою сторону.

Тут же все увиденное и услышанное я перевел в письменную форму, и попросил государственные органы Германии оградить меня от издевательств со стороны бывших членов моей семьи.

Господин Мнишек, не признаваясь в знании русского языка, все равно не понимал, что происходит в его кабинете, и почему я так быстро изменил свое отношение к Германии.

Но так как  депортация предполагала насильственное выдворение из страны, то, следовательно, расходы по перемещению не желанного лица, должна нести выдворяющая сторона. На первый взгляд это было не совсем этично приехать за свой счет, а уехать за казенный. Но я и так уже потратился на дорогу, и заплатил за немецкую визу, и транзитную польскую. Так что  я предлагал, нести расходы по справедливости.

-Зять я уже борщ приготовила, и ты уже уезжать собрался – подкупала  меня теща своими фирменными деликатесами.

От слова борщ, я приступил к третьей попытке написания своего заявления, и даже мой технический директор поморщился от русского деликатеса, который ему пришлось, есть неоднократно.

Он смотрел на меня, не переставая, широко  открыв глаза, которые совсем не моргали.

Третье письмо не сильно отличалось от второго, но мне пришлось дать правдивые показания, что  меня все время подвергали бесчеловечным пыткам, а именно борщом  в огромных количествах.

-Ну, не хочешь борщ, так я  жаркое уже приготовила. Ты же второй день без горячей пиши!

-Если быть  до конца точным, то третий. Но это никак не может сломить мою волю, потому что дух сильнее  голодного тела.

-Папа, ну, бабушка еще и компот сварила.

-Компот, а с чем? - переспросил я.

-С фруктами, с чем же еще!

-Я понимаю, что с не макаронами. Но фрукты наши или экзотические?

-Наши, европейские

-Тогда другое дело. Я скоро приду, и поем на дорожку.

-Ты что нас бросаешь? – заныла жена.

-Нет. Я  просто департируюсь, но может потом мне придется к вам вернуться. Так что ждите моего скорого возвращения.

-Но, если ты уедешь, то тебя больше не пустят – говорил тесть, который ничего не знал о контрабанде. Граница ведь у немцев  всегда на замке.

-Искусственные границы не могут быть препятствиям для настоящих, истинных чувств. В это я всегда верил и верю – отхлебнул я глоток уже остывшего  кофе, и поставил сегодняшнее число и подпись в своем заявлении.

Я уже протянул его господину Мнишеку, но оно было  вырвано из рук должностного лица моей женой  и порвано на мелкие кусочки.  

-Что это вы себя позволяете? – вступился я за честь и достоинство чиновника, который чуть ли не пожизненно был окружен любовью и заботой  родного государства. На каком собственно основании вы позволяете вмешиваться в ход деловых переговоров?

-На том основании, что я пока еще твоя жена, и не хочу, чтобы ты принимал решение, не посоветовавшись со мной.

-Это звучит больше чем угроза, но я готов выслушать ваши аргументы позднее. Сейчас я очень занят.

-Папа, ну, пойдем с тобой на бассейн или нет?

-Пойдем. Вот только попрощаюсь наедине с господином Мнищеком и вернусь.

-Обещаешь.

-Обещаю.

-Значит, опять обманешь – выдохнул мой сын.

-Кто на этот раз тебя этому надоумил? – спросил я.

-Я сам пришел к такому неутешительному выводу.

-Он такой у тебя умный мальчик –  чуть не плача говорил тесть.

-Да, ваш внук далеко пойдет. Но ты Фома не верующий, закрой дверь с той стороны и через минуту я выйду в свет. Ты пока плавки можешь надеть. Пусть и мои мама найдет где-то, потому что я могу до зимы их искать, и то, без гарантий.

Но после моих слов ничего не изменилось, и мне пришлось  снова призвать к порядку  незваных гостей.

-Ну, и сколько мне еще  ждать? – задал я вопрос всем присутствующим и от моего тембра даже мой технический директор пожелал  покинуть свой персональный кабинет.

-Чего ты ждешь, папа? – взял на себя смелость продолжатель славной и бесстрашной фамилии.

-Я уже стал ждать, когда вы дадите мне возможность поблагодарить господина Мнищека, за то, что он сделал  лично для меня.

Дверь хоть и со скрипом за мной и закрылась, правда шагов уходящих за ней  я  так и не дождался. Кто-то притаился за дверью и ждал истечения положенной минуты.

Я же допил свой кофе до конца, встал со стула, протянул свою руку для прощания и сказал: «Danke schön ».

-Пожалуйста – услышал я тихо по-русски. Хотя я и не знаю, за что ты меня благодаришь.

-О, это настолько давняя история, что не следует ее  ворошить. Alles Gute.

-И тебе всего хорошего.

-А, теперь накричи на меня, чтобы все поняли, что я передумал в своем решении возвратиться на Родину – попросил я.

-Зачем? – спросил он.

-Так надо.

-Может не стоит.

-Ты что мне весь спектакль хочешь сорвать. Я очень тебя прошу. Ну, давай.

Ох, и дал же он мне прикурить,  потому что от его   четко спланированной речи, у меня сначала  подкосились ноги, затем открылся рот и вывалился язык. Дверь открылась сама по себе, хоть ее и держали с внешней стороны.  Я впал в полу шоковое состояние, потому что впервые меня отчитывал чиновник, который, оказывается, умел не только  улыбаться, но еще браниться. Да, еще как! Я совершенно забыл, что сам попросил его  об этом и только правый глаз моргнул мне напоследок, как знак того, что не все так плохо, как нам кажется на первый взгляд. Этот жест вернул мне уверенности, тем более что минута, отведенная на прощание, еще не прошла, как я снова оказался в объятиях своей семьи.

Первый этаж снова принял меня  в свои ряды как родного, и стал  усиленно кормить, а  я, желая наверстать три голодных дня, себе ни в чем не отказывал. Я уже съел первое блюдо, а именно мой любимый борщ, как теща решила разогреть для меня еще и второе блюдо.

-А, почему вы сразу все не поставили на плиту? Зачем несколько раз ходить на кухню?

-Так я же все варю на одной электрической камфорке.

-Почему? – спросил я.

-Ну, хоть нам  и положена одна плита на две семьи, но нам не хватило.

-Что значит, не хватило. Мама вас, что уже здесь обижают?

-Нет вроде бы, но …

- Подумать только зять на три дня как оторвался от действительности, воспарив в своих мечтах, как реальный мир, почувствовав отсутствие сильной мужской руки начал  творить произвол. Так сейчас мы все поправим.

-Мне кажется, что это все бесполезно.

-Вы что боитесь?

-Нет. Но я было заикнулось, но меня попросили, не выступать как вновь прибывших.

-Вам ничего не надо говорить. Вы только укажите, мне нашу плиту и все.

Теща еще долго упиралась, не желая идти на конфликт, а мне уже так хотелось с кем-то поругаться, в смысле поговорить, потому что за три дня одиночества, я соскучился по живому человеческому общению.

На нашей общей кухне стояла такая жара, которая более привычна возле мартеновских печей, когда сталевары  варят свою огненную похлебку. Около дюжины женщин суетилось возле  этого колыхающего пламени, и я несколько даже растерялся.

-Ну, показывайте, где наша плита?

-Вот – указала пальцем теща, на третью плиту, которая была полностью занята, и две женщины орудовали на ней, все время что-то помешивая и пробуя.

-Так, так, так – словно дятел отбил я свой звуковой ряд, и медленно подошел к плите.

Что готовите? – спросил я женщин.

-А,  тебе какое дело! –   как-то не вежливо  со мной  сразу обошлись.

-Неужели, даже спросить нельзя  - сделал я обиженный голос. Мне пришла в голову мысль, что именно на общей кухне, я смогу наконец-то выучиться готовить.

-Зачем мужчине вообще готовить? – получил я неожиданный вопрос, который застал меня врасплох.

-То есть как это зачем? Чтобы уметь поражать женщину, не только в постели,  в истинной мужской вотчине, но и на ее территории.

Не зная почему, но мне показалось, что мои слова несколько отвлекли женщин от своих прямых обязанностей, и у них стало даже что-то подгорать.

-Значит надо  дальше вести свой разговор и тянуть время, на сколько это только возможно – подумал я.

-Мужчина на кухне – это нонсенс – уже в один голос начали  отчитывать  меня уже все женщины на кухни.

-Это что еще же за половая дискриминация. Я просто люблю готовить, и делаю это так, что целая служба, которая стоит исключительно из одних мужчин рукоплещет мне.

-Какая еще служба?

-Я потом отвечу всем вам на этот вопрос, а пока  хотел бы выразить вам  мое возмущение вашим неряшливым видом. Где это видано, чтобы за плитой стояли в старых домашних  халатах?

-Это что еще за претензии к нам. Мы работаем, так нас еще и оскорбляют.

-Кто вас оскорбляет? Я?

-Да, ты – уже образовали вокруг меня женщины что-то наподобие геометрической фигуры, из которой  мне не суждено было выбраться.

-Мне что свое лучшее платье одеть, чтобы отстоять на кухне полтора часа – тыча мне в грудь половником, говорила молодая девушка.

-А, почему собственного говоря и нет?  Вы такая красивая, а позволяете надевать на себя этот балахон, который вам совсем не к лицу. Вы достойны лучшего.

-Вы так думаете? – с некоторым сомнением  прозвучал неуверенный вопрос.

-Я  в этом просто уверен.

-А, я? – сказала одна из двух женщин, которая занимала нашу плиту.

-И вы. Только вам надо подвести глаза, напудрить носик, и обязательно покрасить губы, потому что так делают лишь  настоящие кулинары.

-Почему  обязательно губы? – спросили меня кухарки.

-Ну, потому что губы – это самая сексуальная часть у  женщины, и с помадой труднее пробовать пишу на вкус. Ведь сейчас готовят пищу по новому научному методу, когда повар, полагается  только на свое мастерство  и интуицию. Ведь когда солишь суп и тут же пробуешь его, то это значит, что ты сомневаешься в себе, а это уже сказывается на вкусе и запахе пищи. Это колебание, которое происходит внутри тебя, чувствует тот же полуфабрикат, и тут же теряет в себе половину полезных витаминов.

 Я еще минут десять, так упоительно рассказывал о новом методе приготовления, что понял, как, оказывается, просто легко отварить лапшу, и  развесить ее   на уши женщин, которые любят этим органом мужчин более всего. Дамочки уже давно не смотрели на то, что готовят, а на меня,  и дальше стал  рассказывать о своем теоретическом видение  этого суетного времяпрепровождения.

-Ну, и зачем по полтора, два часа всем проводить   на кухне – вещал я. Ведь можно освободить себя от этого рабского труда, без каких- либо проблем.

-Но как?

-Ну, зачем например всем вам сидеть и ждать, как закипает вода в той же кастрюле, когда это может сделать одна женщина, которая и поставит в известность всех остальных, когда температура кипения подойдет до критической. А, лучше всего назначить дежурного повара, который и приготовит всю еду сам, но для каждого в отдельной посуде.

На этом я мог уже прекратить свое словоблудие, потому что запах сгоревшей пищи становился уже просто удушающем, но я так вошел в свою роль, что никак не мог остановиться.

-Кулинарное созидание одного человека, освобождает от труда десяток женщин, которые могли бы в это время потратить с пользой. Например, выпить чашечку кофе   и тут же нарастить свои ногти небывалой величины, взять в руки немецкий словарь, и накрасить голову одновременно, или  уделить внимание своим мужьям, которые уже забыли вас в лицо, в виду того, что вы сутками пропадаете на кухне.

-Как вы правильно говорите. Просто заслушаться можно.

-Вот поэтому меня в семье и не любят – честно признался я.

-Но почему же? – по-прежнему не замечая, ничего вокруг растерянно спрашивали женщины.

-Вот за тоже самое, что я так красиво говорю, и от этого  еда сгорает на плите. Кстати, вы спрашивали, кто рукоплещет мне? Вот именно теперь и можно вам открыть мою тайну. Пожарники, когда я начинаю готовить, или подхожу к плите ближе, чем на три метра, дежурят у меня под окнами, потому что знают мою любовь к приготовлению пищи.

-Что пожарники любят, как вы готовите?

-Конечно, любят, но еще больше им нравится тушить пожар после моего кулинарного  приготовления.

Лишь после того, как кто-то из вновь вошедших крикнул: «Пожар» женщины опомнились и начали выключать свои плитки одну за   другой. Но, к слову сказать, прямого пламени не было, а только дым, который окутал все помещение кухни, но  было еще хорошо видно поднявшуюся суету. Через десять минут почти все последствия такого угарного приготовления были устранены, но причина осталась и даже снова стала говорить.

-Милые женщины, так на чем мы остановились – попроси я напомнить именно тот последний  абзац, на котором меня прервали.

-Вы говорили о пожарниках – кто-то их женщин пришел на помощь.

-Спасибо – поблагодарил  я внимательного слушателя, который  не утратил  красную нить  моего  виртуозного вышивания узоров  на черном поле.  Так вот эти милые пожарники,  просили меня больше не готовить, потому что я порчу им положительную статистику.

-Вот и мы хотели бы вас попросить, как раз о том же – наперебой заговорили женщины, и некоторые даже клялись, что впервые с ними случилось, чтобы три блюда сгорели одновременно.

-Это все пустяки. Ну, и сгорели, и черт с ними, но главное, чтобы жажда готовить не проходила. Ведь я так люблю готовить. Правда, я еще так и начинал, но вижу, что первые плоды моего приготовления уже налицо.

-Может и не стоит вам этого делать?

-Но как же так. Я уже изучил карту нахождения  пожарных частей, и ближайшая находится всего лишь в сорока километрах  от нас. Так  что все будет хорошо. От Нордзаузена до Клетенберга   первые машины с синими проблесковыми огнями домчатся до нас всего лишь за двадцать минут, не больше. Так что все будет под контролем, я обещаю.

-Но зачем вам мужчине готовить? Ведь у  вас есть жена и теща, которая так отлично справлялись с этими обязанностями.

-Но я сам хочу кормить свою семью, и это я привык делать на трех плитках одновременно. Я  всегда готовил три блюда, на разных, чтобы они, не дай бог, не смешивались друг с другом. Это такой новый способ приготовления кошерного питания.

-Давайте лучше мы выделим для вашей семьи одну, но хорошую плиту, в которой работают даже духовка, но вы дадите нам честное слово, что больше никогда не будите заходить на кухню.

-Никогда! – услышал я это слово и испугался. Такого слова я вам дать не могу. Но готов проводить на кухне самое минимальное время, и то, чтобы проверить ваш опрятный вид, и чистые руки.

-Ну, на это  мы пойти еще сможем, но не больше.

-А где та плита, на которой я смогу приготовить?

-Ну, ведь мы уже обо  всем договорились, и плиту передадим  в пользование только вашей жене, и теще.

-А, тестю?

-Он что так же готовит, как и вы?

-Ну, что вы. Мне до него так далеко.

-Хорошо. Тесть тоже входит в число лиц, которым разрешено включать электрическую плиту, но не вы.

-Но вы же так ничего не пробовали, приготовленное мои руками.

-Мы на слово готовы поверить вам, тем более что после рекомендаций, которые дали пожарники,  уже больше ничего не имеет значение.

-Но, если вы уже убедились в моем таланте, то я думаю, что ничего разубедить вас больше и не сможет. Мама, вот это плита уже ваша – с грустью сказал я и вышел их кухни под рукоплескания  счастливых женщин. Я прошел по длинному коридору, в котором стояла дымовая завеса, и для многих  я остался   невидимым. Мне  удалось пробраться  в комнату на первом этаже, и то не сразу, но методом проб и ошибок, все время, открывая двери понравившихся  мне человеческих жилищ, которые то и дело появлялись у меня на пути, я нашел заветную горницу, где меня с нетерпением уже ожидали.

-Ты где так долго был? – спросила меня жена.

-То есть как это где? На кухне.

-Что целый час вы разогревали второе блюдо?

-Я думаю, что разогревать его начали только сейчас, а так мы сражались за электрическую плиту, и достигли в этом определенных результатов.

-Ты что с кем-то поругался?

-Ну, ты же отлично знаешь, что кроме, как с тобой, я ни с кем не умею выяснеть отношения.  Все прошло в довольно милой и откровенной беседе, когда стороны высказали друг другу претензии, и тут же пришли к компромиссу.

-Ты хочешь сказать, что теперь мы можем пользоваться плитой?

-Я просил сначала для нашей семьи три плиты, но в итоге согласился на одну, но с отличной духовкой. Но, правда, и я в своей несгибаемой позиции, вынужден был пойти на некоторые уступки.

-Тебя заставили почистить тонну картошки?

-К сожалению, до такого изуверства они дойти не могли, какое только тебе могло  прийти в голову. Мне просто запрещено входить на кухню во время приготовления пищи.

-Почему?

-Наверное, они побоялись, что с моим появлением будут пропадать сначала жареные котлеты, затем отбивные, и, наконец, сырые полуфабрикаты.

-Вот  в этом я нисколько не сомневаюсь, потому что когда ты голодный, ты можешь стащить со сковороды, все,  что угодно.

-Никогда не замечал за собой такой странности. Это, наверное, от врожденного чувства справедливости, которое просто не дает мне спокойно смотреть, как кто-то ест до отвала, а другой живет впроголодь. Котлеты  для всех – вот мой девиз, или одна, но для меня.

-Нет, для меня – начал отстаивать свою точку зрения сын.

-Тогда две котлеты, но для нас – попытался я научить своего отпрыска, что надо уметь делиться, ну, по крайней мере, с родным отцом.

-Одна котлета моя, а другая наша – весело торговался со мной  Марк, чтобы часть моей несуществующей котлеты передать матери.

-Ну, и молодец.  Истинная забота о ближнем в том и заключается, чтобы оторвать от себя чужой кусочек котлеты и передать его незнакомцу – разглагольствовал я на библейские темы.

Но тут   в комнату вошла счастливая теща и начала рассказывать о моих подвигах, которые лишили  полноценного приема пищи почти все общежитие.  Мое появление на кухне сравнивалось со вторым пришествием Иисуса  на землю, который разделил два десятка  электрических плит на всех, как этого и предписывала христианская мораль. Справедливая битва была выиграна, а  зло наказано, за свою жадность и лицемерие.

После жаркого сражения я снова успел  проголодаться, поэтому второе горячее блюдо было так, кстати, что его вскоре и не осталось. Но не только я один приложил к этому руку, хотя лавровый лист венка победителя съел сам, потому что члены моей семьи брезговали им. Это восточная пряность  подействовала на меня как снотворное, и я бы уже уснул, если бы не сын, который уже надел плавки, и канючил о голубом бассейне, где мы еще не были.

-Ну, мало ли есть мест на свете, где мне еще не довелось побывать! – пытался я образумить сына. Вся жизнь еще впереди. Успеем.

К сожалению, мои доводы оказались недостаточными, поэтому сын, жена, и я, как замыкающий эту счастливую процессию,  двинулись в сторону исполнения мечты каждого человека,  желающего прыгнуть  в тридцатиградусную жару с трех метровой   вышки в воду с полным брюхом. Вот было бы брызг!  Да, ни один дождь не сравнится с этим выплескиванием  капель хорошего настроения, через  твою жгучую боль после плоского  падения  тела на голубой  асфальт.

Зеленая лужайка со всех сторон окружала этот искусственный водоем, а все отдыхающие напоминали мне диких детей природы, которые пришли выпить воды из него. Некоторые даже плавали в чистых водах, преимущественно дети, как в материнской утробе. Но мне так не хотелось снова попасть в это состояние, что я уже лег на деревянный лежак, и просил только об одном, чтобы меня посильнее прибили к нему гвоздями, чтоб ни один гвоздодер не мог бы меня отодрать от такого приятного времяпрепровождения. Я был сухопутным зверем, который ни за что не хотел переступить черту, за которой простиралась зыбкая стихия, которая не имела твердой почвы  под собой.  Но сын совершенно не умел плавать, и я решил его научить.

Для этого я прыгнул с бортика бассейна солдатиком в  воду, и пошел  как камень  ко дну.

Через несколько секунд моя голова   показалась из воды к всеобщему изумлению, и спасатель, который хотел уже прийти мне на помощь сильно  расстроился, потому что во уже несколько лет, как ему не удавалось совершить геройский поступок, вверенных ему пресных водах.

-Ух, как хорошо – уговаривал я себя. Просто замечательно. Вода холодная, а я такой горячий.

Я проплыл бассейн несколько раз, реанимируя  свои действия из прошлого, и только на третьем круге вспомнил о благородной цели научить сына плавать. Он оказывается, все время бегал за мной по периметру бассейна, пытаясь докричаться до меня. Мне пришлось объяснить ему, что его угрозы в мой адрес я не слышал, так как вода попала мне в уши. Марк уже давно надел на себя желтый спасательный жилет,  и в этом непотопляемом облаченье осторожно по лестнице ступил в воду. Я придержал его для начала,  и затем плескаясь у бортика преподал ему первые уроки.

-Вода – это не суша, где можно стоять на месте. Здесь, чтобы остаться на плаву надо все время двигаться. Но твои движения должны быть не хаотичными, а размеренными и плавными. Когда ты нарушаешь это правило, ты невольно даешь показать воде, что ты ее боишься, и она тут же подкрадывается к тебе,  как водяной и пытается утащить на самое дно.

-Папа никаких водяных нет. Это вымысел, и наука давно опровергла это заблуждение.

-Слушай, Марк ты, кажется,  еще читать не умеешь, но у меня складывается такое впечатление, что  и учиться  читать тебе  не надо, потому что ты все запоминаешь на слух. Но от кого на этот раз ты слышал подобное?

-По телевизору.

-Ну,  телевизору можно верить, и то, только  передачам, в которых рассказывается о науке, природе, истории. Только новостям не верь, потому что у них вечно что-то напутают или нарочно исказят. Но так как водяные – это народное суеверие,  то, как ты тогда относишься к русалкам?

-Их папа тоже нет – услышал я  простой и хлесткий ответ.

-Вот тут можно с тобой поспорить.

-Не спорь папа, потому что проиграешь.

-Но русалки существуют – настаивал я.

-Нет

-Нет, да.

-Нет.

-Ну, тогда мне придется тебе это доказать.

-Ну, и как ты это сделаешь.

-Очень просто. Я даже продемонстрирую сейчас тебе одну.

-Хорошо, давай.

-Но когда я тебе ее покажу, то ты больше никогда не будешь спорить со мной.

-Русалки существуют только в сказках. Но я согласен,  если ты ее мне покажешь, то я никогда не буду ставить под сомнения твои слова.

-Ставить мудрость отца под сомнение – это  богохульство, но ты еще слишком юн, чтобы понимать это изречение. Но я как обещал, покажу тебе русалку. Ты обними меня за плечи, и мы поплывем с тобой на самую середину бассейна, потому что только там ее можно встретить и даже поздороваться с ней.

Мы  уже отплыли от бортика, и стали качаться на волнах, ровно на том месте, где и должна была, и состояться эта историческая встреча. Вода была такой прозрачной, что легко можно было увидеть и дно.

-Ну, что ты там, в толщи воды  видишь? – спросил я его.

-Ничего.

-Правильно все русалки давно всплыли, и одна направляется прямо к нам.

-Здравствуйте, русалка – сказал я женщине, которая приходилась мне женой.

-Здравствуйте, водяной – ответила она мне.

-Ну, вот Марк, а ты говорил, что водяных нет, а мама твоя подтверждает мое существование.

-Про водяных мы с тобой попозже поговорим. Но ведь мама не может быть русалкой.

-Почему же? Очень даже может.  Это на берегу она мама, а в воде русалка, с рыбьим хвостом, и чешуей.

-Да, русалка,… то есть мама? – спросил сын  у женщины амфибии.

-Не слушай папу, он тебя и не такому научит.

-Прошу  детский  мир моего сына, не разрушать, дорогая русалка – но на мое замечание, сказочный персонаж ударил по воде сначала  своим плавником, затем хвостом и полностью окатил нас, с головы  до ног.

-Вот только брызгаться не надо – возмутился я. Ну, сейчас ты поверил, что мама, она же русалка.

-Я даже хвост русалки видел -  большими от ужаса глазами смотрел на меня Марк.

-А, я что говорил. Одна такая русалка может такие цунами поднять, что еще долго будут ученые рассуждать, а что это было, и когда суша вновь обретет свои прежние очертания.

-Да, папы ты умнее всех ученых, и это я понял.

-Молодец, что понял, когда я еще живой, а то раскаяние к детям всегда приходит после смерти родителей. А, сейчас я покажу тебе  чудо рыбу.

-Кита? В бассейне?

-Но вот ты уже сам обо всем догадался.

Мимо нас проплывал великовозрастный сын, которого я обещал собственноручно утопить в бассейне, если он и дальше будет запугивать евреев новыми погромами.

-А, вы неплохо плаваете – с каким-то разочарованием сказал я. Кто бы мог подумать?

-Я не помню, чтобы мы были с вами знакомы.

-Неужели вы не узнаете тех людей, с которыми приехали в Клетенберг?

-Ах, это вы, а я вас сразу и не признал.

-А, я вас просто забыть не могу. Вы мне даже снитесь по ночам.

-А, вы мне нет.

-Конечно,  мне обидно слышать от вас такие слова, но лучше горькая, правда, чем сладкая ложь. Вы говорят, уже приостановили свою пророческую деятельность, и это меня обрадовало до глубины души. Я сейчас даже на воде еле держусь, от переполняющих меня чувств.

-Смотрите не утоните.

-Ну, что вы! Утонуть я всегда успею, но что-то мне подсказывает, что это все с вами раньше произойдет, чем со мной.

-Что вы ко мне пристали?  - нервно спросил кит

-Я только хотел поболтать с вами по-дружески, а вы говорите, пристал.

-Тогда я дальше поплыву? – как будто спрашивал моего  разрешения брат по вере.

-Да плывите, куда хотите, мне то что, да, Марк.

-Совершенно правильно папа. Вас никто не держит.

-У, какой отец, такой сын – услышал я бормотание сквозь зубы, уплывающего за горизонт, пускающего в небо фонтан воды серого кита.

-Ну, теперь  нам пора на берег – сказал я сыну и мы поплыли к лестнице, чтобы почувствовать под ногами родную землю.

Ангелина уже давно загорала на солнце, а сын все никак не мог понять, куда девался хвост русалки.

-Вместо хвоста у русалок на суше вырастают обычные ноги, правда, у некоторых они выглядят в виде ласт.

-А, у водяных вместо лица остается маска на лице на всю жизнь – нанесло мне контрудар жена. Вот у папы твоего она до сих пор на лице.

-И в правду – подтвердил слова своей мамы сын, и  я забеспокоился, потому что совсем недавно сделал себе операцию по разглаживанию морщин  и подтяжки лица.

-Что у меня с лицом? – начал я  нежно ощупывать свое внешнее  показатели. Неужели,  мои легкие стали жабрами, а глаза выпучились как у рыб.

-Точно. Один глаз у тебя большой как у камбалы, в другой маленький – подтвердила  худшие мои подозрения безжалостная жена.  

 -Тогда мне надо срочно полежать рядом с тобой, может все само и прейдет в свою первоначальную форму.

-Не думаю, что это тебе поможет.

-Нельзя человека, то есть водяного лишать последней возможности. Он же надеется, что все с ним будет хорошо. Тем более что эту ночь он решил совсем не спать.

-А, что ты будешь делать всю ночь папа?

-Звезды считать, и может одна из них  заглянет ко мне.

-Тогда я тоже спать не буду – заявил мне сын, и решил сломать мою сказку, для взрослых.

-Ну, это никому не известно, когда звезды прилетают, так что тебе Марк надо спать – сказала жена. Можно всю ночь прождать, но так ничего и не дождаться.

-Да – согласился я. В Германии небо часто покрыто  тучами, и разглядеть через них небо, очень тяжело, а можно сказать и невозможно. До сих пор мне так ни разу и не удалось это сделать.

-А, ты купи себе телескоп – предложила Ангелина.

-Уж лучше я приобрету микроскоп.

-Для чего он тебе?

-Ну, какая ты не понятливая, хоть и русалка. Когда я дождусь своей звезды, то непременно рассмотрю ее до мельчайших деталей через него, чтобы исследовать это не понятное небесное светило.

-Вот это научный метод - поддержал меня сын. Я горжусь тобой папа.

-Марк вот тебе деньги и купи нам по немецкой колбаске?

-Ты что сам не можешь этого сделать? – набросилась на меня жена.

-Ну, во-первых, не могу, потому что языком не владею, а во-вторых, он справится со всем сам. Да?

-Да – ответил сын, и как метеорит стал бомбить продавцов всякой снеди.

-Ему же только семь лет.

-Через три месяца ему будет уже восемь.

-Ты думаешь, что это  существенная разница.

-Я хочу, чтобы он был самостоятельным, а не папенькиным  и уж не маменькиным сынком. Тем более что я наблюдаю за ним сейчас. Вот он уже несет две колбаски – сказал я и тут же замолчал, потому что одна колбаска уже упала на газон.

-Ну, так, где он? –  подняла голову с покрывала Ангелина.

-Лежи, лежи, он уже на подходе.

Марк, не долго думая, поднял одну с травы колбаску, обдул ее хорошенько, и снова сунул ее в булочку.

-Ну, все в порядки? – спросил я его, как в ни в чем не бывало.

-Отлично.

-А, почему только две порции?

-За своей я вернусь сразу же после того, как отдам две эти вам.

-Ну, так давай.

Марк немного растерялся, потому что совершенно забыл, какая из порций прошла через земное падение, и какая подлежала мне, а какая маме. Я решил помочь ему в этом непростом выборе, поэтому и перехватил, именно тот бутерброд, который был поднят.

Он снова тут же исчез и через минуту вернулся весь обмазанный в кетчупе и горчице.

-Вкусная колбаска – откусывал я раз за разом от своей порции, так что земля скрипела у меня на зубах. – А, тебе как Ангелина?

-Обычный хот дог.

-Хот дог – это же обычная вареная сосиска, а тут колбаса. Тут даже сравнивать нечего.

-Очень вкусно – поддержал меня сын.

-То, что тебе нравится питаться на ходу, меня это нисколько не удивляет, но вот сына не стоит приучать  к этому.

-Служба быстрого питания – это конечно не ресторан, но утолить голод хоть на время вполне может. Правда, случается очень много отравлений  - сказал я и добавил, - но это случается больше по вине поставщиков, чем продавцов. Я  вот где-то читал, что одна девочка несла, уж не помню, что именно, то ли пирожные, или  бутерброды своим родителям, и уронила какой-то продукт на землю.

-И что было дальше? – озабоченно спросил сын.

-А, дальше, кажется, отец поел, то, что она успела вывалить в грязи, и после этого его не стало.

-Как это не стало?

-Он просто умер, потому что микробы убили его.

-Зачем ты все это рассказываешь нам, именно сейчас, когда мы едим? – с негодованием спросила меня жена.

-Так просто вспомнил, одну заметку, которую прочитал еще несколько лет назад.

Я только мельком взглянул на Марка, но мне этого было достаточно, чтобы понять в каком он находился в отчаянном состоянии.

-Что с тобой сын? – обратился я к нему, и открыл рот, чтобы съесть еще один кусочек своей порции.

-Не ешь ее – прокричал сын, и вызвал удивление со стороны со своей матери.

-Что с тобой приключилось Марк?

-Ему просто понравился мой кусочек больше, чем свой. Но я меняться не собираюсь, ни при каких условиях. Сейчас я все съем.

-Ты можешь умереть! – чуть ли не выхватываю мою колбасу их рук, бился со мной не на жизнь, а на смерть мой сын.

-Да, ты, в конце концов, можешь толком объяснить, что произошло? – спросил я.

-Я уронил твою колбасу, и  не сказал тебе.

-Ну, это по-мужски, признавать свои ошибки – сказал я и доел свою колбасу полностью.

-Зачем ты это сделал папа – чуть не плача произнес продолжатель рода.

-А, я разве не рассказывал, что отец девочки умер, и вскрытие это полностью подтвердило, нет от отравления, а от маленькой детской лжи, которое и повлияло на остановку большого сердца родителя.

-Так значит, ты не умрешь?

-Ну, покуда внуков, а то и правнуков не увижу, то и не надейся.

-Я отцом еще долго не собираюсь становиться – добавил еще несколько лет к моему бессмертию семилетний сын.

-Тебе про школу надо думать,  про университет, а потом уже  о семье –  с раздражением говорила мама.

-Может уже и об аспирантуре уму надо думать уже.

-Почему бы не нет.

-Я не против этого, но если ты так забегаешь вперед, то почему не посмотреть еще дальше. Я вот лично, уже просто жду не дождусь своих внуков. Просто уже сил никаких не осталось ждать.

-Какой ты оказывается быстрый.

-Я делаю счастливый прогноз только и всего. Будующее всегда должно быть лучше настоящего, а иначе, зачем жить.

-Будующее надо заслужить, чтобы оно наступило именно таким, каким ты его  ждешь.

-Ну, в чем-то твоя мама и права, но так как до школы у нас есть еще две недели, то можешь считать себя Марк на каникулах.

-Ура – крикнул сын.

-С завтрашнего дня мы начинаем  изучать немецкий язык с тобой – произнес я. Вот с алфавита и начнем. Ты не возражаешь?

-Нет. Но завтра же суббота.

-Действительно завтра суббота, и по строгим еврейским законам ничего делать нельзя – призвал я к исполнению священных иудейских  законов.

-Но мы в Германии, а не в Израиле – строго говорила Ангелина.

-Значит, и будем исполнять все немецкие и еврейские законы, ну, и отмечать все праздники и выходные   двукратно.

-Какие все-таки вы хитрые – удивленно воскликнула жена.

-Мы не хитрые, мы законопослушные – сказал мой сын, и я понял, что до аспирантуры ему лишь рукой подать.

Мы еще несколько раз окунулись, и к семи часам вечера полностью вымотанные, и измученные направились в сторону нашего общежития. Первый этаж приветствовал нас, как олимпийских пловцов, которые вернулись домой с золотыми медалями.

Нас пытались еще чем-то накормить за рекорды, поставленные нами на водной дорожке, но ничего просто не лезло в рот, потому что мы столько нахлебались воды, что ощущали себя сытыми еще на несколько дней вперед.

Но  заслуженный  пловец, он же  звездочет, так и не дождался своего  космического серебреного дождя, потому что не было  скрыто еще облаками, которые так окончательно и не разошлись над  ночным небосводом.

 

 

 

                                                             12

Суббота священный день для евреев, и я спал  до десяти часов дня как младенец. Я был не прочь еще подремать, но  громкие детские голоса, которые слышались  в коридоре, разбудили меня окончательно. Я поднялся с постели, взял полотенце, бритву, зубную пасту и щетку и пошел в умывальню. На каждом этаже была такая общая комната. Только в подвале находился душевая, разделенная на два отделения. Да, я забыл вам рассказать, что помимо ключей на комнату, каждый член нашего общежития имел еще ключ для открытия своей туалетной кабинки. Это маленькое помещение размером восемьдесят сантиметров на восемьдесят предназначалось еще на несколько человек, но узнать своих совладельцев в лицо, возможно, было, только встретившись с ними возле заветных дверей в час пик. Но в принципе никаких проблем с этим не было, и почти в любое время дня и ночи, можно было попасть  в свой тайный уголок без мучений.

Но в этот раз все было по-другому, поэтому мне пришлось сначала  несколько раз побриться и почистить зубы, прежде чем  оттуда вышел еще один держатель заветных ключей. Это был  пожилой мужчина  семидесяти лет, необычайно круглых размеров, и мне даже было непонятно, как ему удалось втиснуться в такую узкую дверь. Но он ловко  вышел из туалета боком, и все перегородки, которые были выполнены из легких древесно-стружащих плит, задрожали. Он даже потревожил несколько человек, которые были заняты очень важным делом, а именно читали газеты здесь, как будто не было других, более приемлемых мест.

-Здравствуйте – поздоровался я со своим компаньоном, с которым нас связывало  общее отхожее место.

-Добрый утро – доброжелательно ответил пожилой мужчина   и улыбнулся мне двумя рядами золотых зубов.

-Мать честная – подумал я. Вот где настоящее золото партии, которое после развала Союза  безрезультатно ищут все, когда оно вот тут, счастливо улыбается мне после утреннего стула.

Не знаю, что точно  повлияло на меня, наверное, все-таки необычное для такого часа густо населенность этого заповедника тишины и благоухания, но  я передумал открывать свою  кабинку. Потому что все время  разговаривающие  между собой мужчины, должны были,   где-то  находиться по краям, ну, а я, следовательно, в  самом центре, в гуще спортивных известий.  Но новости сейчас меня не интересовали, потому что давно остыл к футбольной эйфории, когда ты болеешь за одну команду двадцать лет, а она все проигрывает и проигрывает, не помышляя даже о ничьей.

Сбросив все утренние аксессуары с себя в комнате, я  уже налегке направился  на первый этаж. Я вежливо поздоровался  со всеми, и получил в ответ такое же приветствие, но тут же все снова уставились в чтение периодичных изданий.

Я  сделал  себе кофе, сел на стул и стал смотреть на это коллективное чтение. Эта тишина продолжалась в комнате еще минут пять, пока я не спросил: «Это что я в библиотеку попал?».

-Мы просто читаем – сказала теща.

-Мама, вы забыли одно умное изречение, что не надо читать  газет, тем более с утра. Это же  так пагубно влияет  на пищеварение.

-А, это не газета, а рекламный проспект.

-Ну, проспект можно, потому что когда смотришь на него, то уже чувствуешь себя счастливым. А, что вы читаете папа?

-Я смотрю цены на подержанные автомобили.

-Ну, а почему не на новые? – спросил я.

-Потому что новые дорогие, а старые дешевые.

-Зато старые дороги в обслуживании, чем новые, не забывайте об этом.

-Да, я же сам свою машину обслуживал, так что на этом можно сэкономить.

-Да, у вас золотые руки, это я знаю. При помощи одной изоленты вы можете сделать то, что ни одной сварщик не сможет повторить за вами. В ваших руках даже простой молоток  становится  электронным прибором, который без труда обнаружит и устранит любую неисправность. Ну, а ты что читаешь? – спросил я у жены.

-Я тут купила три немецких издания  на русском языке для переселенцев и эмигрантов.

-Как они называются?

-«Социальная помощь», Социальное пособие и доход», и « Я вам пишу».

-Ты что мне уже пишешь. Похвально. Как получу от тебя письмо, так я тут же непременно отвечу.

-Это образцы писем, прошений, заявлений  на немецком языке в социально ведомство страховую компанию, отдел прописки, биржу труда, и школу.

-Ну, давай дерзай. Это у тебя отлично и без моей помощи получится. Ты же  любишь это бумага творчество.

-А, ты?

-Но ты же знаешь, что у меня аллергия на книжную пыль.  Я начинаю чихать и чертыхаться одновременно и становлюсь просто невменяемым.

-Ну, мне все понятно.

-Что это тебе понятно?  - с интересом спросил я.

-Что я пишу бумаги, как всегда.

-А, я их подписываю тоже как всегда. Ты не заметила, что во всех документах, я выхожу как глава семьи, так что будьте любезны, мне подчиняться, и лучше беспрекословно.

-Как глава семьи?! - спохватилась теща, не желая  добровольно отказываться от своего матриархального и материального  владычества.

-На всех документах указаны сначала инициалы вашего мужа, а только затем ваши – решил я не нагнетая обстановки указать на существующий порядок немецкого делопроизводства.

-Может это ошибка? – настаивала неистовая женщина.

-К сожалению, это не ошибка, а единственно правильная трактовка положения вещей.

Так что с этим вам придется смириться. Даже на содержание мужчины выделяется больше денег, чем на женщину.

-Как это? – снова поколебалась шкала истинных ценностей, которая оставалась незыблемой, как советский рубль в период застоя.

-Ну, вот же в таблице явно указано, что глава семьи, он же мужчина получает социальную помощь в размере 274 евро, а члены семьи с восемнадцати лет, в эту категорию входит и супруга  всего с 219 евро.

-А, ну зять покажи, где это написано – даже встал с единственного кресла тесть, чтобы самому удостовериться, что еще существует справедливость на белом свете. Я показал ему решение, где черным по белому были зафиксированы мои правдивые слова.

-Это еще ничего не значит? – не сдавалась теща,  и тут я услышал фразу, которая потрясает меня,  и по сей день. – Ну, а зачем вообще мужчинам деньги, что они будут делать с ними?

-Наверное, тратить – предположил я самую невероятную гипотезу.

-Нет, собирать на машину – дополнил меня тесть.

-Вот видите, сколько сразу целей, и даже взаимно исключающих   появилось у нас, а вы все еще сомневаетесь в мужской практичности – заявил я.

Но про декларированные  мной  права так и остались на бумаге, потому что банковская карточка находилась уже в твердых руках, и не подлежала передачи в мужские руки,  даже на время.

-Ну, а ты что читаешь Марк? – спросил я сына, чтобы больше не участвовать в  глупой игре кто  самый важный, из тех, кто приехал по-еврейской эмиграции.  

Нацисты никогда не задавались таким вопросом. Они ставили к стенке всех, кто был хоть как-то связан с евреями, ну, а уж не с еврейскими членами семей расправлялись  по всем  арийским законам военного времени.

-Я читаю букварь на немецком языке.

-Как же ты читаешь, если ты букв еще не знаешь? Ты скорее рассматриваешь картинки.

Ну, как я угадал?

-Почти, но не совсем.

Но тут в дверь постучали, и  в комнату вошла обаятельная пожилая женщина, которая возвестила, что он наконец-то приехал. Как по мановению волшебной палочки все отложили свои буклеты, брошюры и газеты в сторону, и начали суетиться. Жена подошла к зеркалу, чтобы еще раз окинуть  карим оком свою красоту.

-А, кто приехал, что вы так сразу  все изменились в лице? – с напряжением спросил я.

-Саша приехал – открыла мне тайну одна теща.

-Ну, а кто такой Саша, может, вы мне тоже расскажите? Мне очень хотелось бы это узнать.

-Саша – это единственный  человек, который может нам все объяснить – ответила мне жена. С чего начинать  нашу жизнь в Германии.

-Это что новый Моисей, который поможет нам избежать сорокалетних скитаний по пустыни?

-Что-то вроде того – произнес тесть.

-Как многое, оказывается, прошло мимо меня за мое трехдневное отсутствие. Просто поразительно. Ну, а кто эта женщина, которая приходила к нам?

-Это мать Саши – снова говорила со мной теща. Саша учится в городе Эрфурте на курсах. Он приезжает только на выходные, поэтому мы его  с таким нетерпением и ждали.

-Ну, слава богу, что вы его и дождались.

В комнате уже все было готово к приему дорого гостя, а он все  запаздывал к нам, поэтому теща вышла в коридор, как на разведку. Вскоре она вернулась и доложила, что Саша с дороги, и он должен сначала поесть.

-Так может он и вздремнет с дороги – беспокоился я за физическое состояние этого обожаемого всеми Саши.

-Нет. Он сразу со стола придет к нам.

-Какая честь оказана нам.  Только за что, я никак не пойму.

-Вот и я ничего не пойму – опустил свой букварь Марк, который уже  устал  рассматривать картинки, не понимая слов, написанных  под ними.

Миновал уже один час томительного ожидания, а нашего проводника все не было, и я стал себя и  всех  присутствующих понемногу  накручивать.

-Однако и аппетит у вашего Саши. За это время можно было целую дивизию накормить, пока он один ест за всех.

-Ну, Саша же должен сначала поесть у своей жены, потом у своей мамы – рассказывала мне теща, как должен поступать интеллигентный еврейский сын и муж.

-Так у него и жена есть? – спросил я.

-Они приехали в Германию год назад, как и мы двумя семьями.

-Ну, это другое дело.  А, дети у них есть?

-Дочь, которая учится в гимназии.

Я больше ничего не успел спросить, как в комнату вошли без стука, и мужчина с большим брюшком, и  с маминой улыбкой, которая  начиналась от правого уха и кончалась возле левой мочки,  перед всеми нами предстал Моисей. Он был в майке и в шортах.  На голове его торчали рыжие, тонкорунные  оранжевые барашки, а по всему телу шевелились не стриженые отары жвачных парнокопытных. Саша был рыжим.

 Но это совсем не смутило меня, а вот огромная чашка с кофе, привлекло мое пристальное внимание, потому что она носило имя своего держателя,  и была этим, кажется, очень горда. Не долго думая, Саша присел в кресло, которое ему уступил мой тесть.

-Мне таких почестей еще никто в этой комнате не оказывал – без злости  подумал я.

-Ну, как вы уже откушали уважаемый Александр, не знаю, как вас по батюшки  величать – поприветствовал я незнакомого гостя.

- Я Александр Дмитриевич. Но в Германии не принято называть к своему имени, еще и имя своего отца.

-Да, истинная, правда. Только насколько я знаю, этот принцип действует во всей Европе, и даже в Северной Америки,  в Австралии, и даже в  Новой Зеландии.

-Ну, так вот – сказал Моисей, как будто вот уже три часа вдалбливал нам  простые, прописные истины, а мы все никак не могли этого понять. – Вы попали в Германию – сказал этот пророк и от ужаса у меня волосы зашевелились на голове.

-Неужели – взмахнул я руками. Как это нас так угораздило.

-Я вам даже больше скажу, что вы попали в восточную ее часть, в бывшую ГДР.

-Это же  надо так нам  было промахнуться. Целились в лоб, а попали по лбу. Как ты нашел меня здесь, когда я должен был находиться  в совершенно другой части Галактики.  Но спасибо вам Саша, за наше точное, географическое расположение на глобусе мира – с почтением сказал я.

-Пожалуйста –  с серьезным лицом мне ответили, и даже назвали точно  широту. - Еще вопросы из зала будут? – спросил он меня не напрямую, а как лектор, который кинул взгляд в необозримую  аудиторию, но так своего пытливого оппонента и не увидел.

-Вопросы будут и много – с задором сказал я.

-Цыц – вежливо обратилась ко мне теща, чтобы я заткнулся.

Этой паузой тут же  воспользовался Саша, и отхлебнул свой первый глоток их чашки.

-У него уже, наверное, голос сел – решил я свою умную мысль высказать вслух, но передумал, вернее сказать не успел, потому что библейские истины не входили ни в какое сравнение с изречениями рыжего Моисея.

-Ну, здесь жить можно, и даже нужно – сказал он, и я ему даже зааплодировал.

-Иди ты, какое тонкое замечание. А, кому конкретно нужно, чтобы мы жили в Германии?

-Ну, конечно же, нам  - нагло ответил этот верзила, который  в тайне мечтал изгнать немцев из Германии.

-Какой же он все-таки изверг – подумал я про него. Ни стыда, ни совести, ни креста  на нем. Но мы евреи крест не носим, только звезду Давида.

-Как все новое, оно, конечно же, нас страшит, но в то же время ко многому и обязывает – сказал Александр, но я его совершенно не понял, поэтому и решил задать встречный вопрос.

-Так кто кого страшит, и кто кого ко многому обязывает?

-Страшат нас немцы, но мы не имеем право, показывать, что мы их боимся.

-А, что мы немцев действительно боимся или делаем вид, что не боимся? – один из своей семьи я мужественно задавал вопросы, став на горло своего животного страха.

Но моя прирожденная пытливость чуть не сыграла со мной злую шутку, потому  что те люди, для которых я так досаждал Сашу, решили выгнать меня из комнаты. Мне пришлось побожиться и даже три раза перекреститься  два раза справа налево, как делают это в православной церкви,   и один раз слева направо как в католическом вероисповедании. Как доказательство своих чистых намерений и  сладких помыслов  я решил конспектировать все слова мудрого Саши в специальный блокнот. Теща даже передарила мне ручку, чтобы я вел временную летопись. Теперь я был совершенно спокоен, потому что  мою роль на себя взяла жена.

-А, долго вы в Германии живите? – спросила Ангелина, и я расстроился, ну, какой смысл задавать вопросы, когда ответ тебе известен заранее.

-Восемь месяцев -  прозвучала новая цифра, и я понял, что опять кто-то все перепутал или преувеличил.

-Значит, скоро кончается  год вашего обязательного пребывания   в Клетенберге – посчитал в  уме я.

-Да, нам осталось еще 4 месяца до истечения этого срока.

-А, может вам подать прошение на помилование, и вас вместе с семьей за хорошее поведение и за активное участие в общественно политической деятельности общежития освободят досрочно – предложил как дипломированный специалист я  свой выход из сложившейся непростой ситуации.

-Ну, мы же не в тюрьме. Мы в Германии.

-Мы в Германии – записал я в блокнот первое изречение, которое требовало письменного увековечивания.

-Поначалу мы то же хотели уехать домой – улыбнувшись своим воспоминаниям, или рассказам о том, каким был наш первый день в Клетенберге,  Саша пристально  посмотрел на женщин.

-Домой – написал я еще одно слово в свою дорожную книгу, и стал ждать новых потрясающих открытий для себя.

-А, на каких курсах ты учишься в Эрфурте? – допытывала Ангелина.

-Это курсы для охранников. В  России я был участковым милиционером.

-Так ты мент – проговорился я, и подумал, что имею честь пожать руку человеку с высшим юридическим образованием.

-Правда, я окончил школу милиции, а не юридический факультет.

-Ничего все у тебя еще впереди – поддержал я Сашу.  Ты сможешь в Германии  еще в университет поступить. Вот увидишь.

-К сожалению, чтобы иметь возможность получить или вернее сказать подтвердить свой диплом, мне нужен государственный кредит, который выдается только лицам до тридцати лет.

-Ну, и в чем проблема?

-Но мне уже тридцать пять.

-Странно – сказал я. – Ты же выглядишь, как будто тебе не тридцать пять,  двадцать девять лет и одиннадцать месяцев.

-Да, мне все говорят, что я выгляжу моложе –  как-то по-женски отреагировал на мой комплимент Саша, забыв одно мудрое правило, что когда тебя  хвалят, значит у тебя что-то не в порядке.

-Ну, и правильно, и не сомневайся даже. Но что делать, когда тебе отказано в получении кредита на образование?

-Биржа труда оплачивает многочисленные курсы по повышению квалификации или переобучения. Кстати, существуют и другие  фонды, которые предоставляют возможность в получении финансирования  из государственного бюджета.

-Может, подскажешь какие? – спросил я.

-Да, я и знаю всего то один. Он называется – «Ото Бенеке».

-Эники-беники ели вареники – вспомнил я детскую считалочку.

-А, как дальше? – спросил сын, который от взрослых разговоров уже как-то загрустил.

Эники – беники ели вареники,

Эники – беники  клец,

Вышел молдавский   матрос.

Эники – беники ели вареники,

Эники – беники  клос,

Вышел немецкий   матрос.

Эники – беники, метелки-веники    

Болики, лелики, опилки, ролики.

-А, ну еще раз повтори? – попросил меня  сын, и я исполнил его пожелание, но уже за пределами комнаты, потому что меня все-таки выставили за дверь. Я несколько раз хотел вернуться, но меня не впустили, хотя я и стучал очень громко. Но видно я так и не созрел для серьезных разговоров, потому что переговоры с Сашей уже проходили без меня и сына. Марк  по этому поводу совсем не расстроился, и его хорошее настроение тут же передалось мне. Мы   вышли во двор нашего общежития, и сразу же окунулись в море новостей и событий местного значения. Уже кого-то я знал по имени, кого-то в лицо, но  в большинстве своем общая масса людей для меня была пока не различима. Несколько мужчин стояла рядом со мной, и в открытую смеялись над одним бедолагой, которому сегодня посчастливилось купить мобильный телефон.

-Ну, купил человек мобильный телефон – произнес я. Это же хорошо.

-Купил, то он купил, да, вот беда не в рабочем состоянии – улыбался Юра, который приехал с семьей из Москвы.

-То есть как в не рабочем – удивился я. Тогда вообще, какой смысл в такой покупке?

-Может, он купил его, как простой  сувенир или детский телефон – издеваясь, ржал приезжий из Казахстана, имени, которого я не знал.

-Все в порядке – успокаивал нас и больше себя счастливый приобретатель телефона. Просто  в этой глуши он не ловит радиосигнал.

-Ну, тогда объясни, почему у меня телефон работает, а у тебя не ловит? – наседал на круглолицего мужчину, тощий как жердь Юра.

-Наверное, потому что у нас с тобой разный тариф – защищался, как мог выходец  из Украины.

-Тарифы у нас  с тобой как раз  одинаковые.

-Но может, ты сим карту не правильно вложил в телефон, и не активировал ее? – предложил я свои услуги мужчине средних лет. Дай я посмотрю.

-Не надо. Повторяю, мой телефон работает и я  доволен своим сегодняшним приобретением.

-Ну, тогда набери мой телефон – произнес уже мужчина из Казахстана.

-Это очень дорого. Ты лучше мне напрямую скажи,  и нечего для этого пользоваться космической связью.

-Тогда дай свой номер, чтобы я тебе позвонил, если для тебя это так дорого.

Владелец неработающего телефона продиктовал по памяти свой телефон, и стал почему-то удаляться от нас в сторону.

-Ты куда пошел?– хором сказали все.

-Пойду на холм поднимусь, потому что там твой сигнал пройдет лучше.

Как мы не уговаривали его, какие бы доказательства не приводили, все-таки Берлим, так была фамилия этого  невезучего человека, но ничто не могло  его остановить от бесполезного  трехсот метрового восхождения на самый пик холма.

Как только мужчина  добрался до вершины,  он дал рукой отмашку, для начала спутниковой  связи двух абонентов одного оператора. Но на все призывы нашего телефона, который искал в космическом пространстве голос по разуму, так никто и не ответил, хоть мы и пробовали это несколько раз. В эфире стояла  мертвая тишина, которая изредка прерывалось криком, который раздавался с холма, но мы  никак не могли, ничего кроме мужского мата понять. Как только мы прекратили свои попытки дозвониться  по номеру, на горе стали происходить невероятные вещи. Берлим стал ходить по склону холма, и с кем-то разговаривать, и при этом все время жестикулировать. Видно было, что эта беседа давалось ему не легко, потому что круглолицый мужчина все время выдувал из себя воздух, и в скором времени ему просто грозило кислородное голодание.

-Может, ты не правильно номер набрал? – спросил я у Юры

-Какой телефон мне дали, по такому я и звонил. Но мне кажется, что он играет перед нами комедию с работающим телефоном и с вымышленным  звонком.

-Ты думаешь?

-Сейчас мы это проверим.

-Как?

-Мы просто дождемся, возвращения этого скалолаза на землю и  все проверим.

Все было до гениальности просто, но мужчина на холме тоже был не глуп, поэтому 15 минут прошли без видимого сближения сторон.

-Ты посмотри, он еще разговаривает по телефону – нервно сказал Юра, которому хотелось уличить во лжи этого хитреца

-Да, оставь его в покое, пусть разговаривает,  с кем хочет.

-Мне тоже все равно, что он сейчас делает на холме. Но я не выношу людей, которые говорят, что на третьей неделе проживания в Германии, они чисто и свободно общаются с местными жителями.  Мимо такой лжи я спокойно пройти не могу. Я закончил  факультет иностранных языков, где  профилирующим у меня был английский, и дополнительный немецкий. Так вот, когда я слышу чистую немецкую речь, то я нахожусь в состоянии шока, а он, видишь ли, все знает и понимает.

-Ну, может быть он вундеркинд.

-Если он вундеркинд, то с вундертелефоном.  Ты не хочешь со мной подняться на холм  Серега? – предложил  мне профессиональный переводчик.

-Ну, если Магомед не идет к горе, то гора будет вынуждена идти к Магомету.

-Ты серьезно?

-Абсолютно. Это дело принципа. Я готов попросить прощение, если буду не прав, но…

-Нет – отказался я наотрез.  Доказывать свою правоту любой ценой, уволь.

Солнце в конце июля выжигало просто нещадно, а особенно в самый полдень, когда на небе не было ни единой тучки. От зноя  перед глазами появлялись миражи, и тут же исчезали. Но человека поднимающегося в гору я видел хорошо, и чуть размыто моему взору открывалась фигура  крепкого мужчины, которому  страсть как нравилось говорить в одиночестве на вершине холма. Я наблюдал за стыковкой этих двух космический кораблей со стороны, и  никак не мог понять, почему так долго они не могут встретиться. Но расстояние между ними не таяло, а как будто увеличивалось, потому что на шаг Юрия к Берлиму, тот делал два от него. Но заподозрить его в нежелании встретиться, то же было нельзя, потому что он указывал рукой, что связь все время исчезает, и поэтому,  обладатель телефона ищет самое благоприятное положение, все дальше удаляясь от Юрия. Это игра в кошки-мышки продолжалась почти целый час, пока кошка не выдохлась, и стала искать спасительной тени возле одинокого деревца на склоне холма, но, не выпуская  полевого грызуна  из поля своего  зрения.  

Я уже потерял всякую надежду  увидеть развязку этого телефонного сюжета, потому что средних лет мужчина все разговаривал и разговаривал. Тот, кто звонил ему, был по видимому богатым человеком в прошлом, потому что промотал все свое состояние не за игорным столом, а за телефонной трубкой. Но тут случилось то, что я никак увидеть не ожидал. Берлим сам подбежал к Юрию, держа в руке трубку как веревку от воздушного змея, призывая поверить ему, но, что-то и сейчас не устроило выпускника факультета иностранных языков. Он  сначала взял управление воздушным змеем в руки, но затем нервно отпустил его в небо,  пошел в сторону общежития.

-Ну, как?– дождавшись возвращения Юрия, спросил я его о  работающем  телефоне.

-А,  я его видел!

-Постой, но ты же брал его в руки

-Мне передали его, но уже полностью разреженным, потому что аккумуляторные батареи, видишь ли,  сели. Как тебе это нравится?

-Ну, что такое случиться может со всеми, тем более после такого содержательного  телефонного разговора – говорил я.

-Да, он и не заряжал его.

-Ну, пока это не доказуемо. Вот когда мужчина спустится с горы, то ты и предложи ему свои скромные услуги.

-Уже.

-Что уже? – спросил я.

-Я ему предлагал зарядить его телефон от моей розетки, но он отказался.

-Хозяин барин. Его телефон, и он что хочет, то с ним и делает.

-Но он сказал, что напряжение в моей розетки, может быть, выше допустимого –

взялся за голову правдолюбец.

-Что, правда так и сказал. Но в любой комнате нашего общежития оно одинаково.

-Одинаково! – передразнил меня Юра. Я поклялся, что  в моей розетки, напряжение как раз подходит для его « Самсунга». Оно самое что ни есть правильное.

-Ну, ладно не расстраивайся ты так. Может действительно все есть так, как он и говорил.

-Ты что издеваешься надо мной.

-Нет. Я просто пытаюсь тебя отвлечь от телефонной связи. Да, плюнь ты на это.

-Уже.

-Что уже?

-Плюнул, поэтому и вернулся назад, а то бы разбил его телефон и мой тоже к чертовой матери.

Я уже вернулся в комнату на первом этаже, где кажется, накрывали на стол.

-Ну, как прошли переговоры? – спросил я, но так и не дождался ответа. – Что такого нового рассказал вам Саша?

-Говорил он много, но в итоге у меня вопросов стало еще больше, чем было – созналась Ангелина.

-Ага. Значит ни у одного  меня, такое чувство, как будто время было потрачено впустую. Я никогда не верил в живых пророков, тем более  рыжим.

Тесть и теща вдвоем, принесли из кухни, много чего, и я  подумал, как это хорошо, что иногда можно от общего взять и себе что-нибудь на память. Ну, котлетку например, отбивную, отлить себе немного соуса, или отсыпать гору макарон, но вот борщ, да это блюдо у меня бы просто рука не поднялась, а если бы и совершило святотатство, то отсохла бы немедленно. В комнату забежал Марк, но и он не смог, скрыть свои истинные чувства.

-Как опять борщ?

-В такую жару борщ – это преступление – встал я на защиту детства и зрелости

-Ну, этот борщ я только сегодня сварила – отчитывалась теща. Свеженький.

-А. кто же прошлый  весь съел? – спросил я.

-Все мы – получил я незамедлительный и красноречивый ответ.

-Наверное, это все произошло в беспамятстве, потому что за собой я помню только две тарелки это русского супа, и больше моей вины в этом нет.

-Ты две тарелки, дедушка тоже две, и вот и нет борща – считала жена.

-Четыре тарелки, что-то маловато для пятилитровой   кастрюли. Так кто же съел весь оставшийся борщ? – спросил я. - Может ты Марк?

-Очень мне надо.

-Значит ты Ангелина? – перевел я стрелки.

-Я первое вообще не ем. Ты же знаешь.

-Знаю, Знаю. Первое ты только любишь готовить, а есть его, должен я. - Так кто у нас остается в остатке! Вы мама?

-Боже меня упаси. От большого употребления  жидкости у меня распухает лицо.

-Значит, наши соседи потихоньку пробуют наш борщ, и не хотят ни за что  признаваться, что он им так сильно нравится. Какая неблагодарность. Надо создать пост номер один на кухни, и следить за уровнем борща в кастрюле, ну, хотя бы каждый час. Я готов заступить на эту вахту прямо сейчас.

-Ну, какой смысл это делать сейчас, когда  полная кастрюля с  борщом находится у нас в комнате – взял свое веское слово тесть.

-Как зачем? Чтобы отомстить соседям, и  попробовать  их стряпню. Конечно же, наш

изысканный борщ не идет ни в какое сравнение с их грубой кухней, но отплатить  им все-таки надо. Глаз за глаз, ложка за ложку.

-Может,  ты это зятек сделаешь в следующий раз, потому что там еще многие готовят, и не забыли твоего вчерашнего появления.

-Мама, вас на кухне больше никто не обижает? –  с подозрением спросил я, потому не выносил несправедливости. Вы только скажите!

-Ну, что ты. Теперь меня на кухне все уважают, потому что у меня такой зять, который мечтает научиться готовить.

-На общей кухни – добавил я, чтобы  не было никаких разночтений впоследствии. Вот ты хочешь научиться готовить, то почисти, пожалуйста, пол центнера лука, и головку чеснока. Это с моей то аллергией, и глазами, которые роняют слезы от любого сквозняка.

-Ну, вы еще долго будите говорить о еде, которая уже почти остыла – возмутился тесть, потому после еды привык вздремнуть часок другой.

Мне так не хотелось отнимать драгоценные минуты, отведенные на сон своей пустой болтовней, что решил сразу  искупить свою долю страданий. Я выпил свою чашу до дна, то есть тарелку борща,  и чтобы этих мучений на земле стало, как можно меньше, добровольно принял вторую тарелку в искупление греха  за все  человечество. Моя жертва состоялась, а благодарных людей так и не было, поэтому мне пришлось самому поблагодарить своего палача за все изощренные пытки.

-Пожалуйста – так нежно сказала теща, что мне тут же захотелось съесть и третью тарелку борща вместе с ложкой.  Но мне вежливо отказали в моем рвении плотно поесть с формулировкой, что сегодняшний борщ хуже вчерашнего, потому что не успел настояться в холодильнике, как настоящее французское вино в сухом и  глубоком подвалке. Я не стал с этим  спорить, потому что этот факт известен всем, кто долго принимает во внутрь себя жидкость рубинового цвета, именуемого среди всех смертных – красным борщом. Не было еще ни одного доказуемого случая, чтобы смерть  настоящего гурмана наступила от нашинкованной через крупную терку свеклу, и воды налитой в кастрюлю прямо из-под крана, и доведенной до кипения. Все другие ингредиенты роли не играли, потому что они встречаются повсеместно, но не так часто как хотелось. Вот от вареной картошки я готов отказаться в пользу вареного мяса, и лучше свинины на ребрышках, с тонким слоем  дрожащего сальца, сильно присыпанного солью.  Вот!

-Ну, тихий час, что ли  - сказал тесть, и я с ним полностью согласился.

-Лучше и не скажешь. Можно и вздремнуть. Я пойду к себе. Может  мне кто-то составит компанию – предложил я всем, но пристально посмотрел в глаза  жены.  Но на мой призыв полежать вместе никто мне не ответил и я захватил с собой одну их трех книг, чтобы почитать ее на сон грядущий. Еще в коридоре я начал ее листать, а уже на лестнице между вторым этажом и третьим, держась одной рукой за перила,  застыл,  как вкопанный обнаружив для себя очень интересный раздел  - «Помощь по представлению средств к жизни».  К моему удивлению  в Германии эта помощь оказывалась в виде постоянных и одноразовых целевых пособий. Этой отличной новостью  я и решил   всех порадовать прямо сейчас. Я вернулся обратно в комнату, где уже царила мертвая тишина и с криком, что тихий час отменяется, потому что помощь нам необходима немедленно. Меня сначала никто не понял, поэтому я стал зачитывать целые цитаты из книги Клаудии Вирт « Социальная помощь».

-Подавая в социальное ведомство, прощение на выделение средств, вы, то есть мы, должны ориентироваться  на довольно низкий жизненный уровень обычной семьи со скромным достатком, избегая сравнения с состоятельными семьями, позволяющими себе приобретение дорогих вещей. Ну, нас этим не удивишь – добавил я от себя. Богатыми никогда не были, а что такое зависть знаем не понаслышке.

-Ну, и что это значит? – спросил тесть, который разговаривал со мной закрытыми глазами.

-Тут перечислен целый список вещей и предметов, который оплачивается социальным ведомством.

-Так что же ты замолчал,  зачитай их всех вслух – попросил меня, как сказку поведать  всему этому сонному царству подлинные ценности социального государства.

-Но здесь очень много – запротестовал я.

-Помощи никогда не может быть много, запомни зять. Так что давай, читай!

-И так социальное ведомство оплачивает:

• .Покупку белья, одежды и обуви, а также и  ремонт, если ремонт обходится в крупную сумму. 

• .Расходы на топливо (не включает оплату центрального отопления) 

• .Расходы на приобретение особых школьных  принадлежностей. 

• .Расходы на крупный ремонт предметов домашнего обихода. 

• .Ремонт и содержание квартиры. 

• .Приобретение дорогостоящих предметов быта для длительного пользования. 

• .Особые события. 

-Это очень интересно – произнес папа и открыл один свой  глаз.  Теперь подробнее, по пунктам, объясни все, как и зачем?

-Вам что комментарий нужен, так вы это сможете сделать и без меня.  В этой книге все расшифровано до мелочей.

-Вот про эти мелочи я тебе и толкую.

-Сергей ну, что тебе трудно это сделать? – спросила меня Ангелина.

-Ну, хорошо. Тогда прошу меня не перебивать, а все  точно запоминать, потому что это я делаю в первый и в последний раз. Как  и прочие  жители, «социальщик»,   имеет право на приличный вид и опрятную наружность. Для этого существует помощь на приобретение одежды. Каждый  член нуждающейся семьи может обзавестись необходимой одеждой, начиная с пеленок и кончая зимним пальто.

Слава богу, что пеленки нам уже не надо – сделал я свой первый комментарий.

-Как это не надо.  Нам все надо – заявила теща.

-Но кому нужны пеленки, собственно говоря? – спросил я.

-Твоему тестю – услышал я в ответ.

-Не пеленки, а памперсы – уточнил папа, у которого действительно были проблемы  с произвольным  мочеиспусканием после неудачно произведенной операции.

-Но про памперсы здесь ничего не указано, хотя кто в настоящее время пользуется пеленками. Это нонсенс. Так что не знаю, как насчет зимнего пальто, а памперсы получить, возможно.

-Ты дальше читай – с волнением заговорила названная мама, и я подчинился.

-Решение на выдачу денег принимается чиновником, который в свою очередь пользуется « списком одежды», где указано не только наименование одежды, но и срок износа, а также допустимая цена. Например, срок износа зимнего пальто может составлять от трех до пяти лет. Вам могут предложить посещение склада благотворительных организации, где вы можете покопаться  в грудах поддержанной одежды.

-Какое безобразие – не согласился я с последним предложением. Ну, на счет износа пальто я не возражаю, но пользоваться вещами, бывшими в употреблении, нам даже вера не позволяет. Да, мама?

-Правильно зятек, но не отвлекайся по пустякам.

-Ничего себе пустяки. Ведь лишь после того, как на этих складах вы, то есть мы не найдем ничего подходящего, то только тогда можно подать прошение на выплату денег для покупки новой одежды. Для этого необходимо позаботиться о справке со склада, которая подтвердит, что вы там и в  самом  деле были  и одежду действительно искали…

-И не нашли – проговорилась моя жена.

-Ты самая мудрая дочь в мире – выразила  свое восхищение теща своему великовозрастному чаду.

-Но прежде чем, что-то купить, вы должны сначала подать прощение, и после его получения, заняться покупками.

-А, что ты говорил, на счет ремонта одежды,  а также белья и обуви? – уже двумя глазами спрашивал меня тесть.

-Если стоимость ремонта превышает пять процентов от размера пособия  главы семьи, то можно подать прощение – нашел я нужную выдержку из книги.

-Размер моего пособия 274 евро – начал отсчет старта своих заоблачных идей тесть, то пять процентов, это будет, будет.… Сколько это будет? - занервничал он.

-Это будет 13 евро и семьдесят центов  - первый пришел я на помощь  пожилому человеку со своими вычислениями. Но ремонт должен быть выше этой суммы.

-Главное, чтобы ниже не был, а все остальное в жизни поправимо.

-Пау8шальная сумма в полном размере полагается каждому члену семьи, проживающему исключительно за счет социальной помощи, в среднем в год она составляет  250 евро.

После все вышесказанного мной, Ангелина взяла уже вторую книгу под названием «Я вам пишу» и действительно стала что-то сочинять на белом листе бумаги. На все мои вопросы, кому и зачем пишешь, она отвечала мне нервным молчанием, мол, не отвлекай от важного дела, а занимайся своим. Что я и делал.

-Ну, расходы на топливо нас не  могут интересовать, потому что здесь нам поживиться нечем.

-Как это не чем? Ты внимательно читай.

-Ну, на какой ляд, нам все эту нужно, когда у нас центральное отопление в общежитие, и жить мы собираемся в городе. Это прошение подают только те, кто отапливают квартиру дровами, углем, жидким топливом. Хотя суммы по этому параграфу совсем не маленькие. Суммы  колеблется от 380 до 560 евро в год, в зависимости от количества членов в семье.

-А, на дачу это параграф распространяется?

-Про дачу здесь ничего не сказано.  Речь идет о постоянном месте жительства.

-Очень жаль – услышал я  ответ на свой второй комментарий и тоже расстроился.

-Следующим пунктом у нас идут расходы на приобретение особых школьных принадлежностей. Как правило, в Германии не приходится платить ни за обучение, ни за учебники.

-Это правда? – спросил меня сын.

-Ну, так написано в книге – ответил я. „И все-таки посещение школы всегда связано с крупными расходами: на письменные принадлежности, школьные принадлежности, школьные мероприятия, походы и лагеря, завтраки в школьном буфете, спортивные костюмы, а также на – мобильник и модную одежду, которую ваш ребенок захочет носить, чтобы быть не хуже одноклассников».

-Так что мне и мобильный телефон оплатят?

-Не знаю – честно признался я и снова стал читать. Если у вас есть дети школьного возраста, то вы имеете право на одноразовую целевую помощь.  К «нерегулярным» расходам относятся, например покупка письменного стола, стула и настольной лампы. Родители первоклассников могут получить деньги на покупку школьного ранца, и принятого в Германии, «школьного кулька».

-А, что такое «школьный кулек»? – донимал меня расспросами уже сын.

-Это картонный кулек огромных размеров, заполненный подарками: сладостями, игрушками, фруктами. Откуда эта традиция – нам неизвестно. Очевидно, это премия ребенку за согласие идти в школу – вычитывал я каждую букву.

-Мне бы эту премию, лучше деньгами выплатили, потому что все конфеты, как всегда съест папа –  как будто сам с собой говорил Марк, и его рассуждения были недалеки от истины.

-Дальше – больше. С прибавляющемся возрастом детей у родителей появляется необходимость покупки дорогих словарей, географических атласов, компьютера и т.д.

Социальное ведомство оплатит и эти школьные принадлежности, если цена не превысит «соразмерных рамок». Подумать только – на секунду оторвался я от книги – и добавил, - ребенку оплачивают покупку компьютера. Какая все-таки это несправедливость. В Германии школьник заслуживает компьютер, и не слово ни сказано, о его родном отце, который тоже спит и видит, как нажать на заветную кнопку.

-Ты знаешь папа, а Германия мне все больше и больше нравится, кажется, что мы в правильную страну приехали.

-Ты думаешь? – с сомнением посмотрел я на сына.

-Нет. Я теперь в этом  на все сто процентов уверен.

-Сейчас твои сто процентов превратятся в двести. Послушай, что я нашел еще в этой книге специально для тебя. « Вместо отдельных выплат, школьникам могут быть  предоставлены  паушальные единовременные пособия. Размер и периодичность выплаты отличается от города к городу. Например, в городе Норденхам принято выплачивать первоклассникам по 66 евро, при переходе в последующие классы по 20 евро. В городе Мисбах первоклассникам выплачивается по 100 евро, при переходе во второй, третий и четвертый класс - по 35 евро, начиная с пятого – по 45 евро. Ну, и страна, ученикам оплачивают учебу. Поездки с классом в школьный лагерь и даже за рубеж должны быть оплачены в рамках «единовременного целевого пособия».

 Что делается!

-Жаль, что придется идти в школу в Клетенберге, а не Мисбахе.

-Почему? – не сразу сообразил я причину этого детского разочарования.

-Ну, сто евро на дороге не валяются.

-Не валяются – подтвердил я. Я вот за всю свою жизнь ни разу не встречал такой большой купюры. Раз нашел, правда, три рубля, и так радовался, что на следующий день потерял уже десять.

-Это все твоя рассеянность – наставлял меня сын. Разве можно так неосторожно обходиться с деньгами. Надо было найти деньги и сразу их  отдать маме.

-Какой маме?

-Моей, какой же еще?

-Когда я нашел деньги, тогда я о твоей маме ничего не знал,  и даже не догадывался. Я был чуть постарше тебя сейчас. Но если я был бы знаком с ней, то все равно ей не отдал такие деньги, потому что это все равно, что их потерять, или пустить по ветру.

-Не слушай папу – взяла свое слово теща.

-Так может мне на этом, и прекратить свое вещание в эфире.

-Как хочешь! Потому что это готова сделать и я сама – произнесла Ангелина, потому что хотела   стать оракулом в пределах одной комнаты лично, когда я так уже много объяснил людям об их правах на немецкой земле.

-Теперь поговорим о мебели и предметах быта – озвучил я новую тему своего научного доклада. Допустим, вы нашли  квартиру, и решили обзавестись собственным имуществом. Социальная служба и на это раз не оставит вас в беде. Например, гостиная  должна быть оснащена стенкой, обеденным столом,  тремя полками и четырьмя стульями.

-А, почему в гостиной оплачивают только четыре стула? – задала мне вопрос теща.

-Ну, в Германии не принято приглашать более двух гостей одновременно, чтобы не создавать ненужный  ажиотаж возле праздничного  стола. Но вместо обеденного стола и стульев можно подать прошение на гарнитур мягкой мебели. Так что вам это решать!

-Я лучше куплю мягкую мебель – ответила женщина, которая уже все сама решила.

-А, где мы будем, есть? – спросил тесть свою жену.

-На кухне, как и всегда.

-Кстати о кухне – вычитал я целый абзац.  В  Германии кухонная мебель это  шкаф кухонный, стол, два стула, холодильник, электроплита или газовая, стиральная машина.

-Ну, а на кухне, почему предусмотрено два стула, а не четыре как в гостиной? – не унимался тесть.

-Ну, наверное, социальное ведомство рассчитала  минимальную необходимость из расчета вашей семьи из двух человек. Но я все-таки не понимаю, ваше неудовольствие?

В нашей родной стране или уже независимых странах, и этого не получить. Так что  и за это надо сказать спасибо.

-А. про посудомоечную машину в этой книге ничего не сказано? – спросила Ангелина, которая писала, слушала и задавала вопросы одновременно.

-Почему же написано.

-Как ты мог пропустить такую важную деталь в кухонной утвари.

-Я, кстати ничего не забыл, потому что посудомоечная машина не считается необходимым для ведения хозяйства предметом. На мой взгляд, этот комментарий  соответствует суровой действительности и я с ним согласен.

-Вот и помой  тарелки,  а то ты пошел на третий этаж, и про грязную посуду забыл.

-Я не непременно займусь мойкой посуды, позже, потому что не могу прерваться сейчас ни на минуту.  Ведь мы только открыли дверь в спальную комнату, а там…

-Что там? – сдали нервы у тещи.

-А, там шкаф двухстворчатый или трехстворчатый.

-Лучше трехстворчатый – возразила мама.

-Пусть трехстворчатый шкаф – согласился я с этой женской  мечтой, - кровать, деревянная рама, матрац, чехол для матраца, простыня, подушка,  одеяло, пододеяльник и наволочки.

-Неужели одеяло только одно? – как будто  меня проверяли в человеческой нечистоплотности, и мне пришлось признаться в своей не правоте.

-Одело зимнее и летнее положено, так  что укрываться всей семьей под одним одеялом или сбиваться в кучу на единственной подушке никому не придется. Само собой разумеется, каждый член семьи получит в свое распоряжение, полный набор постельного белья (включая сменное)…

-Ну, а мне детская комната положена? -  попросил своего внимания главный член и надежда нашей семьи.

-Для детской комнаты может быть необходимо следующее – отчитывался я как работник социальной службы перед своим  посетителем. Это детская кровать, матрац, одеяло и подушка, постельное белье, детская коляска, ванная с подставкой, детский стул и стол, детский манеж, письменный стол и лампа. Кроме того,  с возрастом может появиться необходимость в приобретении дополнительных предметов быта. Например, в тех случаях, когда приходится заменять колыбель сначала на детскую, а затем и на настоящую «взрослую» кровать.… Но коляска, ванночка и манеж тебе уже точно не нужны – успокоил я сына, потому что от некоторых предметов нам надо отказаться в силу нашего восьмилетнего возраста.

-Какой манеж и коляска!– наехал на меня мой родной сын. Где компьютер в моей комнате, почему о нем ни слова, ни сказано?

-Для ученика первого класса компьютер не самая необходимая веешь, когда он еще с букварем не освоился. Так что все зависит от тебя, когда он на самом деле появится в твоей детской комнате. Ну, ты  надеюсь, дашь мне сыграть в одну  из игр?

-Никогда. Ты же  мне сразу все сломаешь.

-Ну, тогда не видать тебе его, как своих ушей, потому что жадность в Германии преследуется по закону. Ведь если все были бы такими жадными, то и рассчитывать на помощь нам бы не пришлось.

Сын согласился с моим разумным суждением, и пообещал серьезно подумать над этим вопросом.

-Так это все, что ты успел нам рассказать или есть еще кое-что? – спросил меня тесть, который уже встал со своей кровати и стал ее застилать.

-Еще нет. Социальное ведомство информирует нас, что мы можем обзавестись следующими необходимыми для ведения домашнего хозяйства предметами. Нам нужна печка газовая? – спросил я у всех.

-Конечно, нужна, потому что куда мы без нее. Это самая необходимая вещь в домашнем хозяйстве – убеждал меня тесть.

-А, зачем она нам?

-В хозяйстве все пригодится, если не сегодня, то завтра, если не завтра, то

когда-нибудь обязательно. Вот увидишь.

-А, печка угольная? – читал я из предложенного списка из книги.

-Так она всегда нужна, а вдруг газа не будет.

-Тут еще печка на жидком топливе указана, но думаю, что это уже совершенно лишнее.

-Лишнего в хозяйстве ничего не бывает.

-Послушайте, я только сейчас  понял, что из трех печек надо выбрать только одну, и то если вы будите жить без центрального отопления.

-Одну? – расстроился тесть, но тут же предложил свое гениальное решение из безвыходной ситуации.  А, если одну взять как печку, а другую под камин в гостиной, как ты думаешь, это вариант пройдет.

-Камин – это больше изобретение для богатых людей, и уж точно не для нас, которые хотят все и сразу за казенный счет. Так что выбросьте все это из головы, и про печки вообще забудьте, потому что существуют другие предметы, которые заслуживают нашего пристального внимания. Вот, например, швейная машинка, необходима нам или нет?

-Я умею на машинке работать – призналась  мне теща, как будто в моих силах было повлиять на положительное решении в  ее получении от социальной службы.

-К сожалению, швейная машина полагается только для больших семей, где количество детей, как минимум трое. Так что я вынужден вас расстроить, но в списке остался еще утюг и пылесос, но такие предметы быта можно осилить и собственными силами.

Не следует обременять чиновников из социального ведомства, потому что  необходимо оградить себя от взоров с улицы, а для этого требуется подать прошение на гардины и шторы. Но при этой покупке вы должны руководствоваться следующими принятыми в Германии размерами: шторы должны быть двойной ширины, гардины – полуторной. Если ширина одного окна составляет, допустим, два метра, то вы можете повесить на него штору шириной в четыре метра и гардину шириной в три метра. Чтобы получились красивые складки, и занавески не выглядели бы, как натянутое на мольберт полотно…  но стоимость занавесок лимитирована. На каждую комнату могут быть выделены в среднем 30 евро.  Вот,  вкратце я ознакомил  вас  с  той все охватывающей помощью, которая принята в Германии.  Социальное ведомство не оплачивает таких семейных торжеств и праздников как: день рождения, юбилейная свадьба, обручение и пасха. Но в случае кончины одного их членов семьи  вы  можете также подать прошение на оплату всех необходимых расходов.

-Ну, такое прошение они от нас не дождутся – выразил тесть  нашу несгибаемую  позицию по этому вопросу.

-Но так беременных женщин  и рожениц среди нас нет, то и размере единовременного пособия говорить нечего. Но, если вы решили сыграть свадьбу, то можете получить одноразовую целевую доплату по личным причинам. На покупку одного кольца вы получите в среднем 60 евро, на оплату скромного стола в кругу близких – в среднем100 евро.

-Это их расчета на одного гостя на свадьбу? – переспросил меня неугомонный тесть, который привык к свадьбам на двести, триста персон.

-Эти сто евро рассчитаны  на всех, включая спиртные  напитки и закуску.

-Сомневаюсь, чтобы это хватило, как ты говоришь, для скромного стола в кругу близких.

-Я уверен, что этого все-таки маловато, но свадьба нам то же в скором времени не грозит. Вот крестины ребенка, куда ни шло. Родители новорожденного получат пособие на скромное празднество в кругу семьи. Кроме этого, предусмотрена покупка праздничной одежды для младенца. При некоторых обстоятельствах на праздничную одежду могут рассчитывать  крестный отец и крестная мать.

-Интересно, какие это могут быть обстоятельства?

-А, я откуда знаю. Наверное, это сменная одежда, когда ребенок все время описывается  и делает это на одежду крестных. Но не каждый  может позволить себе и обряд конфирмации и причастия. В зависимости от места проживания вам могут быть выделены от 60 до 139 евро.

-На кремацию нам даже такие деньги не нужны.

-Я сказал конфирмацию, а не кремацию, так что относитесь к этому спокойно, когда кто-то принимает новую веру и причастие. Вот Марк информация прямо для тебя – сказал я. При обряде обрезания в семьях с мусульманским или иудейским вероисповеданием возможно выделение стандартной  суммы на проведение праздника. Сколько именно – вы можете узнать у своего «чиновника» Кроме того, согласно установленному медицинскому прейскуранту, будет оплачен врач, проводящий обрезание.  И может быть, даже поездка домой на такси, если с этим согласится чиновник ведомства.

-Никакое обрезание я делать себе не позволю – заявил о своем  молдавском  происхождении  будущий мужчина, где никогда не приветствовалось наносить себе увечье, особенно в таких интимных местах.

-Ну, делай, как знаешь, хотя надо узнать  точнее о  той сумме, которая  полагается в таких случаях. А, вдруг это стоит того?

-Ни за какие деньги. Ни за что – ответил сын и стал в боксерскую стойку.

-Ничего Марк – встала на защиту своего сына родная мать. В случае чего, папа сам пройдет этот обрезание.

-Я бы с удовольствием, но я же не еврей, чтобы дать себя добровольно оскопить.

-Значит, ты им будешь.

-Ради сына я на все готов.

-Вот и докажешь свою любовь не словами уже, а делом.

-А, если врач попадется не опытный или тот, кто вообще не любит евреев, то я могу же, всего лишиться, и ты кстати тоже. Так что ты хорошо подумай?!

-Не велика потеря. Когда надо – значит надо.

-А, кому это надо? – спросил я у своей жены.

-Кому ни будь, который так нуждается в твоей крови.

-Против меня, что уже масонский заговор сплетен. Только за что, я никак этого не пойму?

-Вот и евреи это не знают, почему они так всем мешают жить?

-Может это из-за нашего вероисповедания? – спросил я.

-Не знаю – с грустью ответила жена. Только все плохое, что происходит на земле, в сознание людей, почему-то связано с моим народом.

-С нашим - уточнил я.

-Так ты что тоже еврей.

-Нет, я не еврей, но  я  всегда с теми, кто гоним и преследуем. К сожалению, я  не могу предоставить помощь равную социальной помощи целого государства, но что в силах моих, для каждого, сделаю все возможное. Вот рождество, например, является христианским праздником, а «рождественское пособие» в Германии выплачивается всем, независимо от религии и происхождения. Так и  я не разделяю людей. Для меня все равны.

Тут посмотрел в окно и увидел, что уже давно наступил поздний вечер, и, стало быть, моя юридическая консультация длилась, чуть ли не весь, обычный день для дипломированного специалиста этой непростой профессии.  От многочасовой консультации у меня  разболелась голова,  и после  ромашкового чая, я пошел к себе, пожелав предварительно  всем спокойной ночи, чтобы прилечь до самого утра.

 

 

 

                                                              13

Первым делом, лишь  открыв глаза, я искал по старой привычке  телевизионный пульт, который должен был лежать на мне или подо мной, в крайнем случае. Но привычка осталась, а телевизора  не было. Когда-то телевизор заменял мне  весь мир, ведь именно из него можно было узнать обо всех новостях и катастрофах, которые уже произошли или непременно произойдут в  самом недалеком будущем. Экран этого чуда человеческой мысли в моей комнате заменяло окно, в которое я  уставился и смотрел во все глаза.

За ним простиралась идиллия сельской жизни, когда свиньи хрюкают, кони ржут, гуси гогочут, куры кудахчут, только петух кукарекает, возвещая мне о времени, которое проходит быстро и безвозвратно.  Часы показывали уже начало одиннадцатого, и я оделся, и спустился на первый этаж. Проходя по коридору, я увидел рыжего Сашу, который стоял возле какого-то стенда, и что-то читал. Я поздоровался с ним, и встал с ним рядом, чтобы тоже соответствовать его умной физиономии.

-Ну, и что здесь написано? – после десяти минут стояния в качестве немой фигуры спросил я.

-Вообще-то я по-немецки не очень, но рядом стоит такой же стенд на русском языке.

После этих слов я почувствовал себя несколько одураченным, но не сошел ни на один сантиметр со своего места. Для начала я решил понять для себя, что написано на государственном языке, и лишь затем обратиться за разъяснительной помощью. Я  как будто хотел прочесть книгу в подлиннике, чтобы сравнить уровень перевода, и найти стилистические и даже грамматические ошибки. Во мне заговорила человеческая гордыня, которая не желала сдаваться перед таки пустяком, как незнанием иностранного языка. На большом стенде, который по размерам был метр на метр, висели несколько информационных листов, распечатанных крупным шрифтом, и таким мелким, что прочитать их, возможно, было  только при помощи микроскопа.

-По-видимому, это правила проживания в нашем общежитии – указал я  своим указательным пальцем, на  наглядную информацию, которая просто  не подавалась прочтению моим сто процентным зрением.

-Ты совершенно прав – ответил мне Саша, и улыбнулся мне своей все охватывающей улыбкой. Ты что знаешь язык?

-Конечно, знаю. Бюрократический язык чиновников всех стран я понимаю без перевода. Они всегда экономят бумагу там, где не надо. Да, и  градация этого документа на разделы, пункты, ссылки, просто не оставило мне другого вывода. Я уверен, и готов с тобой даже поспорить, что в этом документе о наших обязанностях сказано больше, чем о наших правах.

-Я и спорить с тобой не буду, потому что ты прав.

-Ну, а это что? – привлек мое внимание список семей, в котором стояли две знакомые мне фамилии.

-Это распорядок вашего дежурства по кухне и уборке туалета – ответил на мой вопрос Саша, но лучше бы он этого и не делал, потому что его улыбка переросла все разумные пределы, и заслонила для меня уже весь горизонт.

-Не понял. Мы что должны убирать кухню и туалет одновременно? Но это же не гигиенично.

-Не беспокойся, об этом уже позаботились, и  тебе не придется этого делать в один и тот же день. Для этого существует другой график дежурства.

-Может это какая-то ошибка. В Айзенберге нас на пушечный выстрел не подпускали к кухне, как впрочем, и к туалетам.

-Айзенберг – это пересылочный лагерь, а здесь общежитие – начал меня учить жизни выпускник школы милиции, когда у меня за  спиной был  не юридический факультет государственного факультета. В общежитии ты обязан следить за чистотой не только в своей комнате, но и в местах общего пользования.

-Ты знаешь я в своей жизни еще ни разу в общежитии не жил, поэтому и спутал его с пятизвездочной гостиницей – честно признался я.

-Ничего скоро привыкнешь – приободрил меня Саша, но я уже не мог выносить его улыбки, чтобы не ответить ему своей.

-Но я без претензий. Коль существуют правила общежития, то их следует выполнять, хочешь ты этого или нет. Но я все-таки предлагаю отныне переименовать наше общежитие в отель. Ты не возражаешь?

-Нет. Но что это даст в итоге.

-Ты погоди меня одну минутку и все поймешь.

Саша смотрел на меня с каким-то подозрением, как будто я хотел в одночасье разрушить его авторитет среди жителей нашего общежития.  Я постучался в комнату на первом этаже, и когда мне ее открыли, ничего не объясняя, я попросил у сына красный карандаш.

-Но для чего он тебе? – спросила Ангелина.

-Для самоуважения – ответил я, и, не дождавшись пока сын выберет из двух одинаковых карандашей похуже, схватил алый фломастер и направился обратно к Саше.

-Как назовем нашу гостиницу? Какие будут предложения? – спросил я у него, и  в ожидании ответа, мне уже удалось нарисовать одну звезду.

-Я даже не знаю, что тебе ответить.

-Ну, ты хорошо подумай –  сказал я, когда  вторая звезда засияла на стенде, поднимая уровень услуг и сервиса на новую высоту. Я уже скопировал третью звезду со второй, а четвертую с первой, но никаких суждений так и не услышал, кроме грозных предупреждений.

-Ты не боишься, что тебе придется отвечать за самоуправство – отчитывал меня Саша, и даже несколько отстранился от меня, чтобы никто не подумал, что он тоже участвовал в этом противоправном  действии.

-Что не запрещено законом, то значит, разрешено, и мне не требуется никаких разрешений – встал я на защиту своих гражданских прав. Но так как на конкурс по переименованию общежития, так и  не поступило ни одного предложения, то  я сделаю это сам. Теперь мы не будем именоваться,  ни каким-то регистрационным номером или одноименным именем нашего населенного пункта, мы теперь гостиница при четырех простых звездах, и одной звезде Сиона, что в сумме дает пять звездочек с плюсом.

-Так как ты все-таки решил назвать гостиницу? – спросил меня рыжий Моисей,  который заглядывал меня за спину, когда я уже вывел пять букв на латинском языке.

-Palas – прочел он вслух мое название. Это кажется ковровое покрытие.

-Сам ты ковровое покрытие. Теперь наше общежитие без одной цента капитального ремонта превратилось в гостиницу с шикарным названием – «Palast».

-А, как это переводится?

-Эх, ты – пожурил я Сашу, - а еще хочешь по-царски жить. Ну, где, по-твоему, должны жить король,  дофины,  принцы крови, и  весь двор.

-Не знаю где? Но не в общежитие точно.

-Вот это уже другой разговор. Но так как ты в некотором замешательстве, то отвечу тебе сразу и прямо, только во дворце положено жить всем знатным дамам и господам.

-Так что наше общежитие… то есть гостиница называется – «Дворец ».

-Теперь не только называется, но и я является таковой. Все жители отныне стали желанными постояльцами, если хочешь любимыми клиентами этого благородного заведения. Красота – с восхищением  я посмотрел вокруг, как будто на полу был выстлан ковер из дорогого гранита, мраморные лестницы слепили  меня своей белизной, стены были украшены гобеленами и старыми картинами,  и под куполом гостиницы горела огромная хрустальная люстра. Я даже зажурился от такой красоты и  долго не хотел открывать глаза на серую действительность.

-Ты  мне кажется, своим поступком преследуешь далеко идущие планы! – натолкнул  меня еще на одну  мысль Саша, сам этого не подозревая.

-Ну, ты  как рентген прямо. Вот думаю сколотить из постояльцев нашей гостиницы партию, чтобы баллотироваться в Бундестаг. Так что в Клетенберге я не задержусь,  сам понимаешь почему?

-Ну, и почему же? – спросил меня будущий охранник, и я стал даже скучать без его оптимистической улыбки.

-Потому что в Берлине меня уже ждут. Ведь там, в столице проходят заседания и принимаются все важные государственные решения  при необходимом депутатском кворуме. А, без меня у них ничего не выйдет. Ведь каждый голос в столице, при выборе канцлера на счету.

-Ты что канцлером хочешь стать?

-А, почему бы и нет! Каждая политическая партия может выдвинуть кандидата на этот ответственный государственный пост.

-А, у тебя, что уже и партия есть?

-Конечно, есть.

-Ну, и как она называется?

-«За честь и достоинство» - на ходу придумал я такой хлесткий девиз, и остался доволен своей изобретательностью.

-Но депутатом и канцлером может стать только гражданин Германии! – снова улыбнулся Саша. Так что тебе еще как минимум восемь лет ждать приглашения в Берлин.

-Да – тяжело согласился я с этим сроком проживания в стране, который необходим для получения гражданства. Но не забывай, что в исключительных случаях, гражданство можно получить по именному указу президента страны. Так что осталось совершить какой-то геройский поступок, и все.

-Какой еще геройский поступок? – попытался выудить у меня секретную информацию политический конкурент.

-Ну, вот барон Мюнхгаузен чуть ли не ежедневно совершал их, поэтому и был удостоен  многочисленных почестей и наград со стороны августейших особ.  Я тоже хочу совершить подвиг во благо Германии, Европы, а может в масштабе всего мира.

Вот такие у меня планы.

-Ну, что например?

-Вот сейчас мой муж  и совершит свой геройский подвиг – сказала жена и протянула мне полный поднос с грязной посудой.  Он сейчас всю ее помоет, и постарается ничего не разбить.

-О таком подвиге я даже не догадывался, потому что он несколько слабоват для меня – пытался я образумить свою жену, чтобы она своими суетными делами, не отвлекала меня от мировых проблем. Мне бы такое совершить, такое…, что бы все ахнули.

-Вот все и ахнут, когда ты помоешь посуду.

-Но это ни как не  повлияет на политический резонанс. Шум падающей воды не услышат в Берлине, и меня забудут еще раньше, чем я там появлюсь.  

-Зато на кухне тебя уже ждут?

-Кто? Наверное, мои избиратели! – встрепенулся от своей новой догадки.

-Про твоих избирателей мне ничего не известно, а вот тряпка и моющее средство возле окна, давно ждут тебя.

Саша снова величественно  улыбался мне, а  я гримасничал ему, но последнее слово осталось все-таки за мной.

-Н важно какой подвиг ты совершаешь сегодня, быть может, моешь посуду, хотя  и не любишь этого, но уже скоро твои современники назовут тебя героем, потому что, чтобы взойти на вершину политического Олимпа, надо пройти каждую ступень к нему с честью и достоинством.

Я взял в свои руки поднос и пошел с высоко поднятой головой навстречу к  неизбежной раковине, где в жиру и в грязи должно  было пройти мое  первое политическое крещение. Как  красиво  и долго я шел, надеясь, что кто-то остановит меня на пол пути, но никто не мог совершить за меня этот доблестный  подвиг, потому что героями не рождаются, как думал Саша, ими становятся, при помощи  губки и мыльного раствора.  Помещение, где находились серые раковины, было пустынно, и поговорить мне было не с кем, пока в нее не заглянул живой очевидец моей неуемной фантазии. Саша принес на подносе абсолютно чистый фарфоровый набор посуды, который по его словам, необходимо было освежить от  пыли.

-Вы, коллега, как я погляжу, тоже решили совершить великие дела!  Похвально. Ведь от одной, пусть маленькой  искры, всегда может загореться  пламя политической борьбы.

-Меня жена попросила, и  я не смог ей отказать – решил  устроить мне политическую западню, мой бывший соратник по партии.

-Надо проявлять больше стойкости и выдержки по всем принципиальным вопросам, и не идти на поводу   избирателя, с которым вы находитесь в родственных связях.  Тогда вас могут заподозрить в политическом сговоре, и ваша карьера, как государственного деятеля закончится импичментом,  отлучением от депутатского корпуса.   Наказ, который дает депутат всегда говорит о честности, объективности, и работоспособности на  благо целого общества, а не отдельной семьи депутата.

Я еще не приступал к своей посуде, а полностью  акцентировал свое внимание на фарфоровом дорогом чайно-кофейном  наборе югославского  производства под названием – «Пастушка». Мне сразу бросилось в лицо несоответствие тех целей и задач, которые поставили  перед нами наши избиратели. Но я не роптал, потому что только так, через горнила тяжелого физического труда, можно было получить настоящий, действительный  депутатский  мандат и кресло, если не канцлера, то спикера бундестага наверняка. Эти государственные регалии я так красноречиво обрисовал, что Саша, уже давно мыл мою посуду, намереваясь в скором времени получить за этот героический подвиг  железный крест  и почетную грамоту.

Я сидел на подоконнике, как в мягком кресле сидят депутаты, но все время вставал, то соглашался, то апеллировал  своему оппоненту, который стоял за раковиной, как за трибуной. Пока  откуда-то из политических  кулуар, не появилась женщина, которая находилась со мной в семейно-брачных отношениях.  Она пришла посмотреть на мои героические мучения, потому что совершение подвига всегда  сопровождается этими необратимыми последствиями. Но на этот раз ей не довелось увидеть своего  женского триумфа над мужской бесхарактерностью, потому что политическая хитрость, как всегда была на высоте, и заслуживала только похвалы.

-Что у вас здесь происходит? – задала Ангелина  провокационный вопрос, как слабая оппозиция, которая  ищет любой предлог, чтобы оспорить любой сильный альянс победивших партий.

-Не мешай нам, пожалуйста – попытался  я успокоить свою жену, которой во всех  мужских единениях  виделся,  реваншистское движение, с целью опорочить или вообще отказаться от женских услуг, как от устаревшей формы внутренних сношений на политической сцене. - У нас происходят здесь дебаты.  

-Поэтому вы и дверь за собой закрыли? – спросила Ангелина.

-Это переговоры проходят при закрытых дверях, чтобы никто не видел…

-Как за тебя Саша моет посуду!

-Чем ты все время недовольна?  Просто Александру нравится мыть посуду, а мне вытирать ее сухим полотенцем. Подтвердите мои слова коллега!

-Ну, в самом деле,   все так и есть. Я решил предложить помощь вашему мужу, и он  охотно  ее принял.

-С благодарностью все-таки лучше звучит – поправил я  Сашу. Ведь я действительно тебе очень признателен.

Под жаркие взгляды моей  жены  посуда, вымытая Сашей, уже не нуждалась в протирании, потому что ненароком можно было смахнуть с нее полотенцем  клеймо  нашего общежития. Я собрал всю ее на поднос и пошел в сопровождении Ангелки  назад в комнату, чтобы всем рассказать о первом моем совершенном подвиге на территории Германии.

-Но это же не ты помыл посуду, а Саша –  раздражала меня  прямолинейность и односторонность  взгляда избирателя, который ничего не понимал в расстановке политических сил, при избрании достойной кандидатуры на должность канцлера.

-Какая разница кто помыл посуду, главное, что  она чистая теперь.

-Значит, чужими руками ты решил сделать свою политическую карьеру?

-Нет. Я просто свои руки  не хотел марать  грязным ремеслом.

Мы уже прошли три четверти коридора, как я заметил, что кто-то его хорошенько помыл, так что в некоторых местах стояли непроходимые лужи.

-Интересно кому это делать нечего, как заниматься влажной уборкой в воскресный день?

-Это папа все помыл.

-Когда он только все успел. Тут же, как минимум сорок погонных метров при ширине в два с половиной метра. Он что это все помыл исключительно при помощи  двух рук и одной швабры?

-Вот видишь, какой папа у меня молодец.

-Так может он и на третьем этаже помоет две комнаты заодно. Вот тогда он действительно будет умниц…

Я не успел договорить похвальные слова в адрес своего тестя, потому за несколько метров до заветной комнаты поскользнулся и как фигурист, который в воздухе сделал три оборота вокруг своей оси, разбросав руки по сторонам, растянулся на искусственном льду, потому что он попросту растаял.  В первое мгновение я сам ничего не понял, потому что был оглушен звуком разбившейся в дребезги посуды.  Как после настоящего взрыва, осколки разлетелись по сторонам, и собрать их в прежнее состояние не представлялось возможным. Я лежал еще на полу в коридоре, как  начали появляться люди, которые не предложили мне помощь, чтобы встать с холодного цементного покрытия, а они начали выражать соболезнование моей жене, по поводу моих кулинарных и всех прочих  способностях. Особенно женщины неистовствовали и бранили меня.

-Вашему мужу не только на кухне нельзя появляться, но и посуду в руки нельзя давать.

Он все разобьет и сломает – говорила кухарка, у которой одновременно сгорело три блюда  одновременно. На вашем месте я купила бы стальную посуду для него, потому что вся другая для него не подходит.

-Да, у меня он бы и ел не на столе,  как все нормальные люди, а под столом –         показывала моей жене женщина, которой я от чистого сердца  рекомендовал красить губы, чтобы поменьше пробовать свою стряпню. Потому что пуговички на халате не железные, а перламутровые, и скоро должны не выдержать такого давления на них со стороны  пышного тела.

Озлобленные люди собрались вокруг моего тела, которое хотели вынести из  гостиницы «Palast» вперед ногами.  Но я всем своим  одержимым видом показывал, что

что готов сопротивляться, и непременно буду лично присутствовать на кухне во время приготовления пищи двух кровожадный женщин – ведьм.

Я уже поднялся,  и оглядел с высоты птичьего полета страшную картину опустошения. Только железная кастрюля уцелела  после ядерного взрыва, и то в некоторых местах, она была смята, и, похоже, была больше на ночной горшок с одной ручкой,  без стеклянной крышки. Марк вынес мне метелку и совок, а женщины все указывали мне, как надо правильно мести, и не запихивать под  чужие коврики фарфоровые черепки. Еще немного и это случилось бы с человеческими крашеными черепами, но я был спокоен, потому что на кухне опять что-то горело,  лишь, поэтому я не паниковал, а радовался, потому что  расплата за свой грешный язык женщин  ждала  в очень недалеком будущем. Месть – это холодное блюдо,  как говорят  итальянцы, а я бы добавил, что это мороженное со льдом, от которого ноют зубы, и холодная дрожь пробирает до костей.

Вся посуда, которая занимала весть столовый поднос, теперь умещалась в мусорном ведре, не заполнив его даже на половину.

Надо было  запатентовать новую форму транспортировку фарфоровых изделий, при которой значительно снижаются расходы на  упаковку и доставку – подумал я, и пошел выносить мусор на улицу. Но, уже пройдя прямую линию коридора, и попав в мертвую точку для обзора со стороны женщин, которые смотрели на меня вызывающе пренебрежительно, я успел крикнуть не своим голосом: « Пожар. Спасайся, кто может!»

Женщины побежали на кухню, и я снова услышал их не благодарные слова на мой счет,  ведь я  мог совершенно спокойно пройти  мимо того, что еще когда-то  было съедобным.

После того как мусорный контейнер поглотил все содержимое мусорного ведра, мне предстоял еще трудный разговор в тесном кругу  своей семьи, и это отравляло мое существование. Сейчас начнется. Растяпа. Руки у меня не оттуда растут. Тебе бы только что-то сломать. Разбить. Укокошить. Ну, и пусть ругаются со мной, если им от этого легче. Я мужественно зашел в комнату на первом этаже, и чтобы увести все подозрения от себя бесстыже указал на своего тестя, как на истинного виновника  моего падения. На свою одинокую реплику я ожидал получить целое издание афоризмов в сто пятьдесят машинописных листов, но ничего такого не произошло, а даже наоборот. Мне стали хвалить как арабского террориста, которому удалось, если не взорвать,  то, хотя бы напугать целый еврейский и немецкий квартал одновременно.

-За что это вы мне поете дифирамбы? – спросил я, не понимая истинной причины моего восхваления. Ну, то, что посуда всегда бьется на счастье, я знаю, но может, существует и другая примета, о которой мне ничего не известно.

-Посуда еще бьется всегда к переезду – открыла мне тайну теща. А, такой грохот, который стоял после твоего падения,  переселение наше просто гарантировано.

-Может мне еще раз пойти и упасть неосторожно – предложил я для быстрого воплощения народной приметы в жизнь свое бренное  тело.  Но  меня отговорили не по причине человеколюбия и милосердия, а лишь потому, что посуды им было жальче больше чем меня.

Только теперь я увидел, что на правой руке,  на которую я так неосторожно упал, была содрана кожа, и огромный синяк на ноге, намекал на то, что шорты необходимо сменить на потертые джинсы. Майка то же была какая-то мятая, и даже тапочки, напуганные моим падением, теперь не жали, а болтались на моих ногах, как вьетнамки. После того, как я напомнил,  что в гостиницах с пятью звездочками завтрак можно получить круглосуточно, мне сделали кофе и два бутерброда. В комфортабельном номере я сел на кресло тестя,  и принялся уплетать за обе щеки походную пищу. Мое внимание привлекла большая стопка белой бумаги, на которой было что-то написано рукой жены. От вечной своей любознательности я простер свои руки к этому письменному мемориалу, потому что всегда больше  ценил устное слово, и оно для меня было живым.

-Ты что уже мемуары на немецком языке пишешь? – спросил я у Ангелки, пытаясь понять смысл прочитанного.

-Я обязательно когда-то напишу мемуары, но это произойдет не раньше, чем  через 50 лет – услышал я вежливый ответ, на свой лукавый вопрос.

-Мемуары лишь тогда хорошо  раскупаются людьми, когда им известно историческое значение человека, о котором они читают. Иначе ни один издатель не решится опубликовать твои воспоминания.  Так что учти это на  будующее.  

-А, о ком писать ты мне не  подскажешь?

-Ну, конечно же, обо мне – раздражено сказал я, выходя  из себя, потому что не мог понять, как такая очевидная истина, которая видна  невооруженным глазом, надо еще и объяснять. - Другой более важной  фигуры в начале этого тысячелетия, как и в конце его, просто не предвидится.

-Ну, если  о тебе,  ты предлагаешь мне   писать, то оно уже почти готово, за исключением одной главы.

-Какой же? Я охотно помогу тебе, и вспомню даже  мельчайшие детали моей неординарной судьбы. Вот это будет книга. Я даже автограф  свой поставлю на каждую книгу.

-Ну, это совершенно лишнее, потому что тот,  о ком пишут, уже, как правило, давно нет в живых.

-Это, в каком смысле? – насторожился я. Хоть неблагодарные современники  спят и видят меня в деревянном гробу, но я не доставлю им  такого праздника, потому что далекие потомки заслуживают того, чтобы увидеть  меня еще бодрым и здоровым. Так  какой главы не хватает в твоих мемуарах?

-Мне даже не главы, а одной даты не хватает, чтобы закончить свою работу над книгой, только и всего.

-Боюсь, что этой даты придется  ожидать дольше, чем  ты планируешь. Мемуары надо писать о живых людях, потому что они всегда могут поправить автора кровавого бестселлера и поставить его на место. Так что это за переписка? – взвесил я одной рукой тяжелый манускрипт. По объему она равна основоположникам классовой борьбы. Даже Энгельс с Марксом были более лаконичны в своих суждениях.

-Это заявления на получение одноразовой и постоянной помощи от социальной службы.

-Что все это, ты хочешь отправить сразу? Тут как минимум  необходимо два грузчика, и несколько лет напряженного труда всего коллектива социаламта.

-Так что письма не отправлять?

-Я хотел сказать, что высылать их надо постепенно, чтобы чиновник привык к этой переписке, как к любовным письмам. А, ты хочешь отправить их, одной телеграммой, да еще с пометкой срочно. Помощь надо не требовать, а нижайше  просить,  и кланяться до самого пола. Из тридцати писем надо отправить максимум два, чтобы интеллигентно напомнить о своем  бедственном положении. Вот помощь на покупку французского нижнего белья, итальянской  демисезонной обуви и зимнего пальто, вот это как раз то, с чего и стоит начинать. В другом заявлении, мы как будто  напоминаем, что начало нового  школьного года уже не за горами, и однокласснику нужны письменные принадлежности, ранец, и кулек с конфетами, как премия за согласие нашего сына идти в немецкую школу. Ведь без него Марк в школу не пойдет.

-Но мы же имеем право подать заявление на все – спорила со мной жена, хоть я и не возражал ей.

-Право мы, конечно, имеем на помощь, но не на всю сразу. Будь я на месте чиновника столь уважаемого органа, то я бы сходу тебе отказал в двадцати восьми заявлениях, просто пересчитав твои почтовые расходы.

-Ладно, умник, без тебя разберусь, сколько писем надо писать, а, сколько отправлять! – приняла мой план действия Ангелина, но тёщя все еще возражала.

-Пусть контора и дальше, как говорится, пишет, но отправлять свои письма не спешит, тем более что без моей подписи, любой документ не действителен – сказал я и пошел, на третий этаж, чтобы переодеться в более вызывающий вид, чем был на мне.  Настало время выйти к людям в спортивном костюме фирмы «Найк» китайского производства.

Все просто обалдели, когда увидели меня, и  долго не могли понять, как могли они проглядеть такого спортсмена международного класса, хотя половина из них, сидела на нескольких лавочках, не вставая со дня нашего приезда в общежитие.   Они как будто приросли к деревянным скамейкам, наблюдая за всеми с утра до глубокой ночи.

В их компетенции были всеобъемлющие вопросы, такие например, кто что купил, и за сколько, почему одинокий сосед так часто встречается  на кухне с замужней женщиной, и при видя ее, опускает глаза, а она его кормит тарелкой супа, куда пропало пол  килограмма фарша  семейной пары из Москвы из общей холодильной камеры, и где еще остались фруктовые деревья, которые  еще не подверглись нападению со стороны двуногой саранчи.

Как трудно было им меня узнать, но одна деталь моего спортивного гардероба выдала меня с головой. Мою любимые синие сланцы, одетые на голую ногу указали на мою принадлежность к этому общежитию, еще на 12 месяцев.  Побродив возле местных старейшин, которые играли в шахматы, а больше в домино, я неожиданно для себя оказался на детской площадке, но и там меня, очевидно, не ждали, потому что дети начали плакать, предполагая самое худшее. Наверное, они думали, что я унесу в своих тапочках весь песок из песочницы, или буду кататься на качелях до посинения. Но дети ошибались, не так уже и сильно, потому что лет двадцать пять, как я  не приносил в карманах домой золотой песок,  и не ломал железные качели. От этих приятных воспоминаний, мне захотелось снова вернуться в комнату на первом этаже, чтобы начать первую главу из цикла жизнь замечательных людей, под названием – »Как меня любят дети». И не любили, как постарается поправить меня автор, а любят, и будут любить всегда, просто души не чаять, потому что я никогда младших не обижал в присутствии их злобных родителей.    

Кто-то играл в бадминтон, в волейбол, в домино, но настоящие мужчины сражались на футбольном поле, не надеясь на пощаду, потому что шипы от кроссовок  сорвали как скальп зеленый газон, обнажив черный, еще плодотворный  слой земли. Это не был простой матч между скучающим от воскресного безделья мужским населением общежития, здесь разворачивалось  священнодействие, которое в Испании, называют просто корридой. Но в Клетенберге все было значительно серьезнее, потому что количество   быков на арене было  тождественно количеству матадоров, только судья был в меньшинстве, и мне было его почему-то жаль.

Я одиноко стоял возле штанги у  футбольных  ворот со стороны матадоров, и в меня даже попали несколько раз, не в силах найти для себя более  широкой  и упитанной  цели.

Страсти на футбольном поле разгорелись нешуточные, и уже никто не смотрел на то, что отцы бились с сыновьями за один кожаный мяч, когда его можно купить в каждом магазине, почти что даром.  Но судья не останавливал игру,  так как  она прекратилась сама с собой, потому что женщина из окна на четвертом этаже срочно требовала к себе мужа, и незамедлительно. Вратарь матадоров ничего, не объясняя своим игроком, только снял со своих рук перчатки, и трусцой побежал в общежитие. Но этим предательским уходом внутреннее равновесие на поле нарушилось, и молодые быки начали прижимать матадоров все чаще к своим воротам. Капитан команды, которая оказалась в меньшинстве, с надеждой посмотрел на меня и я не смог ему отказать. Сначала меня поставили в нападение, и я решил всем своим видом показать, как не ошиблась команда в своем выборе. Но вскоре я выдохся, и попросил отвезти меня в защиту, где намеревался свести на нет, все  атаки с центра и флангов. Мне только один раз удалось ударить ногой по мячу, а в ответ получить целую серию  телесных повреждений, с легким сотрясением головы. Но я бы вытерпел и это, если бы не  шипы на красовках, которые прошли по моим босым ногам, вперед, назад и  поперек. Видя мое удручающее физическое состояние, капитан, который просто не сводил с меня глаз, поручил мне охранять наши ворота в целостности и сохранности. Это был последний рубеж, за которым простиралось поле, так сетки на воротах не было, то и бежать за мячом, никому в охоту не было. Я надел перчатки и встал  у священных ворот и этот миг моего триумфа разделил со мной мой сын, который появился неизвестно откуда.

-Папа тебе доверили место на воротах! – с гордостью за меня и за себя сказал он.

-Да, сынок не каждому доверят такой ответственный пост,  в таком тяжелом и драматическом  по своей  напряженности матче. Так что ты найди себе место побезопасней, и наблюдай оттуда. Наши соперники так бьют по мячу, как будто хотят спутник шпион сбить с околоземной орбиты.

Марк отошел от ворот, как я и просил его, и теперь полностью сосредоточился на поле. Наши соперники были моложе нас, чуть ли не вдвое, и эту разницу легко было увеличить еще, если бы Александр, своим сорокалетним возрастом не нарушал эту статистику. Как  он зачесался в ряды молодых и юных, мне было не понятно, но играл он, к слову сказать, не плохо, и несколько раз даже напугал меня, когда неистово  рвался к моим воротам. Но защитники тоже не дремали, и остановили его на ближних подступах. Только десять минут я стоял в сухую, как неожиданно для всех пропустил в свои ворота первый гол. Я совсем не расстроился  этому факту, потому вратарь должен спокойно переживать обычные неприятности свой не легкой профессии. Ну, не стоять же на смерть против тех, кто пожелал забить гол.  Тем более что мы тут же отыгрались, и снова пропустили в свои, которые на короткий отрезок времени, по ошибке стали моими. Вскоре голы посыпались, как из рога изобилия, и я перестал  им просто вести счет. Футбольный счет 1:8 больше подходил хоккейному, только клюшек я не видел, и никто не кричал: «Шайбу, шайбу». В пылу спортивной борьбы я совсем забыл о сыне, который снова стоял у моей штанги и горько плакал.

-Ты – вратарь дырка – отчитывал он меня. - Ты уже десять голов пропустил, как тебе не стыдно.

-Не десять, а восемь.

-Нет, десять. Я сам считал.

-Ты что уже и до десяти можешь считать? – удивился я, как настоящий отец, который однажды узнают отличную новость, которой в обед уже будет сто лет.

-Я уже до тысячи считать могу.

-Ну, это совершенно лишнее, потому что в истории футбола еще не было такого унизительного счета.

-Да, папа, ты настоящий чемпион, который подметает стадион – начал дразнить  меня сын, и его слезы, почему-то передались мне. Слезы обиды текли у меня по щекам, от такой несправедливости. Ведь я пропусти не десять голов, и не восемь, а всего двенадцать и чувствовал, что на этом мои муки не кончатся. Но чертова дюжина пугала меня своей  черной пропастью и оккультным духовным падением на самое дно турнирной таблицы.

Я полностью был закрыт своими защитниками, которые мелькали у меня перед глазами, поэтому не сразу увидел мяч, который летел в правую «девятку». Я какое-то мгновение раздумывал, что делать, или как прежде пропустить очередной гол, или попытаться достать не берущийся мяч. Это внутреннее раздвоение, как  разогнувшаяся пружина выстрелила в воздух, и я взлетел высоко в небо, как птица, и   уже с мячом в руках, как мешок цемента упал на стоптанный грунт и рассыпался в мелкую серую пыль. Это было моим вторым падением за сегодняшний день, и третьего мне уже было просто не пережить, потому что уже при последнем соприкосновении  с землей, во мне, что-то   хрустнуло и все время стонало. Не сколько здоровых мужчин пыталось вырвать из моих рук мяч, чтобы занести его как принято в регби руками за вратарскую линию, но я отчаянно сопротивлялся, пытаясь зубами прокусить  свиную кожу круглой формы и добраться, в конце концов, до резиновой камеры.

 Меня выносили с поля, как настоящего воина, на плечах своих товарищей, и врагов, которые решили оказать мне последнюю честь, потрясенные моим  беспримерным мужеством. Вместо настоящего меча я держал в руках  пойманный мной мяч,  и общая картина скорби  становилась просто не выносимой. Траурная процессия несколько минут постояла у стола, за которым играли в домино, затем возле шахматистов, которые ничего не знали о футбольной страсти, и медленно двинулась к общежитию. На лестнице меня чуть не уронили, поэтому левую руку, мне пришлось опустить вниз для балансировки, и она болталась, как мертвая плоть у настоящего покойника. Кухня первая отреагировала на такую положительную информацию, и женщины, которым я мешал при жизни, утратили свою  врожденную  осторожность и забыли, что  и при смерти, я  бываю опасен. Меня уже несли по коридору в комнату на первом этаже, но я развернул это шествие, решив хоть напоследок воспользоваться услугами человеческого лифта. Но восхождение на пик третьего этажа было остановлено моей женой, которая вышла уже вся в черном.

-Ну, что доигрался? – оплакивала она меня. Рожденный ползать лететь не может – утверждала ограниченная женская логика, и   мужчины с ней не согласились,  даже  посчитали  это высказывание оскорбительным  для  летающего голкипера.

-Про летучего голландца  я что-то читала, а вот про летающего голкипера ничего.

-Потому что ты футбольное обозрение сама не смотришь, и мне не даешь – признался я и принял  свое первое причастие. Может, если бы не ты, то я стал бы настоящим вратарем, и обо мне слагали сказочные  легенды и красивые  песни.

-А, почему не печальные повести и не страшные саги? – задала  провокационный вопрос Ангелина и  моя  правая рука выпустила мяч и повисла в воздухе. Теперь я был похож, если и не на летучего голландца, то на лодку с двумя веслами, которая загребает ими, чтобы отплыть в царствие небесное, по голубой лазоревой волне.        

-Не знаю почему! Что я все обязательно должен знать.

-Ну, наконец-то я е услышу от тебя никаких советов.  Вот удача.

-Еще скажи, какое счастье, что я разбился, но последний совет все-таки  прими. Подай прошение в социальную службу « на одноразовую целевую доплату  всех необходимых расходов связанных с моим погребением.

-Вот я прямо сейчас и пойду писать.

-Попроси чиновников от меня, пусть выделят достойные деньги на поминки, чтобы мы отпраздновали это событие всем общежитием или пусть помогут продуктами и спиртным. Я всю свою жизнь не забуду от них такой услуги. Да, я за социаламт в огонь и в воду.

-Непременно все попрошу и напишу.

-Все ребята,  контора пишет, значит, работает, а меня по-тихому отнесите  в мою комнату, там я и хочу принять свой крест или звезду Сиона, а лучше глоток пива, потому что в горле у меня пересохло.

Мужики положили меня на кровать, открыли бутылку пива, которое я припрятал еще с Айзенберга, и оставили умирать, как настоящего воина, то есть голкипера, которому предстоит взять пенальти от самого бога.

Вдруг в комнату вошел  сын, и сел ко мне на железную кровать к самому изголовью. Он несколько  раз погладил меня по голове, но затем взял в себя в руки, потому что не любил  нежностей, как и я.

-Какой ты папа молодец. Это же надо такой мертвый мяч взять – сказал сын.

-Вот поэтому я сейчас себя ощущаю больше мертвым, чем живым. Кстати, где ты все время был, когда меня выносили с поля? – спросил я тихим голосом.

-Я  несколько раз измерял расстояние, которое ты пролетел.

-Интересное дело, отец умирает, а ты  ему же ему могилу копаешь.

-Могилу всегда роют в глубину, я измерял ее в длину.

-Ну, и  каков результат? – спросил я.

-Три метра.

-Неужели я пролетел три метра.

-Если быть точнее, то три метра двадцать три сантиметра. Дедушка рулеткой твой результат зафиксировал.

-Так что уже вся семья знает, о моем рекорде, который достоин книги рекордов Гиннеса?

-Да. Мама сказала, что она туда тоже напишет, и может нам, и оттуда выделят деньги, как социальную помощь.

-Передай маме, что оттуда деньги она никогда не получит. Так что зря старается.

-Может ей указать в письме о выделении денег, как на благотворительность? – спросил  Марк.

-Финансовые средства на благотворительность всегда выделяют на определенный   проект – передавал я первые экономические знания своему сыну. Когда государственных денег не хватает, то частные лица или организации участвуют в программе по оказанию конкретной помощи под девизом: «От  сердца к сердцу».

-Но ты же нуждаешься в лечении – это наш проект  и значит, мама делает все правильно. Так что Гиннесу придется заплатить за все.

-С какой стати, это организация должна нести такие расходы?! Я против хаотичного выбора лиц, которые мне что-то должны, тем  более сейчас, когда мне трудно принять самому решение по такому личному вопросу. Это я сделаю сам, без какого либо на меня давления со стороны.

-Ну, ты же не знаешь немецкого языка!

-Да, это действительно мое умственное  упущение. Но существуют еще другие языки, на которых  говорит богатое человечество. Английский, например или французский языки.

-Но ты же на них не говоришь! – заявил мне Марк.

-Ну, и что, зато читать могу и очень даже громко.

-Так что передать маме – решил мой сын, что аудиенция закончена, и поспешил оставить своего сломленного отца в одиночестве.

-Скажи маме, что когда умирают настоящие спортсмены, то их рекорды остаются на века, так и не покоренными. Длина в три метра и двадцать пять сантиметров – это мой   персональный вклад в бессмертие моего имени.

-Три метра двадцать три сантиметра – уточнил сын.

-Три метра двадцать пять сантиметров – настоял я и указал, что два сантиметра, дедушка проглядел умышленно, чтобы у меня от такого мирового результата голова не закружилась от успехов.

-Ну, все передам, как ты и просил, а сейчас я пойду  во двор и сыграю в шахматы.

-Иди сынок, и поиграй в песочнице – автоматически благословил я сына, как много лет назад, но тут  до меня дошел истинный смысл им сказанного. - Ты что уже в шахматы умеешь играть?

-У меня папа второй детский разряд, если хочешь знать.

-Какой? – даже повернул  я голову в сторону сына, который уже стоял у дверей, и открывал их.

-Второй разряд. Но вскоре я  выйду уже на юношеский.

-Ты смотри, как время быстро бежит,  в моем представлении, ты еще в  детской коляске должен кататься, а ты уже в шахматы играешь. Человеческая жизнь – это такое короткое время, только глядишь, разложил фигуры на шахматной доске, сделал  тройку ходов, и не заметил, как получил мат  еще в самом дебюте. Но ты   этого сейчас   не поймешь – видел я, как сын еще одной ногой был здесь, а другой во дворе. Разгроми своих соперников в шахматы, кто слишком самоуверенно будет с тобой себя вести, но пожилым людям предложи всегда ничью, потому что мудрость  и  человеческий опыт надо уважать.

-Хорошо обижать я никого не буду,  в случае чего  загоню чужого короля в угол и устрою ему пад – уже из коридора отвечал на мою просьбу сын, обещая  щадить преклонную старость.

Я  сложил  голову на подушку и проспал до самого  ужина. Когда солнце начало садиться за горизонт, я спустился вниз, где без меня жизнь продолжалось своим чередом, никак не сказываясь на здоровом аппетите  членов  моей семьи.

-Приятного аппетита – сказал я по-немецки и услышал что-то вроде спасибо на том же языке. Общий стол просто ломился от местных деликатесов, так что глаза

все время разбегались по сторонам, и никак не могли сфокусироваться в одной точке.

Но один из паштетов привлек мое внимание, и я попросил, очень даже любезно намазать мне бутерброд из него.

-Ты что есть, хочешь? – спросил меня тесть.

-Очень даже хочу – признался я. Так хочу, что готов все съесть, чтобы вы не предложили.

-Мама тогда налей моему мужу борща – зная, мое не очень спокойное отношение к русской кухни предложила Ангелина, и теща уже поспешила его выполнить в жизнь.

Она вытащила целую кастрюлю, и поспешил на кухню, чтобы его разогреть. Но я вовремя остановил маму, и попросил ее не делать этого, потому что горячий борщ для меня в летнюю жару просто не выносим. Но я готов из уважения к вам съесть тарелку холодного русского супа, как окрошку, которую подают в самых дорогих ресторанов как фирменное  блюдо.  Я набросился на жидкое питание, которое по цвету напоминало разбавленную в воде марганцовку, и с удовольствием выпил его.

-Если ты хотел, есть, почему ты не отвечал, когда я  звал тебя? – снова допытывал меня тесть.

-Я не слышал вас, потому что мое окно было закрыто – пришлось признаться мне в своей ошибке.

Так  как  наши комнаты находились как раз друг над другом, и чтобы сэкономить время, то открывалось окно на первом этаже, которое возвещало жильцам на третьем этаже, что все готово к очередной трапезе. Это голосовое приветствие уже все знали в общежитие, потому что только мы питались вместе,  и всех удивляло, как это родители   с взрослыми детьми уживаются за одним столом.

Но есть отдельно друг от друга, никому даже в голову не могло прийти, потому что это настоящий позор считать, что тебя объедают родные люди. Я вот только хотел запатентовать грузоподъемный механизм, который состоял из одной веревки с одним концом в моих руках, и целым термосом еды, который привязался за другой конец на первом этаже. Мне казалось, что мое открытие понравится всем, как и порадовало меня на первоначальном этапе, но я ошибся. Многие подумали, что я брезгую питаться со всеми, а я хотел лишь сэкономить время на ненужное хождение по этажам и поберечь серебряный голос тестя, кричавшего на все общежитие меню на сегодняшний день.

После ужина мы в полном составе вышли  во двор, который я назвал Бродвеем, и почесали по Нью-Йорку туда сюда, сюда туда, пока не стало смеркаться, и  по расположению звезд в ночном небе  я не определил наше точное расположение на земле: Европа – Германия – Тюрингия – Клетенберг.

 

 

 

 

                                                        14

Каждое мое пробуждение в эмиграции начиналось с тяжелого ощущения того, как я здесь оказался. Ко мне постепенно приходила память и это хоть как-то меня успокаивала.  Только что делать дальше, даже моя неуемная фантазии никак не могла ничего стоящего придумать,  и я подчинялся сложившемуся распорядку дня, как к чему-то неизбежному.  Но любое упорядоченное движение было на первых порах лучше, чем делать никому не нужный ветер, хотя в такую жару, любой сквозняк был на весь золота. Старожилы, прожившие в Германии уже много лет, никак не могли вспомнить, когда еще в этой стране стояла такая средиземноморская жара, и что послужило причиной изменения климата в такие кратчайшие сроки. Только местные жители радовались такому природному феномену, потому что теплый солнечный день в Германии это, пожалуй, приятное исключение из череды дождливых месяцев.

 Меня умиляла картина, когда немцы пользовались любой возможностью, чтобы оголиться на встречу солнцу, полежать на зеленой лужайке, и тем самым сэкономить на поход в косметический салон, где за пол часа можно было получить приятный коричневый загар. Ведь, как известно немцы  стали чемпионами по туризму в теплые страны, и ни что так не говорит о состоятельности гражданина, как его загар.

 Когда  люди хвалились своими домами, машинами, яхтами, любовницами, счетом в банке давно прошли безвозвратно, теперь загар настоящий показатель состоятельности  и деловых качеств  человека, и  с этим я согласен на сто процентов. Тем более что  свои четыре стены, как четыре колеса, как любовницу  как счет в банке нельзя взять с собой в гроб, а загар можно, потому что он стал несмываем, как настоящая наколка. Загар больше говорит о вашем вступлении в класс избранных и уважаемых людей, чем какой-либо другой документ.

Но откуда я был  родом, там солнца всегда было с избытком, и поэтому дефицита в ультрафиолетовых лучах не было. Но жару можно было все-таки как-то выдержать, при наличии, например, целого ящика холодного немецкого пива, а вот воздержание  перенести для здорового мужчины было уже невмоготу. Если секса при социализме, как всем известно, не было, то я и в Германии не ощущал никакой разницы. Может потому, что я  жил в восточной ее части, которая была тоже нацеленной на построение социалистического государства, не отвлекаясь, не понимая для чего вообще необходим секс. Это что-то вроде перекура в трудовом распорядке или  общий душ после тяжелой смены, когда все желания атрофированы.  Может в любой переходный период, каким являлся социализм, как первая ступень к коммунизму, так и в эмиграции, до получения постоянного вида на жительство, или гражданства страны, где я оказался,  отменяется до наступления лучших времен.

-Ну, что ж тяготы эмиграции надо стойко претерпевать – подумал я и почему-то пожалел себя, потому что был просто не готов к такому повороту событий. И тут я вспомнил один разговор, с мужчиной средних лет, который приехал в Германию один, и теперь посещал языковые курсы  в Нордхаузене.  Язык никак ему не давался, поэтому он  было,  уже загрустил, и сложил  руки, если бы ни одно но. В помещение, где он проходил обучение немецкого языка, находился еще и публичный дом,  и он часто по его словам ошибался дверью, путая одно публичное  заведение  с другим.

 Не знаю, где он лучше себя чувствовал, но в любом случае ему приходилось общаться на одном языке, как с учителями, так и с женщинами, которые занимались индивидуальной трудовой деятельностью. Эти ежедневные упражнения помогли ему сломить страх внутри себя говорить на иностранном языке,  с разными  людьми, в любой   мебелированой обстановке. Так, по крайней мере,  он, рассказал мне  свою историю познания чужого мира,  не только через сухую теорию не родной речи, но и практически тренируясь, со скрипом  пружин каждый божий день за соседней дверью.  Что было правдой в его рассказе, а что вымыслом я не берусь судить, но разговаривал он довольно прилично, поэтому этот вид обучения меня заинтересовал с научной точки зрения, как еще одной возможностью за счет эффекта расслабления получить продолжительный результат в закреплении грамматических основ  с последующим внедрением их в рабочую жизнь.

Я открыл свою дверь, которую не закрывал только на ночь, потому что не пугался никаких не прошеных гостей в темное время суток. Тишина, которая стояла в общежитие меня просто  завораживала, и отсутствие людей я отнес на применение нейтронной бомбы, когда все материальные предметы и  блага остаются не тронутыми, а погибают только живые существа. Свои наблюдения я стал вести еще в коридоре, затем в туалете, и даже на кухне я не обнаружил ни одной живой души, хотя это место  на земле никогда не пустовало, даже в самый поздний час. Я со страхом постучался в комнату на первом этаже, и обрадовался человеческому голосу, который разрешал  мне войти в нее. Сын и теща играли в шашки, и  очень удивились моему раннему  пробуждению. Мы поздоровались, я подошел к столу  и сразу оценил положение белых шашек, за которых играла мама безнадежным.  Но этого я не  стал говорить, а только спросил: «А, куда собственно подевались жильцы нашей гостиницы?».

-Все уехали на курсы  в Нордхаузен – ответила мне теща.

-Что все?

-Каждый приезжающий  в Германию эмигрант должен пройти языковый курс – уже читал  мне прописную истину сын. Этот курс длится пол года.

-Ну, почему же пол года – уже решил я,  в отместку  расстроить Марка. Вот я знаю некоторую группу людей, которым предстоит учиться значительно дольше. Обучение в гимназии, например для  учеников   длится  целых тринадцать лет.

-Ничего себе. Так что я, когда ее окончу, мне будет двадцать.

-Может и больше. Все от тебя зависит.

Вскоре на шахматной доске исчезли все белые шашки, и игра была закончена победой черных, как я и предполагал раннее.  Я уже заварил себе чай, и в прикуску с сахаром, который необходим для интенсивного умственного процесса, задал уже следующий вопрос:

-А, где моя жена и мой тесть?

-Они пошли на прием к врачу – снова ответила мне словоохотливая теща.

 В Клетенберге  есть  врач по общим вопросам, который может дать  направление к нужному специалисту.

-И  давно они ушли? – спросил я.

-Уже больше часа.

-Значит, когда они вернутся неизвестно, да?

-Это одному богу известно. Этот врач принимает в Клетенберге всего два раза в неделю. Многие из общежития записалась к нему на прием, так что  нам придется ждать.

-Тогда  мы с Марком лучше пойдем на бассейн, чем сидеть в четырех стенах и просто ждать.

-Ура – услышал я  крик благодарности от человека, которому еще долго предстояло грызть гранит немецкой науки.

-Когда они вернутся, вы можете присоединиться к нам. Но если до обеда они не вернутся, тогда мы придем в общежитие.

-А, если мы разминемся? – просчитывала теща все слабые стороны моего грандиозного плана.

-Разминуться мы физически просто не сможем, потому что дорога, которая ведет в бассейн одна.  Я сомневаюсь, чтобы до обеда построили бы еще одну. Так что Марк бегом переодеваться пока я не передумал.

-Я уже  в принципе готов. Только плавки надену – взял со стола ключ юный пловец, и отправился переодеваться на третий этаж.

-Да, и еще – обратился я к маме.  Мне необходимы местные деньги, чтобы попасть в бассейн. Ангелина куда-то положила кошелек, и мне о его  местонахождении забыла поведать. Так что выручайте.

-Конечно, конечно.

 После того как одна купюра в целых десять евро оказалась в моем кармане, мы отправились  в сторону бассейна. Такие большие деньги я решил все проесть и прогулять за один день. Правда,  с половиной от этой суммы пришлось расстаться уже на входе в бассейн, но как говорится, лиха беда начала. Я помог одеть Марку  спасательный жилет, и он раньше меня полез в воду. Но так как я получил точные инструкции со стороны бабушки моего сына, как вести себя на воде, и кого надо спасать в первую очередь, то я и решил последовать их исполнению неукоснительно.

Бассейн был поделен на многочисленные  дорожки, которые служили для многих  плохо водоплавающих людей еще одной возможностью свободно держаться на мокрой поверхности, не прилагая к этому дополнительных физических усилий. Чтобы уберечься от бликов слепящего солнца, я плавал в темных очках. Желтый спасательный жилет китайского производства  лежал на воде возле бортика и брызгался во все стороны. Он беспощадно расправлялся с высокими  женскими прическами, которые держались при помощи лака для волос, и заколками, но после водяного крещения лежали теперь как береты на голове. Многие из них выражали  мне свое неудовольствие, безобразным поведением моего сына, и грозились пожаловаться на нас обоих  администрации этого плавательного сооружения. Я поначалу отнекивался и говорил, что  к товару  с  китайским тавром не имею никакого отношения, но мне не верили и  выговаривали черт знает что на нескольких языках мира.

 Смысл слов сказанных  по-немецки, по-прежнему был для меня притчей во языцех, но  испорченное настроение я читал на лицах женщин без словаря.

-Марк прекрати брызгаться – сказал я. Не то нас просто  выведут отсюда.

Но сын меня не слышал и бил руками о воду, как лебедь, пытаясь, первый раз взлететь.

-Хочешь, я научу тебя плавать? – предложил  я сыну, чтобы отвлечь его от хаотических движений.

-Хочу – неожиданно быстро ответил мне сын, и я стал  давать  ему первые советы, но он меня, кажется, не слышал, а сразу расстегнул жилет, поверив в свою непотопляемость как «Титаник». Когда он начал быстро  погружаться в воду, я схватил его, но уже  было поздно.  Марк успел нахлебаться  голубой воды, и отчаянно  кричал, помогите по-русски. Как только он отдышался, и страх постепенно прошел, я снова стал рассказывать простые прописные истины.

-Никогда нельзя паниковать на воде – это первое, а во-вторых, глупая самоуверенность  приводит часто к несчастным случаям. Ты понял?

-Кажется, понял.

-Тогда давай еще раз повторим наш урок, и не забудь, что руками и ногами в воде надо работать постоянно.

Следующая попытка прошла уже не плохо, но вода в бассейне снова убыла на несколько жадных  глотков. Но прежней радости от соприкосновения с голубой волной в детских глазах уже не было, и посиневшие губы просили под ногами спасительной суши. На земле я решил приободрить сына со словами, что все кто научился плавать, выпили до этого несколько литров не только пресной, но и соленой воды, а она такая не вкусная. Но вместо того, чтобы внимать своему  мудрому учителю, глупый и разраженный  ученик сорвал с меня темные очки и забросил их на середину бассейна.

-Ты что это сделал, хулиган! -  пришла уже моя очередь возмутиться от поведения моего сына. Кто же теперь достанет их?

-Ты и их достанешь. Как родного сына топить, так ты первый. Ты лучше покажи, как ты можешь спасать на воде.

-С трехметровой глубины я никого не достану, так что мои очки тю-тю. Жаль,  конечно, очки, но видно придется с ними  навсегда расстаться – сказал я спокойным и равнодушным голосом и  тут же прыгнул в воду, вспомнив об их настоящей стоимости.

Целых пол часа я нырял с места  в глубину, но  безрезультатно. На голубом дне хорошо были видны очки, но добраться до них  для меня было просто нереально. Тогда сев на бортик бассейна, чтобы набраться новых сил, я стал ревниво охранять свою территорию, никого не подпуская  ближе к затонувшему кладу, больше чем на 12  кабельтовых. Я зорко следил за  пловцами, занимающихся  подводной охотой, которые  хватали из глубины женские ножки, а те отбивались, отчаянно сопротивлялись, норовя каждый раз попасть в дуло пневматического ружья. Через какое-то время я снова возобновил свои попытки, и  воды в  бассейне стало еще меньше, но еще так не достаточно, чтобы я смог  достать свои очки. Несколько  насосов, наверное, за сутки откачали бы воду из этого резервуара, ну хотя бы до щиколотки моей ноги, потому что дальше я с глубиной справился бы сам. Я уже навсегда распрощался со своими очками, как молодой и хлипкий юноша, без особого труда нырнул и достал  мне их. Он протянул мне их, не требуя за них никакой награды, потому что истинным вознаграждением за его геройский поступок было бы мое исчезновение, ну, хоть на десять минут из акватории бассейна. Только сейчас я заметил, какого  внимания удостоился я со стороны отдыхающих, за свою беспримерную жадность. Некоторые даже хотели  оказать мне гуманитарную помощь, жертвуя своими фирменными очками, от ведущих домов моды Европы и Америки, не подозревая, что я ношу очки и одежду  только от китайского производителя. Я давно привык  к торговому знаку Made in China, и просто не представлял своей жизни без него. У меня была стойкая аллергия на высокое качество одежды  при ее заоблачной цене. Пусть товары,  произведенные  в стране с миллиардным населением,  были не так хороши, как хотелось,  но их  оптовая цена за один полный морской  контейнер  меня устраивала больше, чем розничная цена от «Версачи» за  один мужской костюм. В этой  пропорции была заложена математическое   неравенство, а на политической языке это  звучало бы, как экономическая несправедливость, которая  вызывала во мне классовое недовольство, то есть бойкот всего  олигархического.

Марк уже давно лежал на солнце, как я подошел к нему в  темных очках, улыбаясь  белыми зубами.

-Что загораешь? – спросил я его.

-Загораю – получил я лаконичный и сердитый ответ.

-Так значит, когда родной отец умирает с голоду, ты в это время спокойно загораешь. Ну, и нервы у тебя!

-Так пойди и купи чего-нибудь.

-Я бы с удовольствием это сделал бы, но боюсь, что очередь за мной станет просто огромной. Да, за мной ее просто нет смысла занимать, потому что я стану, как камень преткновения.

-Ты что не можешь заказать два бутерброда с колбасой?

-Боюсь, что мой заказ не поймет ни один продавец.

-Ты скажи zwei Wurstchen bitte.

-Как-как?

-Zwei Wurstchen bitte – еще раз повторил свою фразу Марк.

-А, bitte  еще, зачем говорить?

-Ну, так положено, чтобы продавцу было приятно выполнить твой заказ.

-Что я у него бесплатно прошу меня обслужить. Bitte я говорить не буду, потому что просто не запомню третье слово.

-Ну, как хочешь.

-Может, ты пойдешь его все-таки  попросишь, а?

-Я не пойду. Тебе надо самому уже разговаривать.

-Прошу меня не учить, что мне надо делать, а что делать не надо. Если ты не голоден, то и мне уже расхотелось, есть – решил я измором взять вверх над детским эгоизмом. Но мои испытания не прошли даром, потому что слабым звеном в этой научной концепции оказался  все-таки я, и через час,  я как миленький я встал в хвост очереди, повторяя про себя – zwei Wurstchen bitte. У меня было хорошее настроение, но чем ближе я продвигался к лотку, за которым стоял огромный мужчина, тем серьезнее становился я. Передо мной  уже взяли  две костицы, прожаренные на гратаре и нсколько бутылок пива, как я оказался один на один с продавцом. Слова,  выученные мной наизусть, куда то пропали, и я стал их мучительно вспоминать, но так ничего стоящего и не подобрал из мировой классики как –To be or not to be.

Голая  волосатая грудь мужчины-продавца, попаленная открытым огнем,  привлекла мой покупательский  интерес, и я никак не мог оторваться от этой эротической картины. Я стоял уже около двух минут у прилавка, как громом пораженный не в силах вымолвить ни слова. Я находился в стопоре, в  парализованном состоянии, и ничего не мог с собой сделать. Я даже ущипнул себя дважды, чтобы заставить мой язык, если не сказать что-то, то хотя бы прокричать, но он  лежал  в моей полости рта, как камень преткновения, и не было силы, которая могла бы его своротить с этого позорного  места. Люди, стоящие за мной понемногу стали роптать, подталкивая  меня поскорее сделать свой выбор из огромного ассортимента мясных продуктов, который состоял из рубленой свинины и колбасы. Тут я вспомнил совет своей тещи, которая утверждала, что когда не знаешь что сказать, то надо  просто улыбнуться  навстречу местному жителю своей доброжелательной улыбкой. Я все так и сделал, правда мимика моего лица, наверное, больше походила на человека, который недавно сбежал из сумасшедшего дома, и несколько дней ничего не ел. У  моего продавца сложилось именно такое впечатление обо мне, потому что мой облик ассоциировался еще и с глухонемым клиентом, готовым на все, ради  утоления своего звериного голода.

Огромная пауза, возникшая в наших взаимоотношениях,  никак не хотела заканчиваться, хотя продавец со своей стороны прилагал все силы для ее устранения. Ну, это  и было понятно, потому что его товар портился прямо на моих глазах, а мне было хоть бы хны, на его быстрое банкротство. На первый свой мычащий звук мужчина с подпаленными волосами на груди отреагировал незамедлительно, пытаясь подсунуть мне, две дорогие костицы, которые уже так долго лежали на солнце. Ну, если это приобретение  я    мог себе позволить, то на сладкую газированную воду для  сына средств уже просто не оставалось. Я замахал по сторонам своей головой, не принимая  такое дорогое  меню, но руками все еще не мог показать, что именно мне необходимо. Но продавец  видно уже было,  и сам догадался, о моих тайных  желаниях, только о количестве, пока сомневался, предлагая то одну колбасу с булочкой, то три.

Я снова замахал по сторонам своей головой, а продавец взял свой череп  в руки, чтобы он случайно не лопнул от нервного напряжения, ведь не каждый день встречаешься с  голодным сумасшедшим, да еще и с глухонемым. То, что я  нормальный эмигрант,  а не безумный, не было  никакой возможности ему объяснить, по причине моего слабого, лишенной всякой потенции языка. Но сфера услуг не сразу,  осознала свою арифметическую ошибку, потому что за одной колбаской следует вторая колбаска, но никак не третья.  Осталось еще попросить воды, но это я сделал сам, подойдя к холодильнику, где и выбрал маленькую бутылочку кока-колы.

В счет своего заказа я отдал свои  последние пять евро, и получил пятьдесят центов сдачи. Пересчитав в уме, что за четыре с половиной евро в моей стране можно получить значительно больше продуктов и услуг в точке быстрого питания,  то я все еще  стоял за прилавком и просил  снова пересчитать мой заказ, но на этот раз уже правильно. Ведь милосердие к людям определяется не количеством мелочи брошенной в шляпу нищему, а трех простых математических действий, когда сложение трех равных величин ведет к сумме в четыре с половиной евро. Но нервы у продавца все-таки сдали, потому что он устал объяснять, что две колбасы по евро пятьдесят и вода  по той же стоимости, это и есть та заветная сумма. Но за свое великое стояние перед прилавков мне все-таки  удалось выклянчить скидку в пятьдесят центов, как  за большой и разовый заказ. Я навсегда попрощался  с мужчиной, для которого общения со мной не прошло даром, потому что он решил собственноручно выдавить на мои две порции колбасы не кетчупа, а острой, как перец чили - горчицы. Я хотел, было, ему указать, что эта приправа ведет к нагнетанию аппетита, и значит наша вторая встреча с ним уже не за горами.

Как победитель в вечной борьбе  покупателя над продавцом я вернулся к тому месту, где оставил своего сына в гордом одиночестве. Но  к нашей команде знаменитых  пловцов подошло подкрепление в полном семейном составе.  Кажется, Марк на меня уже давно жаловался, отрицая мою проверенную методику в обучении, как правильно держаться на воде, заглатывая ее как можно больше в рот. Даже горячая  колбаска не могла помешать ему, остановить  поток неблагодарных слов в адрес своего учителя, и я решил оставить навсегда свою преподавательскую карьеру инструктора — пловца.

-Тебе сына и на час доверить нельзя? – отчитывала меня жена. Ребенок из-за тебя чуть  не утонул.

-Ну, это скорее я чуть не пошел ко дну, когда он выбросил мои очки в воду. Но это так к слову. Кто хочет мою колбаску? – предложил я сначала  Ангелине, затем тестю, и только в конце, своей теще. Все отказались в  том же порядковом исчислении, кроме мамы. Я  без сожаления, передал свою порцию теще, забыв упомянуть, что надо быть поосторожней с горчицей. И тут мой щедрый порыв не привел к желаемому результату, потому что загладить свою вину перед одним человеком, не надо жертвовать другим, даже, если это твоя теща. Снова меня обвинили в преступлениях против человечества, которые не имеют, как известно срока давности.

-Ну, что сказал врач? – попытался я снова найти другую тему для семейного разговора, чтобы показать своим родным, как я беспокоюсь за всех и особенно за каждого в отдельности.

-Папе выписали  направление к врачу. После завтра мы поедем  с ним в Нордхаузен.

-Что-то серьезное? – забеспокоился я не на шутку.

-Кажется, нужна еще одна операция – удостоила ответом  меня Ангелина,  и снова стала выслушивать от сына жалобы в мой отцовский адрес. Сначала я громко  хохотал над детской фантазией, но затем глубоко задумался над ее  безграничной широте и раскованности мысли. Я даже загрустил, потому что стороны могло все показаться именно так, как об этом рассказывал сын. Может, я действительно в чем-то переборщил, или снова меня не правильно поняли, как собственно и всегда. Какое-то необъяснимое противостояние появлялось в нашей семье, где на одной стороне находился я, а не другой стороне вся моя семья.  Я еще не знал печальной статистики, что в эмиграции,  многие семьи, которые прожили много лет на Родине, на чужбине распадались  всего за несколько  месяцев. В условиях, когда люди должны чувствовать рядом плечо своего спутника, и инстинкт самосохранения повелевает держаться вместе, в эмиграции не действует и даже приобретает какие-то уродливые формы, в желании любой ценой выстоять, пусть и в одиночестве.

Любое мое слово принималось в штыки, хотя и говорил, на родном языке. Странно! Очень странно! Так вот какой он настоящий капитализм.

 

 

 

                                                              15

На следующий день после обеда  у сына разболелся зуб, и целую ночь никто не спал. Поднявшись, рано утром мы решили его отвезти к зубному врачу в Нордхаузен. Нас было четверо. Общая картина была  удручающей, потому что двое из нас, то есть тесть и сын нуждались в немедленном лечении, я в скором, и только жена, слава богу, говорила по-немецки. Для встречи с людьми в белых халатах я вооружился до зубов,  и потому в правом кармане моих штанов находился орфографический словарь, а в левом легкий, и удобный в обращении русско-немецкий разговорник. Этим оружием я решил воспользоваться в самый последний момент, когда все другие средства исчерпают свой терпеливый ресурс. Всю дорогу я учил, как представиться врачу, чтобы он по ошибке не оказал мне свою помощь, в которой я совершенно не нуждался. Ведь не у меня, а у сына был флюс, и это было видно невооруженным глазом. Так как время приема у врача для тестя было определенно заранее, и до него еще оставалось полтора часа, то зубной кабинет нам предстояло еще найти. Но адрес мы получили еще от Клетенберге от нашей администрации, поэтому поиски не составили большого труда. Несколько прохожих указывали нам совершенно противоположное направление, потому что сами приехали в город как видно на экскурсию. Мы двигались сначала в северном направлении, затем в южном,  в прямом и обратном, но главным образом стояли на том же самом месте, куда нас и привез автобус.   Мы не продвинулись ни на шаг, и если бы  не мое острое зрение, то еще не известно, кто первый получил бы квалифицированную врачебную помощь. Я увидел большой рекламный щит, на котором был изображен мужчина и ребенок, которые улыбались друг другу широкой белозубой улыбкой. Ужас взрослого было  никак не скрыть от меня, и понял, что так могут улыбаться люди отважной профессии, которые как укротители хищных животных, подолгу просят поначалу  открыть свою молочную  пасть, чтобы, в конце концов, положить в нее свою умную голову. Что произойдет дальше, не знает никто, хотя статистика несчастных случаев на манеже известна всем. Но сегодня цирк заменила  зубная поликлиника,  в которую мы пытались попасть, но безрезультатно, пока кто-то нечаянно не нажал  на звонок, и через несколько секунд дверь затрещала, но не открылась, потому что мы не успели должно отреагировать на этот не знакомый сигнал. Ангелина повторила попытку ворваться в это закрытое помещение, а я приготовился при зуммере, отворить дверь или как минимум  вставить  свою ногу,  и не дать ей снова захлопнуться у нас перед носом.

-Ну, на счет три, четыре – предложил я свой отсчет, чтобы попасть в поликлинику.

-Лучше на раз, два – отреагировала жена.

-Ну, хорошо. Давай звони.

Жена позвонила, зуммер повторился, а я снов не успел открыть дверь.

-Ну, в чем дело? – спросил меня тесть, не понимая как можно было не успеть, на пятисекундную паузу.

-Вы знаете у меня от этого противного звука, который я снова сейчас услышал,  даже зубы заныли, и  что характерно, все сразу.

-Ты что боишься зубной боли папа? – спросил сын.

-Я не боли страшусь, а жужжания  в моем рту.

-Так ты трусишка? – уличил меня Марк в неподобающем чувстве  для мужчины.

-Вот когда тебе начнут, что долбить, шлифовать, пломбировать, чтобы в итоге всего лишь  удалить молочный зуб тогда посмотрим.

-Я в отличие от тебя не расплачусь.

-Ну, это мы еще посмотрим.

-Не слушай папу, он от страха перед зубным врачом  несет невесть что – громко смеясь, сказала Ангелина, но мне в конфедициальном разговоре нежно передала, что если я еще раз что-нибудь подобное ляпну, то я действительно лишусь всех зубов без анестезии.

-Ты ничего не понимаешь, я  внутренне подготавливаю его, и становлюсь раздражающим фактором. Только так можно воспитать настоящего мужчину – шепотом ответил я своему оппоненту.

-Ну, погоди раздражающий фактор, как бы тебе жертвой врачебной ошибки не стать.

-Это когда хотели зуб удалить, а лишили головы – догадался я сам без подсказки.

-Вот, правильно. А, теперь я попробую в третий раз нажать, и мне бы очень хотелось, чтобы ты успел.

-Приложу максимум стараний – ответил я. Ни головы, ни живота не пожалею.

Я как японский камикадзе застыл перед своим императором, чтобы выполнить свой долг до конца. Но неожиданно дверь сама открылась, и не дала мне совершить геройский поступок. Маленькая девочка тянула за руку, по-видимому, свою маму, чтобы поскорее вывести ее, из  стен этого страшного, белого как зубная боль, здания.

 Я улыбнулся этой детской предприимчивости, которая не оставила своему родителю ни одного шанса остановить свое чадо в бегстве от белых халатов, с инквизиторскими инструментами в руках, и вздрогнул, от грохота, захлопнувшейся двери.

-Нет, ты только подумай – возмущался я  не за страх, а на  совесть. Это не частная поликлиника, а  какой-то золотовалютный фонд независимого государства.  Из  него не то, что ничего не вынесешь, а просто не зайдешь в него. Безобразие.

Но на мое счастье еще одно дитя  вывело своего бледноликого отца из этих больничных покоев, сохраняя при этом полное спокойствие и хладнокровность.

-Какие мужественные дети - сказал я и поймал дверь в свои руки. - Надо же  так стойко претерпевать боль, и  при этом еще улыбаться.  

Я пропустил вперед себя всех своих родных, и еще несколько прохожих, которые, наверное, подумали, что открылось снова какая-то художественная галерея, потому что все заходили в нее совершенно нормальные, а выбегали, словно из комнаты страха, чем-то запуганные насмерть. Я бы долго еще стоял на пороге этого заведения, пока меня насильно не затащили  в прошлые не очень приятные воспоминания.  

 -Ты думаешь, я испугался? – оправдывался я перед сыном. Мне просто не понятно, зачем закрывать дверь в поликлинику, когда   после звонка в нее может войти любой прохожий?  Где логика мышления? Это все равно, что закрыть дверь, и оставить ключи в замке.

Я уже зашел в поликлинику в сопровождении своего сына, и снова передо мной встала дверь, правда на этот раз стеклянная. Я взялся за ручку, и потянул ее на себя, как делал это часто у себя на Родине всегда успешно, но на чужбине меня снова ждало разочарование.

-Ну, надо же и здесь дверь заперта – принялся я учить коренных жителей, что так строить нельзя, потому что надо верить в добрых и не ворующих людей, при такой строгой  пропускной системе. Я постучал несколько раз в дверь, затем помахал рукой людям, которые находились по другую сторону, которые на мое приветствие отвечали улыбкой и доброжелательными жестами, но помощи от них  я так и не дождался.

-Ты то хоть понимаешь, что здесь происходит? – спросил я у сына.

-Чтобы открыть дверь не надо стучать в нее, а просто нажать кнопку, и она сама откроется.

-Так уже и сама? – передразнил я мальчика с флюсом на лице.

-Вот смотри – Марк нажал на кнопку, которая по форме напоминала выключатель, и  действительно дверь открылась наполовину, потому что мое тело помешало совершить полное механическое движение. Я немного даже пострадал от такого технического чудо, которое совершилось у меня перед глазами. – Это не Германия, а какая-то Япония. Все выполняют роботы, которых, правда, не видно.

-Ничего особенного. Это обычные достижения науки и техники, воплощенные в жизнь. Только и всего.

-Это спутник, поднятый на околоземную орбиту для меня суете сует, а тут дверь, которая открывается по твоему сигналу. Фантастика. Кому рассказать, не поверят. Меня посчитают умалишенным, и правильно, между прочим, подумают, потому что  такого в моей жизни еще не было. Нет, двери на фотоэлементах я видел, даже заходил через них,  и  пусть порой  они  мне отказывали в своем гостеприимстве, а тут в   обычной поликлинике, в маленьком городишке, на улице Клары Цеткин. Может, я сплю?

-Нельзя спать с открытыми глазами и еще при этом разговаривать.

-Да, сынок,  в этом ты  прав, потому во сне можно пропустить весь  человеческий прогресс, который навечно у меня будет ассоциироваться со стеклянной дверью и пультом управления. Дайка я  сам попробую ее открыть. Мне кажется, что у меня должно получиться! Вот увидишь.

Чудо в моих руках произошло не единожды, и я как завороженный смотрел, как двери сначала медленно открываются, и бесшумно закрываются, без характерного потрясения,  которое  может разбудить целый многоквартирный дом и надолго  лишить его сна.

В приемной сидела женщина в белом халате и вежливо поздоровалась со мной, желая как обычно доброго утра всем посетителям, я же тоже не мог пройти мимо этого приветствия,  и движимый страхом, и желанием ответить ей сказал: «Добрый вечер». Но она нисколько не удивилась моим словам, потому что по делу своей работы была вынуждена часто встречаться с больными, которых мучат зубные боли, и вследствие этого пациенты часто путали свет и тьму.

-А, где мама? – спросил я у сына. Может она уже вместо тебя сидит в кресле!

-Мама в комнате ожидания с дедушкой сидят.

-Тогда показывай куда идти.

Марк показал мне рукой в сторону деревянной двери, за которой слышались голоса.

Я подошел к ней, и уже наученный горький опытом обхождения с техникой, которая превзошла  все мои прежние представления, даже не пытался ее открыть, я  сразу же нажал на выключатель…  и в приемной потух свет. Тогда  я приступил по очередности, путем методом исключения из целого ряда находящихся друг за другом, в два ряда выключателей искать именно тот, который помог бы мне увидеть свою жену.

На веерное отключение света, я не реагировал, потому что посчитал это делом обычным, и пустячным. Ведь во времена  переходного периода в моей стране света не было порой целыми сутками, а тут несколько секунд все отделение поликлиники погрузилось во мрак, и это при дневном освещении. Но  на мое оптимистическое настроение отреагировали как-то все нервно, и несколько врачей даже попытались  культурно отстранить  меня от электрического  щитка.  Я попытался им объяснить, что произошло досадное недоразумение, но, войдя в раж, почувствовав себя пилотом космического корабля,  я снова переключал датчики и тумблеры в рабочий режим, чтобы открыть для себя нужную мне дверь. Для световой фоноберии не хватало еще музыкального сопровождения, тогда поликлинику можно было перевести в разряд заведений,  что-то наподобие дискотеки или ночного клуба. От администрации  ночного клуба выступала уже моя жена, которая открыла дверь, и вступилась за людей в белых халатах, и  многочисленных пациентов, которые были не на шутку напуганы. Этот довод не мог оставить меня равнодушным, и я сдался на милость победителей, не проведя свой научный поиск до упрямого конца. Как энергетического диверсанта меня усадили в комнате ожидания, и родители указывали  на меня пальцем своим детям, чтобы те знали, как не хорошо совать пальцы в розетку, не отключив прежде все источники питания, и меня, как отпетого, не  имеющего никакого специального  образования, горе электрика. Я же только  тихо возражал, что моей целью было лишь желание открыть дверь, и ни каких других задач я перед собой не ставил. Но отцы и матери на меня по-прежнему наседали, и даже один мне близко  знакомый дедушка подливал масла в огонь больше всех. Тогда я собрал вокруг себя ребятню, и приступил к постройке из всех подручных  мне игрушек настоящий Диснейленд. Кажется, что у меня не плохо это получалось, потому что уже через  полчаса,  родителям и врачам  пришлось не сладко.  Дети не хотели от меня уходить,  и будь у меня больше времени, чем планировалось, то поликлиника стала настоящим детсадом или школой для начальных классов. Но не останавливающийся  конвейер по оказанию помощи, для тех, кто в ней нуждался, потребовал нас пройти по длинному коридору, где в кабинетах напротив работали, не переставая люди, в области челюстно-лицевой хирургии. Я смотрел на плакаты, которые были щедро  развешены на стенах, и у меня начали медленно подкашиваться ноги. Может, только по этому я выключал здесь свет, чтобы никто не видел того, что открылось у меня перед глазами. Кто открывал хирургический справочник, иллюстрированный цветными снимками, только он сможет меня понять и простить. У одного такого  рекламного сюжета, я чуть не рухнул в обморок, потому что челюсть на  этой картинке, была похоже на мою. Не правильный прикус явно указывал на разницу в длине между верхней и нижней частью челюстью, и желтый налет на зубах, говорил о курении, как о первопричине  янтарного блеска на них. Прежде чем зайди непосредственно в кабинет врача, я  набрал полную грудь воздуха, чтобы быть как можно дольше неуязвимым для человека в белом халате.  Я решил, что дышать теперь буду только через ноздри, и не пророню при этом ни слова, чтобы ни при каких обстоятельствах  не открыть свой рот.  На все вопросы врача ко мне я хранил гордое молчание, по-прежнему не доставая из карманов брюк свое тайное оружие. Но так и не найдя со мной общего языка доктор переключился на мою жену, и та с радостью ответила на мужские притязания. Марк сидел в кресле  заслуженного пациента, я на кушетке, потому что стоять просто физически в этих стенах не мог, где часто так раздавались крики и стоны, и кровь лилась, не высыхающим потоком. Капельки пота выступили у меня на лбу, когда я заглянул в ведро с человеческими останками,  и их было несколько. Три удаленных зуба лежали в кровавой купели и просили меня, их похоронить по человеческому обряду. Но, что я мог сделать для них, когда мои силы были на исходе. Стать четвертой жертвой я не хотел, потому что каждым зубом дорожил,  как  единственной у человека печенью, которая не подлежала насильственному  изъятию под самым благовидным предлогом. Ну, например, очистить ее от налета или  поставить пломбу. Никакая сила на земле   не могла заставить меня открыть свою ротовую полость, потому что в ней сразу появился бы, какой-то не знакомый предмет, и рука, сначала одна, затем другая, и вскоре обе сразу стали бы ломать мою челюсть, как мифологический Геракл, наделенной силой от богов,  пасть несчастному льву.  Мне стало так  жалко это бедное животное, что ко мне из прошлого вернулась  ненависть ко всем укротителям, только прикидывающимся  в своей любви к братьям нашим меньшим.

Но на мое удивление Марк вел себя на кресле вполне по-джентельменски и только однажды укусил своего врача. Ну, и поделом ему было, потому что нельзя удалять молочный зуб длинными щипцами, а делать это надо всегда по старинке, привязывая  к нему ниточку за один конец, а за другой к  ручке двери. Лишь после того, как  кто-то войдет в комнату, опять же через дверь, а не в окно,  и то после неоднократных попыток, как это случалось со мной, можно считать, что дело сделано. Но молочный зуб надо отдать непременно мышке, а вернее поменять его на прочный, который не раскрошится от времени, или не дай бог, не упадет сам по себе. Но этой русской  приметы немецкий врач не знал, поэтому так нервно реагировал  на народный вымысел.        

Все уже стояли в дверях и выслушивали последние рекомендации врача, только я сидел по-прежнему на кушетке, не в силах подняться с нее  без посторонней помощи.

-Ну, а для тебя, что отдельное приглашение надо? – спросила меня жена. Или ты решил остаться здесь навечно.

-Целую вечность я здесь не протяну. Максимум два, три часа, потом мое сердце просто остановится и конец.

-Ну, так вставай.

-Не могу. Ноги мои не ходят, руки не двигаются.

-Марк помоги папе встать.

-Что он маленький. Не буду.

-Сын ты вообще знаешь, для чего родители рожают детей на белый свет.

-Чтобы терроризировать их. Это мне давно известно.

-Про террор – это другая история, сейчас я расскажу тебе совсем  другую. Я родил тебя не для того, чтобы ты помог мне в старости и принес стакан воды, а чтобы  ты подал мне  руку именно сейчас. Этим поступком ты навсегда оправдаешь все расходы, потраченные на тебя, и закроешь баланс  с положительным сальдо.

-А, положительное, это сколько в исчислении на евро?

-Любая человеческая жизнь дороже всех денег, а уж моя то, так она просто бесценна.

-Значит, я могу попросить все что хочу?

-Не попросить, а потребовать деньги у своей матери, за меня, потому что я для нее самое большое сокровище  на свете. Правда, она об этом еще не догадывается, потому что до конца не осознала своего женского счастья. Но пока к ней придет эта мудрость, то я куплю тебе мороженное, или конфеты. Ты же любишь леденцы, на сколько я помню.

-Какое мороженое и леденцы! Ты что с ума сошел. У ребенка только что удалили зуб, а ты уже дразнишь его – отчитывала меня жена.

-Да, Марк медицина, что у нас на Родине, что в Германии одна и та же. В течение нескольких часов тебе нельзя ничего ни есть, ни пить, ни разговаривать. Так что я за тебя все это сделаю, а ты будь так добр, подай свою руку, чтобы я смог выйти на своих ногах их этого кабинета раз и навсегда. Ведь зубы – это не волосы, которые можно сегодня остричь, а завтра они сами по себе вырастут. Зубы надо беречь смолоду, чтобы в старости  было, чем есть. Ну! Ты, почему молчишь?

-Ну, ты сказал, что мне нельзя разговаривать пол дня, вот я и выполняю все предписания доктора.  

-Мне как  родному отцу  радостно, что мой сын  согласился   оказать свою  поддержку, не крича о ней во весь детский  голос.  Ты не бьешь во все колокола, как это делают другие, потому что благодарен мне просто так. Ведь это правда?

Ответа на свой вопрос  я так и не дождался, потому что жена взяла сына за руку, и вышла из кабинета. На мои посиделки человек в белом халате отреагировал немедленно, и предложил занять более удобное место у него в кресле. Сверкнув своей белой марлевой повязкой на лице, и протянув  ко мне свои стальные  руки, он совершил со мной невозможное, потому что я, сразу оправился от паралича, и вприпрыжку помчался от него быстрее ветра. На улице я оказался быстрее моей семьи, которая  с удивлением смотрела на меня, как на привидение, которое решилось добровольно остаться в зубоврачебном кабинете, но затем почему-то передумало.

-Ну, какое на этот раз медицинское заведение мы должны посетить? – решил я хоть как-то  развеять  общее  грустное настроение.

-Это частная практика доктора Томаса  Партона.

-Это что француз?  Томас  Пардон – решил я продемонстрировать свои начальные  знания  еще в одном иностранном языке.

-Не Пардон, а Пар-тон.

-Ну, Партон, какая в принципе разница. Лишь бы врач оказался стоящий, с многолетним положительным  опытом  работы. Ну, пошли что ли, а то опоздаем! – сказал я и мы шумной толпой направились в сторону врача, который лечит мужские болезни. Но по дороге  говорил преимущественно я, потому что сын был вынужден держать язык за зубами,  следуя инструкции своего лечащего врача.  Тесть волновался, хотя и пытался это всячески скрыть,  и то же не проронил ни слова. Ангелина  тягостно молчала, мысленно готовясь к разговорному состязанию с местным диалектом, который был, к слову не  так уж и плох, если бы я хоть что-нибудь понимал. Но незнакомое  наречие, если и   резало мой слух, но я не в силах бы разобрать ни слова. Мне порой казалось, что немцы сами себя не понимают, а больше догадываются о предмете разговора.  Я, однажды желая выдать себя, за представителя коренной национальности, пол часа стоя в   веселой компании  и изображал свое полное единение  в мыслях и действиях. Я смеялся как все, правда с секундным опозданием, печалился невесть о чем, правда  все время торопился показать это чувство, за что и заслужил в свой адрес титул, как своего в доску парня, который так близко к сердцу принимает все неудачи «зеленых» сделать наш мир еще больше голубым. Но, уже расставаясь со своими друзьями, я брякнул, вместо пока- tchüs, почему- то chis, и тем самым выдал себя с головой, как англо-американца.

Ах, уж эти мне слова,  в которых  всего одна буква может так исказить смысл,  и обезобразить до неузнаваемости благородное лицо любого бюргера, что приходится все время задавать уточняющий вопрос: « Sprechen Sie Deutsch и если да, то почему так плохо и невнятно?». Я представляю раскрытые  от ужаса глаза  кровных  потомков германской литературы, которые вынуждены, будут, заикаясь оправдываться  в своем несовершенном слоге изложения своей мысли на прекрасный, сочный, хлесткий, дерзкий, чувственный язык. О, как много  мне еще предстояло  узнать, и как мало понять из всего увиденного и услышанного!

 Но мы по-прежнему шли куда-то солдатским  строем, затем гуськом, свернув  с широкой улицы в  узкий тупик,  где во втором доме с правой стороны и находилась частная практика доктора Партона. На медной табличке я прочитал одноименное имя, и позвонил в дверь, как самый нормальный немецкий пациент. Дверь тут же открылась, как будто за ней меня ждали всю свою сознательную жизнь, но на эту встречу меня так и не допустили.

-Вам лучше подождать на улице – сказала Ангелина мне и сыну, и закрыла дверь у нас перед носом.

Я шел с Марком,  держа его за руку, и мучительно думал, о судьбе, которая выбрала за нас такой  никудышный и к тому же больной жребий.

Да, кто-то  первым делом в эмиграции отправляется путешествовать по свободной Европе, кто-то  ходит по магазинам с утра до вечера, в поисках недорогой и качественной покупки,  в музей, в кино, в кафе, а мы, больше по больницам и частным врачебным практикам.  Вот уже неделю как у тещи болит сердце, и ей надо поставить капельницу. Жена жалуется на постоянные головные боли и головокружения, у тестя  свое, у сына молочный зуб, а у меня нервы в конец  расшатались и я боюсь, что скоро могу просто сорваться со своего поводка.  Может это все от стресса, в котором я нахожусь вот уже три недели с лишним,  и я все никак не могу  расслабиться хоть на пару минут. Приехали долго жить в Германию, а тут одно за другим,  прямо хоть криком кричи, да вот беда никто не поймет, о чем вопиет бедный эмигрант вдали от своей Родины.

Мне было жаль  своих   близких, но я ничем не мог им помочь, потому что не имел ни медицинского, ни педагогического образования. Только по человечески я любил их и желал  здоровья. В армянском языке есть такое выражение –цаветанэ,  которое переводится, как возьму твою боль на себя.  Лучше и не скажешь.

Проходя по улицам незнакомого города, мы неожиданно набрели на церковь, и после некоторых раздумий решили туда зайти. Первый раз я переступил порог то ли католического, то ли протестантского храма. Я не знал отличительных особенностей этого христианского вероисповедания, и плохо себе представлял, как по внутреннему  убранству можно было  отделить  их друг от друга. Готический свод вознесся в заоблачную даль, и  каменные колонны, как вечные стражи хранили покой божьего дома. Вырубленные в стенах  бойницы, давно уже стали витражными  окнами, через которые в храм проникал теплый и ласкающий  свет. Большое помещение было разделено на две части, где алтарь занимал, по площади хоть и малую часть, но все же главенствующую. Мраморные скульптуры святых  смотрели на нас, и шептали своими устами благую весть, что настанет то время, когда последний враг - смерть будет уничтожена богом навсегда.

Жертвенник, украшенный  золотом и лепниной, как одно большое  художественное полотно рассказывал о многочисленных библейских сюжетах, и  просто захватывало дух, потому что  история человечества, воскресшая из мертвых,   смотрела на тебя  и спрашивала: «Веришь ли ты в создателя своего, или гордыня твоя столь велика, что ты забыл о своем истинном  отце?» «Ведь бог образовал из земной пыли человека и вдохнул в его ноздри дыхание жизни, и человек стал живой душой» (Бытие 2:7).

Прямо напротив алтаря, который обращен всегда на восток, на западной стороне храма, словно в воздухе висел орган. Его медные трубы хранили молчание, поэтому складывалось такое впечатление, что это частокол, за которым сокрыта   еще одна тайна, не подвластная раскрытию человеческим разумом. Но ведь  музыка – это  сердце человека, а не мозг, это вера,  надежда   не в  объяснимое и не понятное.

Что еще пленило  меня в этой цитадели веры,  что в этом  храме люди не только стояли, но и могли и сесть, что в православии  было просто неприемлемо.

Хотя в мечети можно было, и полежать на мягких, персицких коврах.

В церкви было не так много людей, но шаг каждого,  немым эхом   раздавался под куполом, и остановившееся время в этих стенах давало  новый  отсчет измерению,  в той системе вещей, когда все будет именно так, как задумал бог для нас в самом начале бытия, еще для наших прародителей, - как вечная жизнь,  но через   грех была утрачена всеми нами,  казалось  навсегда.   «Но бог так сильно   любит  мир, что отдал сына своего единородного, чтобы каждый, кто проявляет в него веру, не погиб, но имел вечную жизнь». (Иоганн 3:16).

Горящие свечи, как просыпанный свет из ладоней не совершенных людей, желтым заревом горел в этом каменном мешке, словно душа и плоть, живущая друг в друге, искали утешения и тишины, забвения от суетных дел и защиту от  бесстыдных размышлений.

На какое-то мгновение я потерял из вида  своего сына, но снова глазами нашел его.

Он стоял перед каменной стеной, на которой, что-то было выбито на латыни, пытаясь понять, смысл начертанных друг за другом  старых букв. Я подошел к нему, и, по-видимому, немного напугал, потому что от неожиданности он несколько отстранился от меня, витая где-то в своих мыслях.

-Может, уже пойдем? –  тихо спросил его я и кивком головы указал на дверь.

-Давай еще побудем. Ну, хоть немного. Здесь так красиво,  что мне совсем не хочется отсюда уходить.

-Да, пожалуйста.  Мы может остаться здесь хоть навсегда – иносказательным языком  я пытался поведать сыну, о его выборе в вероисповедании.

-А, что здесь написано?

-Скорее всего – это латынь, на которой  говорили все священники в средние века. Этот язык понимали немногие из христиан, и поэтому  Мартин Лютер решил перевести библию на немецкий язык, за что и был предан анафеме  папой римским. Мы с тобой сейчас, по-видимому, в католическом храме, но я могу и ошибаться.

-Давай сожжем свечи  - тихо сказал Марк.

-Как хочешь. Я только сейчас узнаю, где можно их купить – проговорил я и пошел в сторону выхода, где по моим православным понятиям должна была сидеть старушка, с перевязанным платком на голове, которая и продавала восковые свечки разной величины.

-Ты куда папа? Разве ты не видел, что свечки здесь лежат на большом столе, и каждый может их зажечь!

-Вообще-то я не заметил ничего такого. Ну, и сколько стоит одна свеча?

-Цену  ты определяешь сам, и деньги кладешь в этот ящик.

-Это точно?

-Я видел  сам, как это делали верующие люди.

-Ну, и сколько они клали в него?

-Это дело совести каждого, кто приходит сюда. Здесь за этим никто не следит.

-Тогда давай свечи и не заплатим? – соблазнился я сына  свободой выбора.

-А как же совесть? Ведь это будет нечестно.

-Ну, так как у меня, ее никогда не было, то я тебе отдаю все свои деньги, а ты сам и решай, сколько пожертвовать нам на благо. Я отдал сыну пять евро, все, что у меня было, и стал наблюдать за ним. Я не успел и слова сказать, как деньги быстро исчезли в деревянной копилке навсегда. Моя природная жадность  тут же начала возмущаться от такого бездумного обращения с европейской валютой.- Ты что наделал?

-Ничего страшного. Так бы ты себе мороженое купил, а я отдал их на богоугодные цели. Папа, ты знаешь  никакой молитвы?

-К своему стыду я должен признаться тебе, что не знаю ни одной. Так что прости, но в этом вопросе я тебе помочь не смогу.

-Но ведь, когда зажигают свечи надо молиться.

-Но и молюсь, кто тебе мешает.

-Но я не умею.

-А, ты молись, как умеешь, ведь главное ни форма обращения к богу слова,  с которыми ты обращаешься к богу, а с  каким чувством, ты это делаешь. Попробуй, и он услышит тебя.

Марк взял свечу, зажег ее от другой, и начал что-то шептать своими губами. Я больше не стал смотреть в его сторону, потому что не хотел мешать ему, разговаривать с богом.  Этот внутренний диалог, исключал любое вмешательство из  вне, ведь в нем присутствуют только двое: бог и человек.

Я тоже взял свечку в правую руку, но она почему-то долго не хотела разгораться,  и мне вдруг вспомнилась моя бабушка, которая молилась каждый день, а я смеялся над ней, и говорил, что никакого бога нет. Она была малограмотным  человеком, и только этим я оправдывал ее заблуждение  в приверженности к религии. Но старость всегда великодушна к юности, как  истинная мудрость к детской шалости, помноженной на глупость и упрямство.  Бабушка никогда не спорила со мной,  а еще усерднее молилась и просила  у бога прощение за мои слова, потому что он сам не ведает, что говорит.

Из всей молитвы, которую еще в детстве я выучил как детскую считалочку, и часто передразнивая старушку, мне врезалась в память только последняя часть, которую я сейчас и повторял: « И не введи нас в искушение, но избавь нас от Злого».

Чтобы поставить свечку за упокой души многих мне родных людей, я отошел к противоположной стене, где находилось распятие Христа, а когда вернулся назад, то увидел, как  Марк одну за другой зажигает свечи во здравие, и это было больше похоже на открытое пламя костра в церкви.

-Ты что грилить собираешь? Так это в католическом храме  строго запрещено.

-Нет. Я просто за каждого живущего человека на земле ставлю персональную свечу.

-Что же это с одной стороны похвально, но боюсь, что расходы на твои богоугодные цели значительно превышают финансовые возможности  любой  религиозной организации.

-Но ведь каждый человек достоин, чтобы о нем кто-то позаботился.

-Этим кто-то и является бог.

-Но я тоже ему хочу помочь в этом непростом деле.

-Так давай поставим одну свечу, но за  всех тех, кому сейчас  грустно и  одиноко, кто больше всего нуждается в нашей  помощи, кто тяжело страдает от болезни.

-Ты что думаешь, что одна свеча может решить этот глобальный вопрос?

-Одна наша свеча точно все не решит, но в мире миллионы, таких как мы, и может даже в эту минуту, они зажигают свою свечу, и молятся, как мы.

-Дай бог – подтвердил мой семилетний сын, и зажег последнюю свечку, которая стояла на общем столе.

-Марк нам уже давно было пора вернуться на прежнее место, потому что нас там ждут, скорее всего, не дождутся, и наше опадание очень может сильно на мне сказаться.

-Ты на маму намекаешь?

-Я не намекаю, я прямо об этом тебе говорю.

-Не бойся. Маму я возьму на себя. Все будет хорошо.

-Или очень плохо. Но я надеюсь всегда  все-таки на хорошее. Да, тогда возьми и дедушку на себя.

Мы уже договорились  о разделах своих интересов, как два настоящих олигарха, и направились к выходу, как неожиданно заиграл орган, и наш обратный  поход задержался  еще на пол часа.  Я присел на деревянную скамью, потому что   первое звучание меня как будто прижало к каменным плитам старого храма, и я не мог даже пошевелиться. Так величественно и страшно играла  органная музыка, потрясая меня до самого основания, что я даже запаниковал.   Нижние регистры  были беспощадны ко всему живому, давлея над всем моим существом. Ты смертен, говорили они мне, и я не возражал, понимая свою уязвимость перед  неизбежным.

-Все кончится – звучал этот хор – потому что человеческая жизнь – это путь в бездну и нет никакой надежды, чтобы изменить этот закон. Но тут  мне на выручку пришли верхние  регистры органа, и вознесли мой дух так высоко, что я даже зажмурился, потому что земля  стала такой крошечной, и ее уже не было видно. Мой  крылатый полет длился несколько секунд, но я уже не только верил, но точно  знал, что смерть – это только  начало моего бессмертия.

Моя тайна была открыта для всех, кто лишь  пожелал  бы  всмотреться в мои глаза,  и услышать  бешеный ритм, стучащего сердца, и многие их живых  это лицезрели, но только не моя жена, которая была беспощадна к любому опоздания, как пунктуальные  немцы. Я хотел, было возразить, что точное время  нашего свидания мне было неизвестно, поэтому и возникло малое расхождение по времени.

Когда  человеческие страсти понемногу улеглись, я понял, что не наше опоздание явилось причиной нервного напряжения среди ожидающих, а заключение врача,  в котором он то ли рекомендовал, то ли настаивал на повторной операции для тестя. Но на мои  детальные вопросы никто  так и не удосужился   мне ответить, что выглядело не совсем интеллигентно со стороны, ведь я интересовался не из праздного любопытства, а чтобы хоть чем-то помочь, пусть и  добрым словом.

Посещение двух врачей одновременно никак не вязалось с экскурсией по городу, и мы уже входили по очереди в салон автобуса, и я должен был оплатить  обратную дорогу, как замыкающий гордое шествие эмигрантов. Я пошарил в карманах, в поисках денег, но так и ничего в них  и не нашел. Водитель  автобуса  посмотрел на меня уже с нескрываемым   интересом, потому что он часто видел одиноких зайцев, которые норовили проехать, ни заплатив при этом, но впервые ему попалась целая семья, которая так нагло экономила на  транспортных расходах.  Я подмигнул ему, что, мол, все под контролем, и  скоро все разрешится полюбовно, без охотничьей пальбы по  тушкам несчастных животных. Я еще раз обследовал все свое тело с головы до пят, но ни чем порадовать своего визави, так и  не смог.

-Ты думаешь платить за проезд, или нам целую вечность стоять здесь? – спросила меня жена, сидя на переднем сидение.

-Ты знаешь, я потратил  деньги, поэтому за нас придется  в этот раз заплатить  тебе.

-Что все?

-Да, представь себе. Пять евро разошлись так быстро, что я даже не помню, где мне пришлось их оставить.

-Опять себе мороженое, небось, купил? Ну, сластена.

-Есть грех на мне, люблю сладкое больше чем форшмак.

Водитель смотрел на нашу словесную русскую дуэль, как и положено сфере услуг с улыбкой, проявляя лишь некоторые, незначительные нервные движения.

-Ну, так ты дашь мне денег по-хорошему, или мы заплатим штраф  по сорок евро на человека. Итого 160 евро.

-Тебе я больше денег не дам, я сама заплачу водителю. Он уж точно купит на них билеты.

-Тогда дай  ему ровно пять евро, за четверых, по цене билета на каждого,  по евро шестидесяти  центов, и я буду,  просто ошарашен, если тебе это удастся.

-С каких пор ты стал таким отличным математиком, что уже без калькулятора проводишь несколько арифметических действий с такой точностью.

-Я просто округляю цифры, только и всего. Но если я простою здесь еще несколько секунд, выслушивая твои издевательства, то не исключено, что вам хватит и пяти евро, чтобы доехать до Клетенберга.… Но уже без меня.

-Ты что шуток не понимаешь.

-Я их еще, не совсем   забыл, но вот водитель их точно никогда не поймет, потому что их воплощение в матриархальном исполнении, ни приносит обещанных улыбок и смеха.

-На, возьми хоть весь кошелек – произнесла Ангелина и протянула мне его. Я тут же передал его шоферу, чтобы он взял оттуда, сколько ему надо. Мужчина напротив, который все время просил купить билеты, от такого подарка судьбы просто ошалел, потому что он, наверное,  много слышал о  богатых новых русских, а вот возить их в общественном транспорте  их ему еще не приходилось. Впервые в жизни он  видел столько наличных денег, и не представлял себя как можно не бояться носить их при себе.

Определенно  он сравнивал нас с итальянской мафией, и русская в его интерпретации  была, куда боле жестокой, но сказочно щедрой на неожиданные подарки.

 Тесть – крестный дедушка, который передавал свой бесценный опыт своему не смышленому, но быстро взрослеющему внуку. Жена – крестная мама и мозг всей контрабанды, а я рядовой, наемный  убийца, который отказался от своего огромного гонорара за контрольный  выстрел в голову конкурента, который перешел дорогу русскому мафиозному клану.  На радостях водитель быстро закрыл входные двери и  без остановок погнал в  сказочную страну Эльдорадо, которая на всех картах была скрыта под псевдонимом  Клетенберг.  Но немецкий водитель всю дорогу размышлявший как он потратит  эту сказочную сумму, до конца  остался верный своим должностным инструкциям, и остановился на остановке, исполнив свои трудовые обязанности в полном объеме. Потому что любой клад, каким бы он не был безразмерным,  не  шел  ни в какое сравнение    с пенсионным фондом, а стало быть, дать  гарантий на  достойную старость не мог.   Все-таки, какие странные люди живут в Германии, уже с самого рождения они беспокоятся о том, что должно  с ними произойти через шестьдесят пять лет для женщин, и 67 лет для мужчин. Ни одна страховая компания не возьмет на себя  оплачивать такой риск, потому что в море финансовых потрясений и банкротств, даже она, не может себе обеспечить сто процентную гарантию на выживание. Многие молодые люди уже мечтают о преклонных своих годах, когда ежемесячно на счет будет приходить энная сумма, которая будет исчисляться  пятизначными цифрами.

С момента прихода к власти Горбачева  во всем мире широко стали известны и употреблялись уже без перевода такие слова, как «гласность» и «перестройка». Но шофер нашего  рейсового автобуса,  к своему лексикону добавил еще несколько словечек, как «плохой женщина, злой», «добрый мужчина, хорошо» и еще одно, которое я никак не мог разобрать, из-за рева двигателя. Кажется, водитель просил оплатить,  как за  проезд пассажиров в такси, но жена и думать об этом не хотела, потому что, оказавшись в своей стихии,  диктовала  уже ему свои правила игры, которые были, на мой взгляд,  просто чудовищными. Она наотрез отказалась внести плату, потому что вина водителя  в том и заключалась, что именно его нежелание и нерасторопность привели к разрыву  наших деловых отношений.

-Скажите спасибо, что  я в суд на вас не подаю, хотя и имею все основания для этого – выпалила она ему на немецком языке, и мне даже переводчик не понадобился, потому что этот тембр голоса  соответствовал той речи, которую я неоднократно слышал на Родине. - Ты подумай, когда я вырвала у него свой кошелек из рук, он  назвал это процесс «экспроприацией» и «рэкетом».

-Так я оказывается, двух слов не слышал, а я думал, одного. Но вообще-то  водитель не плохо говорил по-русски, мне особенно понравилось словосочетание, как  «добрый мужчина, хорошо». Как он так быстро разобрался во мне, и главное так правильно.

-Ну, еще бы, какой еще дурак может отдать чужому человеку в руки все наши деньги, не спросив  ни имени, ни фамилии.

-Зато я знаю номер нашего  автобусного маршрута, и этого вполне достаточно. Ну, была бы его фамилия Майер или Мюллер, и что из того.  В Германии миллионы людей с такой  фамилией, а водитель такой хороший, всего  один.

-Вот вы с ним  два сапога пара или нет, две  резиновые галоши.

-Или два валенка – добавил от себя мой любимый тесть, а я не возражал, потому что махал водителю автобуса,  как родному уже мне человеку, который  уже развернулся и поравняешь с нами,  и дал звуковой сигнал, потрясший всю нашу деревню. Тут же кони заржали, свиньи захрюкали, собаки залаяли, а мне стало грустно, потому что с большой землей нас связывал только один автобусный маршрут.

-Эх, такого  человека обидели – с тоской в голосе сказал я.  Он к нам со всей  душой, а мы так плохо с ним поступили. Не порядочно как-то, скверно у меня на сердце, ой как скверно.

-Ничего переживешь, тоже мне миллионер нашелся – отчитывала меня всю дорогу жена, и находила для этого самые достойные слова, которые я никогда не решился бы перевести с русского языка на иностранный. – Это из-за тебя все получилось.

-А я и не спорю. Всему виной моя любовь к мороженому.

Мы шли налегке, так ничего и, не купив в городе, и без подарков возвращались к себе в общежитие. Жена увидела мои болтающиеся без дела руки, решила тут же найти им применение.

-Вот возьми кошелек и неси его – сказала она.

-За что мне честь такая – отшатнулся я поначалу от столь заманчивого предложения.

А, понимаю, поскольку никаких магазинов на нашем пути не предвидится, то можно и сложить с себя эту тяжелую ношу.

-Слушай муж, я тебя совсем не узнаю с нашего приезда в Германию, что с тобой стало.

Ты как-то сразу изменился.

-А, ты знаешь, как переводится название страны, в которую мы эмигрировали.  

-Может, ты меня и немецкому языку  будешь учить!

-Этого в моих планах не было. А, что касается перевода, то он прост. Это  страна господ, где каждый себе хозяин и судья, в меру своих сил и способностей.

Теперь я часть этого  свободолюбивого народа.

-Скажите, пожалуйста, как на тебя подействовал воздух свободы.

-Высшей политической формой правления народа является  демократия, а не культ личности, тем более женщины. Прошу это себе зарубить  на носу и не доводить меня до   ситуации, когда я вынужден, буду возглавить восстание против угнетателей свободы и прогресса. Тирания больше не пройдет.

-Надо было все-таки оставить тебя у зубного врача, тогда ты был бы посговорчивей.

-Это чистой воды шантаж, с попыткой запугать вождя народных масс, который с детства готовил себя, чтобы противостоять империализму, как высшей точке капитализма.

Не знаю почему, но кошелек я все-таки взял в правую руку как двухпудовую гирю и поволок ее уже на третий этаж, где несколько раз выжал ее высоко над головой, как штангист и зафиксировал этот золотовалютный вес. Но после таких усилий я лишился сил и чувств, осознав только сейчас, какую тяжесть носят женщины при себе  ежедневно, да, еще и на высоких каблуках. Ужас.

 

 

                                                    16

На следующее утро я проснулся от незнакомого мне слова, которое разносилось по этажам, каким то устрашающим эхом, который сопровождался  еще беготней сотней ног, решившись одновременно спуститься по лестнице. В общежитии  стоял такой гул, что я подумал о землетрясении в десять  баллов по шкале Рихтера. Стены шатались, извиваясь, как ядовитые змеи, и шипели: «Schrot. Schrot. Schrot.».

Это магическая сила слова словно подбросила мне с кровати, и я открыл свою дверь, одеваясь на ходу. В коридоре я увидел двух пожилых  людей, которые на моей памяти передвигались всегда со скоростью  инвалидной коляски, теперь же  трусцой пробегали мимо меня, пытаясь, по-видимому, догнать молодых и резвых обитателей  нашего общего дома.

-Что такое schrot? – спросил я одного иноходца, но он только отмахнулся от меня и почесал в неизвестном направлении. На первом этаже я тоже не получил никакого объяснения, поскольку попал на врачебный консилиум, который решал судьбу здорового  тестя. Поэтому мне пришлось поневоле  вернуться на третий этаж, чтобы найти нужное слово в русско-немецком словаре. Но после его перевода, вопросов у меня стало еще больше, чем раньше. Слово schrot  подразумевало под собой два значения -   металлолом и скрап.

 – Ну, и что – подумал я. Ради сбора металлолома надо будить людей, которые и макулатуру в своей жизни не сдавали ни на один  приемный пункт. Или уже до Германии докатилась варварская волна, когда цветной металл воруют и продают его на вес. В  союзе находились такие умельцы, которые буквально за одну ночь умудрялись сматывать несколько километров алюминиевой  проволоки, оставляя целые населенные пункты без электричества. Сгорая от любопытства, я вышел на улицу, чтобы своими глазами увидеть, как живые люди будут изображать из себя погрузочные машины в желании послужить своей новой Родине, которой срочно понадобился металлолом, чтобы выплавить из него, что-то нужное для нужд народного, капиталистического хозяйства. Забыв даже про завтрак, я стал дожидаться первых удачливых собирателей, которые и должны были раскрыть для меня  тайну всех тайн.

Первыми вернулись крылатые всадники, а именно велосипедисты, все взмыленные, потные, с искрящимися глазами, в которых пылали картины  чего-то поистине великого и не известного для меня.  Мой взгляд начал  как настоящий миноискатель тщательно обыскивать этих «летучих голландец», но не обнаружил ничего, кроме трех старых телефонов, двух настольных ламп, и одного вентилятора.

-Ну, какой же это сбор металлолома? - в слух начал я уже было возмущаться, пока во внутренний дворик не зашел Юра их Москвы, который нес в своих руках видеомагнитофон. Но он не сложил его в одну большую общую кучу, а потащил к себе этот электрический прибор, который был спрятан в металлический корпус.

Вскоре один за другим стали появляться марафонцы, с домашним скарбом, и этой всячине не было ни конца, ни края. Чего только не было:  столы, стулья, столовые гарнитуры, кожаные кресла, диваны, радио, магнитофон с виниловыми пластинками, книжные полки, и всякая другая рухлядь, которая была выброшена на улицу старыми хозяевами по причине  своей изношенности и ветхости.

Тайна слова schrot была мной разгадана, но никакого удовлетворения от этого я не почувствовал. Даже было несколько обидно за себя и за словечко, которое переводилось всеми по-разному и интерпретировалось от  мусора до ненужного хлама.

-Ну, если это мусор или хлам, то какой смысл его собирать? – пытался образумить я больше себя от бесполезных поисков, чтобы покомфортнее  украсить две комнаты на третьем этаже. - Зачем тебе Паша потертое кресло, когда у тебя в комнате просто повернуться уже негде?  У тебя и так уже их целых три, а у меня ни одного.  Где твоя человеческая совесть?

-Ты знаешь, откуда я его нес? – задал он мне встречный вопрос. – Не отдам – вцепился он в  кожаное кресло, трещинки.

-Тогда давай поменяемся на что-то?- предложил я натуральные отношения вместо товарно-денежных.

-А что ты можешь мне за него предложить?

-А что ты хочешь? Только держи себя в руках и не проси за свое подержанное кресло натуральный дубовый гарнитур. Обмен должен быть равнозначным и взаимовыгодным.

-Ну, ладно уговорил. Я готов расстаться с креслом за два ящика пива.

-А, почему только два ящика, а не сразу пивной завод?  На твоем месте я бы так и поступил.

-Так у тебя же нет своего завода или…

-Как-то на счет завода ты сразу все понял, и это меня по-человечески порадовало даже. Но спешу огорчить тебя, потому что двух ящиков пива у меня тоже нет.

-Ты что совсем не пьешь?

-Совсем – соврал я, так как тут же мне  незамедлительно  предложили бы в качестве обмена на пиво водку.  Хочешь русские сувениры: матрешку, хохлому, оренбургский пуховый платок.

-Зачем мне платок?

-Так для жены. Я видел она  у тебя такая модница. Ей он отлично подойдет.

-А икры нет.

-Вот чего нет, того нет. - Хочешь, в следующий раз я что-то найду, и предложу тебе.

Я уверен, что  мне повезет, и ты на этом сможешь хорошо заработать. Чтобы  ты хотел?

Тут фантазия человека покинула околоземную орбиту и начала витать  в космическом пространстве, никак не желая возвращаться обратно. Каких только  желаний мне не  предстояло, не выполнить, и от этой чехарды рябило в глазах, и  в моем мозгу вертелся – один  вопрос, ну, почему люди бывают такими жадными, когда находят schrot  прямо на улице. Я уже пять минут слушал  вольнодумные речи Паши, которые больше походили на современную сказку, как обменять стул на антиквариат или космический корабль. Но ни  того, ни другого в радиусе ста квадратных километров мне не представлялась возможным найти, поэтому я сохранял внешнее спокойствие при раздражающей монотонности лица говорившего, который раскатал свою  губу на все более или менее ценное, но не осуществимое. Но как только человеческое  вожделение перекинулось на предметы современного мира, тут я не выдержал и сказал: «Если твое кресло набито драгоценными камнями, то я и на это согласен!».

-На что на это? – забыв на какую вещь из перечисленного им списка я готов отсидеть несколько лет в тюрьме, чтобы  его желание смогло сбыться.

-На автомобиль. Ведь я правильно тебя  понял, что тебе нужен Фольксваген Пассат не старше 2003 года, голубого или, в крайнем случае, синего  цвета.

-Абсолютно верно ты меня понял, но цвет в таком вопросе не главное, так что на этом вопросе и не замарачивайся.

-Не буду – как на духу поклялся я, потому что верил в золотые руки Паши, который мог простой  малярной кистью, в кустарных условиях,  за одну  ночь перекрасить машину в нужный ему цвет. Вот перебить номера с двигателя автомобиля с этим было сложнее, и хлопотно ввиду даже не сложности работы, а ее шумности, который мог привлечь к себе множество любопытных  завидующих глаз.

Паша наконец-то опустил  кресло на землю, и даже придвинул его несколько в мою сторону. Но такие нежные  ухаживания  меня  уже не устраивали, потому что о взаимовыгодном обмене  и речи идти не могло.

-Значит,  я должен найти машину на шроте и кресло мое – еще раз уточнил я.

-Как мы хорошо друг друга понимаем, оказывается – удивился человек, и даже улыбнулся своему сиамскому близнецу счастливой улыбкой.

-Одного мне только жаль, ведь когда я найду вместо «Фольксваген» «Мерседес» например, он тебе к сожалению, не подойдет.

-Как это не подойдет?! Очень даже! Ты где-то видел дурака, чтобы он оказывался от такой машины?

-К сожалению, видел – расстроил я Пашу.

-Где? – не унимался человек с хламом  в руках.

-Ну, если существует дурак, который выбрасывает автомобиль в качестве шрота, то согласись,  должен существовать и тот, кто его собирает.

-Ты что это о себе говоришь?- как искра  мелькнула нехорошая догадка в глазах менялы, но тут же погасла.

-Ну, а ком жееще  я  могу говорить, когда нас тут всего двое стоит.

-Нет, Серега ты главное не расстраивайся, и помни, что тот, кто ищет, всегда для меня найдет Мерседес. А пока забирай мой стул в качестве аванса за «Мерседес».

-За «Фольксваген» - заступился я за народный автомобиль, а не за роскошную представительскую  марку.

-Нет за «Мерседес». -

-Нет за «Фольксваген».

-Ты уже забыл Серега, что «Фольксваген» - это  прошлое, да, и не котируется он так как «Мерседес».

-Я обменял твое кресло на «Фольксваген» 2003 гола, синего цвета, так что не надо мне мозги пудрить.

-Но «Фольксваген»  я не возьму, ты так и знай. Ишь чего надумал! Решил мне впарить его вместо «Мерседеса»? Не выйдет. Ты не на того  попал. Что у меня глаз нет!

-Глаза вот я вижу, есть, а совести нет. Не нужно мне одно твое кресло, когда в моей машине их целых будет четыре. Так что на этот раз  ты сильно  просчитался Паша.

-Ну, не надо тебе кресло, так и мне нечего поддержанную машину предлагать – решил Паша,  не умолять  своего  купеческого достоинства,  и   прервал наши  переговоры на самом интересном месте. Он сделал длинную паузу, как будто давал мне несколько минут на размышления, чтобы я смог по достоинству оценить его заманчивое предложение, но я сделал вид, что уже заинтересован другим  предметом, ведь из-за угла показался  Берлим с цветным телевизором  на голове. Он шел, как индийская  женщина с сосудом на голове, поддерживая его двумя руками, и только электрический провод хлестал по его лицу, а вилка висела возле носа, как колокольчик.

-Ну, а тебе, зачем телевизор? – не мог я понять, как можно смотреть два телевизора в комнате 12 квадратных метров одновременно.  - Ты же из Украины еще ламповый привез!

-Я думал, что найду здесь  плазменный, картинка в картинке, но таких здесь пока на шроте не нашел.

-Как это немцы не подготовились к приезду такого дорогого и разборчивого гостя.

А я вот решил на следующей неделе «Фольксваген»  найти 2003 года голубого или, в крайнем случае,  синего   цвета.

-Врешь – с рычанием из груди донеслось до меня человеческое восклицание.

-Не веришь, так хоть у Паши спроси. Он в курсе всех моих кладоискательских планов.

Мне шрот не нужен, ну, куда он мне. Не солидно одним словом, а вот машина в самый раз, пусть и подержанная. Но все свои зимы она простояла   в гараже, хотя в  Германии, они говорят и теплые, и   на спидометре не больше ста тысяч километров пробега.

- А где ты ее найдешь? – услышал я лукавый вопрос.

-Так я тебе и сказал, держи карман шире. Ты же всю ночь спать не будешь, и окажешься в нужном месте, в нужное время раньше меня. Я  по глазам твоим хитрым  вижу, что ты ни перед чем не остановишься, и мне с тобой надо быть на стороже. Ох, и машина у меня будет братцы – лениво зевнул я, и потянулся руками к голубому небу, потому что обращался ни к одному Берлиму, но и к  Паше, который стоял за моей спиной, и о чем-то то ли размышлял, то ли подсчитывал в своем уме. Я вас даже подвезу, если хотите, а то, вы,  наверное,  устали шроты носить на своих руках. Вы же, как негры на плантациях все трудитесь, день за днем, а ничего кроме старого кресла, и не работающего телевизора найти не можете, потому что  перестали верить в мечту, которая ждет вас, и никак не дождется. Ведь что  твое – оно всегда лежит отдельно. Как, например автомобиль, на четырех колесах с затемненными окнами и  полным баком бензина. Красота!

-Серега, я тут подумал и решил принять твое предложение. Ну, какой прок в «Мерседесе» без бензина, когда «Фольксваген» осталось только завести и можно ехать.

Я равнодушно отреагировал на  философское размышление Паши,  по-прежнему стоя к нему спиной, которая от его взгляда уже стала плавиться.

-Так что это все-таки, правда – тут же отреагировал Берлим.

-Вот я только  предлагал Паше махнуться не глядя, его кресло на мой автомобиль, так он не захотел. Видишь ли, ему « Фольксваген» не машина, только  «Мерседес» подавай на блюдечке с голубой каемочкой.

-Так может, я возьму «Фольксваген» 2003 года  серебреного цвета, а…

-А что ты можешь мне за него предложить?

-Телевизор возьмешь?

-Что вот этот, который ты приволок со шрота! Ты в своем уме.

-Я тебе даже два телевизора отдам. Хочешь?

-Надо подумать – сделал я умное выражение лица, и мне это кажется, удалось сделать.

-Серега, ты же деловой человек – начал убеждать меня Паша, прыгая, передо мной как обезьяна, и начал  считая, загибать пальцы на своей руке.

-Кресло у тебя уже есть - это раз.  Видео двойку я  к тебе сейчас занесу – это два. Два, нет, три  ящика пива – уже считай, стоят в твоем холодильнике и ждут тебя. Так что «Фольксваген» мой и думать тут нечего. По рукам!

Я уже хотел зафиксировать наши отношения дружным рукопожатием, как человек с телевизором, неожиданно ловко для его комплекции оттеснил Пашу от меня, и начал убеждать не делать скоропалительных решений, покуда я не услышу от него последнее слово. Согласитесь, что при наличии двух покупателей на один товар, то и  у продавца появляется желание заработать немного лишнего при таком стремительном повышении ставок за подержанный автомобиль. Мне уже   казалось, что предлагаемая  цена значительно  превышала  стоимость на новое авто, но спорящие стороны этого не замечали, потому что находились в невменяемом  состоянии, и просто дрались уже за нужный лот, как это и принято на дорогом и знаменитом аукционе.

Но тут на территорию нашего общежития въехала машина нашего технического директора, и душераздирающие голоса  двух оппонентов смолкли сами собой.

Мне тоже стало как-то не по себе, когда я услышал деловой  разговор между  собой двух  людей, промышляющих шротом.

-Откуда он только взялся? Нюх у него на шрот, что ли!

-И не говори Паша. Сейчас опять заставит все обратно нести.

-А почему обратно? – тут уже я вклинился в разговор, который должен  был  и для меня мне раскрыть истину, почему необходимо все вернуть на  прежнее место.

-Понимаешь Серега, общежитие и так  от подвала до чердака забито шротом, и скоро просто перекрытия не выдержат от таких нагрузок.

-Но это еще пол беды. Этот поляк утверждает, что заставит каждого платить за устранение шрота.

-Это как? – по-прежнему я ничего не понимал, за что наказывать мужиков, когда они не из дома, а домой тащили, все  что не попадя. За такую хозяйственность их не то чтобы наказывать, а награждать следовало. На лицо было не соответствие в пропорции, между отношением к делу, и его вознаграждением.

-Ты думаешь, почему немцы мебель и старые электроприборы выбрасывают на улицу?

-Потому что старые вещи им не к чему – понимая эту мудрость не головой, а больше сердцем, но и оно не хотело постичь  такой немецкой безалаберности и бесхозяйственности.

-Немцу за все надо платить. Если не заберут у него шрот, то ему следует заказать машину.

-Что за выставленный мной телевизор я должен еще и заплатить? – только сейчас я осознал такую несправедливость.- Ну, и законы!

-И не говори. Ну, зачем мне третье кресло, черт меня побери – обращался к темной силе Паша.

-А мне второй телевизор тоже вроде бы ни к чему. Это все привычка. Как увижу, где что-то плохо лежит, так сами руки тянутся к шроту. Может отрубить мне их.

-Тогда только с головой – дал я дельный совет, потому что именно  мозг всегда был первопричиной человеческой жадности.

-Ну, мы пошли – снова нагрузили на себя всю свою утварь мужики, и отправились в обратный путь.

-Постойте – я им крикнул. Вы что верблюды таскать такую тяжесть на себе. В виду моего слабого сердца я готов сделать для вас невозможное, и даже принять  кресло и телевизор в виде подарка. Я  просто не могу видеть, как мучаются люди. Тем более что ваши страдания сопряжены не только с физическим напряжением, но и психической травмой. Это же для вас настоящая Голгофа для вас, да и для меня, чего  правду скрывать.

-Значит, безвозмездно говоришь отдать тебе свой телевизор – почесал свой затылок Берлим.

-Ну, вообще как знаете – всем своим видом показал я полное безразличие,  в чью пользу решится этот животрепещущий для меня вопрос: или в прибыток ближнего своего, или в ущерб себе.

-Эх, кабы не так далеко   нести это проклятое кресло. Ладно, считай, что уговорил. Отныне кресло твое. Забирай – произнес Паша, и голос его дрожал, потому что он  еще никогда  не участвовал в благотворительной деятельности – как меценат.

Берлим еще долго мялся, раздумывая, о сумме подарка, он  все время взвешивал телевизор на своих руках, и норовил его умышленно  уронить на моих глазах в дребезги. Но тогда пришлось бы еще и общий двор подметать, помимо того, что телевизор уже никто бы не принял в теперешнем состоянии.

-Была, не была – принял он окончательное решение и внутренне как-то даже содрогнулся от чувства, которое еще никогда в жизни его не посещало.- Смотри в мой телевизор – сказал Берлим и добавил – с утра до вечера, и  я желаю тебе в скором времени приобрести очки.

-С диоптрией, как минимум минус четыре, конечно же? Да!

-Лучше минус пять – пожелал от всего  своего сердца мне ослепнуть этот благородный человек. Он положил телевизор на асфальт, выдохнув при этом  воздух их своих прокуренных легких, и  мне показалось, что я увидел его злой дух, который вышел из него на несколько секунд и снова исчез в его сальной груди.

-Нет - отрезал я и, перешагнув через телевизор,  пошел в сторону общежития.-  Мне таких подарков от вас не надо.

-Ты куда? – попытался остановить меня Паша. А кресло твое кто понесет?

-Ты хочешь, чтобы я сел в него и никогда не встал с него  больше. Так дело не пойдет. Мне несчастные случаи не нужны и предметы, которые несут на себе жуткую ауру своих прежних хозяев тоже. Несите все обратно туда, где и нашли   это барахло.

Я хотел вас выручить, а вы мне смерти желаете.

Тут еще на мое счастье, на крыльцо вышел господин Мнишек — коммендант нашего обжежития и зло посмотрел на охотников за чужим добром. Он что-то записал в свою маленькую книжицу, и исчез в прохладной тени каменных стен.

-Кажется, кому-то  не поздоровится – мрачно сказал я. Он, видать, всех нас переписал, хоть я ни сном, ни духом. Пойду сказу ему, что в собирании шрота я не участвую по гуманитарным соображениям.- Ну, пока кладоискатели. Я и так с вами много времени потерял, когда меня уже давно ждут на  международном медицинском симпозиуме.

-Хочешь, я телевизор сам  на третий этаж подниму – как из бочки  донеслось   мужское бормотание за  моей спиной.

-А, зачем мне телевизор, когда у меня и антенны нет? Нет, спасибо, я уж как-то без него проживу.

-Антенну я тебе тоже в подарок отдам.

-Ну, а как я его переключать буду? Пульта ведь нет?

-Почему нет, очень даже есть – снова тяжело выдохнул Берлим  из себя углекислый воздух, и из  правого кармана своих шерстяных штанов серого цвета вытащил дистанционный пульт.

-Ну, это другое дело. Вот это и есть настоящий немецкий сервис. Остается только обговорить срок гарантии и  по рукам.

-Какой еще гарантии? – заволновался Берлим и его живот начал дергаться их стороны в сторону. На товары бывшие в употреблении никто гарантии не дает.

-Это точно? – переспросил я у Паши.

-Это чистая, правда – незамедлительно ответил  мне тощий брюнет, и губы его собрались неопрятным бантиком  возле рта. Весь мир так работает.

-Ну, если весь мир, то делать нечего, как подчиниться   глобальному процессу взаимопроникновению континентальных  экономик  мира. Чтобы не разорить все своих  мировых конкурентов недобросовестными правилами  неконкурентной борьбы, то пусть остается все как прежде. Ну, а ты Паша, кроме своего подержанного кресло, что можешь мне еще предложить, чтобы завоевать себе еще одного клиента. Ведь ты как я понимаю, решил мебельным бизнесом заняться?

-Я об этом еще не думал – честно признался  человек,  в котором только что родился   предприниматель.

-А, ты хорошенько подумай над этим.  К твоему креслу не хватает  чего-то.

-Ну, и чего же?

-Дай подумать немного. Нашел. С тебя мне надо получить еще и бонус.

-Какой такой бонус? Не знаю я никакого бонуса. Кресло с бонусом не бывает.

-Бонус – это скидка, а лучше какая-то мелочь, которая входит в покупку, и передается своему верному  покупателю, продавцом  совершенно бесплатно. Вот Берлим, например, передал мне телевизионную антенну, хоть и не обязан был этого делать, а ты к креслу, можешь подарить мне еще и пуфик для ног.  Тем более, если бы у тебя, его не было, я еще смог бы  смириться с твоим невысоким уровнем  сервиса, но у тебя, их целых три. Так что давай бонус или оставайся со своим креслом один на один с господином Мнишеком.  И да поможет тебе бог выйти с честью из такой непростой ситуации. Пошли Берлим. Дай я хоть пульт в руки возьму. Не могу я смотреть, как ты надрываешься.

-Ничего. Я сильный. Сам справлюсь.

-Молодец. Вот что значит коммерческая  доставка. Может тебе транспортной экспедицией заняться, как думаешь? – предложил  я свой бизнес-план для него.  

-Мне бы этот телевизор скинуть со своей шеи, а там посмотрим.

-Ну, не буду тебя торопить. В этом деле, как говорится, сто раз отмерь, и один раз отрежь.

Я уже открыл дверь на третьем этаже, и даже успел переместить прикроватную тумбочку в дальний угол, чтобы телевизор нашел  свое  постоянное место раз и навсегда. Тем более что электрическая розетка находилась в доступной  зоне длины шнура телевизора и вилка вошла в нее без  труда. Берлим все делал сам, не подпуская меня к святая святым, и вскоре он исчез, когда на экране появилось цветное, но  нечеткое изображение. Но немецкая речь доносилась из телевизора свободно и четко, и я почувствовал себя легче, потому что технический прогресс дошел до меня, до моей комнаты на третьем этаже, в которую заглядывал пока только сын, да, солнечный луч, и редко,  полночная звезда, немая и печальная, как одинокая ночь.

Берлим, как и обещал, выполнил все взятые на себя обязательства по  полному обслуживанию своего клиента, и мне пришлось ему заплатить только за батарейки к пульту телевизора. Я уже час наслаждался телевизионными ведущими, которые поздравляли меня с выходом в эфир. Я же им смущенно улыбался в ответ, и говорил:   » Danke Schue».

Я весь был переисполнен светящейся из меня радостью, и поспешил осветить этим светом все вокруг. Для этого я спустился вниз, и сразу же попал в руки патологоанатомов в белых халатах, которые глумились над живым еще телом.

Консилиум тянул, свои белые, вымытые в спиртовом растворе  руки, к шее жертвы и настаивал на операции, как  единственным и радикальным средством, которое  помогло бы спасти всех нас от сельской, удручающей пустоты. Но весомые аргументы здоровых членов семьи, не могли еще растрогать тестя, и он всячески огрызался от навязанной ему операции. Когда же меня попросили высказаться по этому вопросу, то я  заявил, что только пациент решает исходя из своего физического состояния,  необходима ли ему операция, или нет.

-Ну, конечно тебе все равно, что произойдет с  папой. Я в этом нисколько не сомневалась. Когда требуется убедить отца, ты интеллигентно готов воздержаться, и принимаешь на себя роль постороннего наблюдателя. Очень выгодная позиция.

Ты не хочешь ни за кого отвечать.

-Я не хочу брать на себя ответственность, которую просто не знаю. Ведь я не врач, и не пациент. Я не могу принимать решения в той области,  в которой являюсь совершенным профаном.  Можно найти десятки причин в пользу операции, и сотни против нее, но решение всегда должно оставаться в руках больного. Любое вмешательство, и тем более давление на него – это преступление.

-Значит ты против операции? – поставила точку в нашем споре Ангелина.

-Считай, что так. На свою душу такой грех я не приму.

После моих слов в комнате наступила  гнетущая тишина, потому  что, я как всегда не оправдал те надежды,  на  которые меня, так великодушно возложили. Оцепенение внутри комнаты нарушалось только хрустом  свежей  сдобной булочки, которую я жевал всухомятку. Пристальные взгляды на меня  всячески мешали пищеварительному процессу, и я просто чудом не подавился от такого хлебосольного гостеприимства.

Рядом со мной на стуле лежала пачка газет, которую я стал внимательно изучать, пытаясь найти в ней программу телевизионных  передач. Но все мои попытки потерпели неудачу, и я смирился с участью, что буду смотреть по телевизору все подряд, только так можно было не пропустить что-то очень интересное. Но мои поиски озадачили моих наблюдателей, пока теща, сгорая от любопытства, не спросила: «Ты что-то ищешь, зятек?».

-Ищу вчерашний день – философски ответил я.  Мне нужна программа  передач на сегодня, а лучше на всю следующую неделю.

-Зачем? У тебя же нет телевизора.

-Ваша информация мама несколько устарела. Теперь телевизор у меня есть, а вот программы нет.

-Где и когда ты успел его купить?

-Зачем покупать телевизор, когда мне его  уже подарили!

-Кто? – спросил тесть.

-Берлим  - ответил я, и тут же  все в комнате, почему-то начали  смеяться.

-Врать надо умеючи, или вообще не врать. У Берлима снега зимой не выпросишь, а тут телевизор. Ну, развеселил!

-Я очень рад, что рассмешил вас, но дело в том, что это правда. Телевизор стоит в моей комнате. Можете проверить.

-Я и проверять не буду, потому что умею разбираться в людях, лучше, чем ты.

-Повторяю – сказал я. Телевизор  я получил от Берлима совершенно безвозмездно, как собственно и  пульт, и комнатную антенну.

-Этого не может быть – твердо заявил мне тесть.

-Почему? – переспросил его я.

-Этого не может быть, потому что не может быть и все. Скорее метеорит  упадет в наше общежитие, чем Берлим  сделает что-то  даром.

-Метеорит размером в 18 дюймов по диагонали уже попал в нашу пятизвездочную гостиницу, и как космический экспонат занял свое место в моей комнате на прикроватной тумбочке.

-А, если я поднимусь в твою комнату, и никакого метеорита не обнаружу, тогда как?

-Я слышал, что метеориты падают на землю, но, чтобы они покидали нашу землю, как космические корабли пришельцев – никогда.

-Зачем ты настаиваешь на том, чего не было? – снова получил я  словесную оплеуху от своей жены, которая  и на этот раз не верила мне. Ты просто смешон!

-Лучше быть смешным и глупым, но верить в людей,  чем серьезным  и умным, не оставляя  последней надежды  на возрождение человека.

-Ну, тогда пошли – предложила публичную для меня  казнь моя жена.

-Куда это? – отступил я на шаг от своей теории, чтобы дать поглубже завязнуть в ней, моим оппонентам, которые верили только в чистый практицизм, как в материальную основу человеческой жизни.

-К тебе. Или ты уже передумал?

-Может, не стоит, так сразу торопиться? Метеорит еще просто  не остыл, потому что сильно разогрелся, когда вошел в плотные слои земной атмосферы.

-Ну, все понятно.  После соприкосновения с землей твой метеорит взорвался, и не оставил после себя даже следа.

-Нет, к счастью метеорит существует не только в моем больном воображении, но и наяву. Но почему нельзя в него поверить только на основании рассказа очевидца?

Неужели это так сложно. Я думал, что мое слово, не нуждается в вещественном доказательстве! Но, если это не так, то мы  можем подняться на третий этаж.

-Ну, почему же тогда ты  сидишь?

-Я даю вам еще один шанс поверить в то, что телевизор  стоит в моей комнате, и не надо проверять меня лишний раз! Итак, вы верите мне или…

-Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать – пропел   баритон.

-А, сам чего не идешь? – допытывал меня тесть

-Я телевизор уже видел, так что вы уже сами, без меня. Пульт на телевизоре, количество программ четыре, так что я желаю вам приятного просмотра.

-А почему только четыре?

-Не знаю почему! Говорят, что за прием  других каналов тут надо даже платить. Может поэтому.

Делегация уже выстроилась в полном порядке и начала по одному покидать меня.

-Постойте – крикнул я.

К сожалению, мое восклицание было  неправильно понято, и мне пришлось объяснить  истинную причину крика моей умирающей души. – Захватите с собой салфетки, потому что я забыл вытереть телевизор от пыли.

-Салфетки говоришь – стонал приговоренный больной.

-Именно. Лучше влажные, чем сухие. К  тому же телевизор долго разогревается, поэтому не спешите со своими далеко идущими  выводами. Приятного просмотра вам!

-Спасибо – услышал я напоследок   звонкий женский  ответ

-Ну, что ж теперь можно и  спокойно поесть – подумал я, и стал  никого не стесняясь, выкладывать  все из холодильника.  Ел я всегда с аппетитом, а на  нервной почве просто в огромных количествах. Суточный рацион хищника в тяжелом весе  был мне  как раз по зубам, и я стал уничтожать припасы с огромной скоростью, заглатывая калорийное мясо, даже не прожевывая. Вскоре настала очередь и для десерта, и две

хрустящие булочки  растворились в неизвестности, как будто их никогда и  не существовало на свете.

Первоначальный зеленый цвет моего лица изменился на  желтый, и я бы даже сказал на пшенично-золотой, с розовыми пятачками  на щеках.  Глаза лениво блестели на этот не радостный мир, а руки искали себе хоть какое-то рабочее  применение.  Прибывать в перманентном  состоянии отпуска мне так надоело, что хотелось кричать и звать  на помощь.

-Скорей бы уже языковые курсы начались? – рассуждал я. Ведь еще немного и можно просто сойти с ума, так и не познакомившись с немецкой грамматикой. Мне казалось, что чувство, которое вспыхнуло  в моей груди, к немецкой словесности не будет безответным. Этот любовный роман будет  продолжаться всю мою счастливую и долгую жизнь. Но как только я открыл газету и начал вслух читать публицистическую статью, мои амурные представления начали понемногу угасать, пока совсем не померкли.  Каждое слово давалось мне с таким трудом,  как будто  мой рот был забит русской горячей кашей, и втолкнуть в него хоть один немецкий  бутерброд просто  не представлялось  возможным. Я не  пытался  понять текст, а старался  членораздельно прочитать одно  предложение, которое состояло из восьми слов, два из которых были предлогами и выучить его наизусть. Но и это задача, оказалась  мне не по плечу. Тогда я  решил разделить предложение на слова, чтобы расправиться с каждым по отдельности, и, в конце концов, добиться заслуженного успеха. Но слова тоже были  не сговорчивы со мной, потому что состояли из многочисленных букв, и  всячески отвергали мое желание с ними поболтать по душам. Круговая порука связывала их в единое целое, а я был чужаком, которого они  так  гордо сторонились. Латинские литеры не сменили свой гнев на милость, даже после того, как я стал  с британским  проносом чествовать их,  складывая свои губы в трубочку, и дудеть в английский рожок. Но видно мой голос был похож на вой  серого хищника из сказки о волке и семерых козлятах, которые все время узнавали меня в разных обличиях, и держали двери всегда на замке. Меня  так расстраивало такое  несправедливое отношение ко мне, ведь я, будучи ни злым и ни  голодным и мухи не мог обидеть,  и  даже не помышлял  о насильственном проникновении в бастион англо-саксонской группы языков.

 – А может дополнить  мою невнятную  артикуляцию еще  на страстную  жестикуляцию, и все тогда пойдет как по маслу - пришла мне в голову  еще одна сумасбродная идея.  Я стал  как ветреная мельница направо и налево махать руками, растопыривая свои пальцы веером, то, сжимая их к кулаки, то, периодически воздевая их к небу, просил у всевышнего милосердия, кажется на итальянском языке. Но этого утверждать я не мог со ста процентной  уверенностью, потому что находился в невменяемом состоянии, и просто  не контролировал  себя. Только жители пиренейского полуострова в моем сознании  могли одновременно говорить и двигаться  в разных направлениях, не отрываясь от одной точки, как будто нависая над своим партнером по разговору, при этом,  широко раскрывая свои глаза,  и смеяться, то над собой, то ли над всеми нами, которым  судьбой было не суждено  стать неунывающим итальянцем.  Но в Германии любое приветствие является спокойным и хладнокровным. Показывать своих чувств не принято, и считается плохим тоном. Рукопожатие должно быть легким и ни к чему не обязывающим. Руку жмут и женщинам, потому что феминизм требует равного  к себе отношения со стороны сильного пола. Но я бы тогда, уже и ручки целовал, чем трясти белую надушенную лапку своими крабовыми  клешнями. Ох, уж этот мне феминизм. Почему-то многие женщины переоделись в мужчин, надевая  на себя штаны, а не юбки, кроссовки вместо обуви на каблучке,

 и  туристические рюкзаки вместо дамских сумочек.

 Но мои рассуждения были неожиданно прерваны голосами восторженных зрителей, возвращающихся  после продолжительного  телевизионного сеанса.

-Ну, как впечатления? – не стал я откладывать в долгий ящик свой наивный вопрос.

Видели мой метеорит?

-Видали - ответил за всех тесть. Вот если бы метеорит побольше был, тогда и говорить было бы о чем. А,  так мелюзга. Экран маленький, корпус весь в царапинах, пульт клееный переклеенный, антенна на ладан дышит.

-Дареному коню в зубы не смотрят, гласит народная мудрость – решил я встать на защиту  любой благотворительной  деятельности, целью которой является посильная помощь каждому нуждающемуся, а не обсуждение  с его стороны цены и срока давности,  предмета  самого дарения.

-А, почему зять ты ни словом не обмолвился о кресле, которое принес для тебя Павел?

-Я, наверное, забыл  о нем. Столько хочется всего сразу, что голова просто кругом  идет. А, больше ничего не принесли в мое отсутствие?

-Больше ничего, а  ты что, еще чего ждешь – спросила меня жена.

-Я всегда жду. Вот думаю, когда прилетит мой волшебник на голубом вертолете и исполнит все мои желания. Он когда-то обещал это сделать в детстве, но видно погода с тех пор в моей жизни не летная, и он все время вынужден откладывать свое появление. Но не беда,  ведь я готов ждать сколько потребуется. Только бы он прилетел, и я не стану его ни в чем упрекать.

-А, ты знаешь, что он уже прилетел и даже положил деньги на наш общий счет.

-Не надо смеяться над мечтой. Никто еще  и никогда не положил денег на мой счет просто так.

-Это потому что у тебя и счета не было. Зато теперь все есть.

-Ну, и как зовут этого волшебника, если это не секрет.

-Зовут его – социальное ведомство, а проще социаламт. Так что запомни его имя, и не забывай.

-Какое странное имя. Да и отчество тоже какое-то необычное. Прямо не верится. Наверное, я все-таки сплю.

-Это не сон, а явь, которая происходит в Германии каждый месяц с теми, кто состоит на учете, как лицо, нуждающееся в помощи.

-Так может,  я своего волшебника все время не там ждал. Вот поэтому мы с ним и не могли встретиться. А, что он еще сказал?

-Он передал тебе один вопрос, когда положил деньги на счет.

-Ну, какой же,  не томи?

-Он спросил: «Когда ты сам зарабатывать начнешь, чтобы вернуть его деньги назад?».

-Не мог он так спросить. Это все ложь. Я тебе не верю. Мой волшебник не такой, каким ты его хочешь мне представить.

-Ну, тогда сам убедись. Вот тебе банковская карточка. Кстати, она голубого цвета, как и  твой вертолет, который сделал посадку в Германии. Какое совпадение!

-Volksbank -прочитал я на карточке. Это не простое  совпадение, а закономерность. Только в банк я сегодня не пойду, потому что итак сегодня на меня обрушилось с неба много всего. Не хочу гневить судьбу. Ведь каждый дар заслуживает глубокого уважения и почтения.  Ты не находишь?

-Я ничего не теряла, чтобы что-то найти.

-Ну, а ты как думаешь, Марк?

-Я ничего не думаю, я  просто читаю книгу.

-На каком языке?

-На немецком, на каком же еще!

-Ты когда это буквы выучил, а главное с кем?

-С мамой. Она не только все буквы знает, но еще и падежи, склонения, предлоги, окончания существительных и прилагательных, деепричастный оборот, повелительное наклонение, времена, и неправильные глаголы.

-А, что и такие есть? – удивленно переспросил я.

-Их чуть больше ста.

-Какой ужас. С такой оравой глаголов мне никогда не справиться. Ну, почему люди не говорят на одном языке. Вот была бы настоящая сказка. Все бы встречались, обнимались, дарили друг другу улыбки и непременно разговаривали бы на своем родном языке. Как думаешь, настанет такое время или нет?

-Оно и для тебя папа настанет, если ты займешься серьезно изучением немецкого языка.

-Яйца курицу не учат, что мне надо делать, а чего нет. Заруби себе это на своем  ученом носу. Для изучения языка мне нужна добрая атмосфера в семье, и плохая погода на улице. Поэтому предлагаю, и даже настаиваю пройтись по нашему  Бродвею. Ну, как тебе предложение?

-Вообще-то не очень. Ты что не видишь, что я занят. Я книгу читаю.

-А, ну,  тогда не буду тебя отвлекать. Учи сынок язык и большим человеком станешь, потому что знания они облагораживают. А я пойду, телевизор посмотрю, и надеюсь, хоть что ни будь пойму, а если не пойму так точно отгадаю.

-Или уснешь под телевизором как всегда – заявила жена.

-Я не исключаю и такой возможности. Хотя уснуть под немецкий язык мне еще ни разу не удавалось. Но ничего,  я ведь такой усидчивый. Для того чтобы понять язык, его надо все время слышать пусть даже и во сне.

Этот девиз получения знаний, постоянно находясь в состоянии дремы, путем передачи информации средствами массовой дезинформации на мой персональный мозг должен был, и стать залогом моего быстрого вхождения в языковую среду. Особое место в моем плане составляли разъяснительные  передачи, которые должны были  заставить мои серые клеточки мозга быстро и оперативно охватывать все мировые новости, чтобы вынести, в конце  концов, единственно правильный комментарий. Но с ведущими телевизионными каналами, как первый или ЦДФ  я еще не вступал в открытую борьбу, потому что они вели свое радиовещание по отношению ко мне корректно, и  еще ни разу не вступили со мной в конфронтацию, по поводу главной строчки новостей. Нареканий с моей стороны к медийным корифеям не было, и целый день прошел под натиском очередного урагана, который надвигался на восточное побережье США, и грозил еще при  этом уничтожить нефтедобывающую промышленность в Мексиканском заливе, отчего цены на черное золото взлетели снова вверх.

-Ну, американцы молодцы – подумал я. Даже на природе стали зарабатывать. Из  любого  катаклизма природы  деньги  научились делать. Каждый ураган, у них как театральная постановка на Бродвее, или голливудское кино. Весь мир прикован к экранам и смотрит продолжение фильма по роману Маргарет Митчелл – »Унесенные ветром» в новой современной трактовке –«Доллары, унесенные ураганом».

Как хорошо, что для эмиграции мы нашли такую спокойную и небольшую страну с умеренным климатом, с горами, которые не знают землетрясений,  с морями без цунами, с сушей без торнадо. Мне так было уютно и мягко  сознавать себя в безопасности на кровати, что я мысленно  возблагодарил бога за этот райский уголок на нашей неспокойной планете. Но кабы чего бы ни было, лучше пойду завтра с утра сниму деньги со счета в банке от греха подальше – зевнул я в космическое пространство и подставил свое большое рыхлое тело под удар урагана «Катрина».

 Ну, что я изверг, какой-то. Пора и всему миру оказать помощь Америке, не все она нам. Как бы я лично не относился к внешнеполитической деятельности администрации звездно-полосатой сверхдержавы, но сейчас это не тот момент, когда надо говорить о наших разногласиях. Я принял, как всегда   мужественно удар стихии на себя и целую ночь смотрел на ртутный столбик барометра,  который только к  утру, начал падать и показывать неплохую погоду. Катастрофа и на этот раз миновала страну, которая  многим не давала покоя, и сна. Боже спаси Америку – уже выключив телевизор, шептал я еле слышно, потому что знал и чувствовал, что нам  Европе без нее никуда.

 

 

 

                                                     17

Вот только подумаешь  о проблемах в мировом масштабе, расслабишься на одну бессонную ночь, как тут же наступает обещанная  расплата. Не надо было мне так близко принимать к сердцу заокеанские катаклизмы. Американскую проблему я решил, ни жалея, ни сил, и ни времени, но видно что-то не рассчитал. Как только я увидел, что на моем счету ноль целых, ноль десятых, во мне что-то сломалось, и я подумал, может уже я начал субсидировать экономику страны, потрясенной после очередного произвольного женского обращения с  денежной  массой, которая под влиянием своей невесомости, и воздушных течений просто улетела.

-Караул – влетел уже я в комнату на первом этаже и запричитал. Нас ограбили. Все деньги заработанные кровью и потом, ну, все до цента кто-то снял со счета. Это все мировая мафия. Все-таки как профессионально у них поставлена работа. Они улучили именно тот момент, когда я  уснул всего на несколько  часов и провернули свою низкую финансовую операцию. Небось, перевели денежки на оффшорные счета, а теперь лежат где-то на побережье океана и пьет коктейли за мой счет.

-За наш счет  ты хотел сказать – поправила меня жена, но сделала это так нежно, что я даже прослезился.

Она видит, в каком я состоянии, поэтому мужественно разделила со мной горечь финансового краха — подумал я. Ну, не жена, а просто золото. Сколько такта в ней и любви. Другая  бы расстроилась на ее месте, а она держится, даже виду не подает.

Сколько кризисов ей уже выпало пережить, но еще никогда она так трезво и рассудительно не держалась.

-Надо вызвать полицию – твердо сказал я и посмотрел на Ангелину, как на единственного живого носителя языка в нашей семье.

-Не надо никакой полиции – услышал я и опешил.

-То есть как это не надо. Мы должны показать мафии, что мы ее не боимся. Мы дадим отпор. Быть может, на нашем примере все мировое сообщество сплотится вокруг нас и нанесет сокрушительный последний  удар  по преступному сообществу.

-Ты что хочешь под удар поставить всю семью ради всеобщего  торжества над кучей негодяев?

-А ты что предлагаешь просто сидеть и ждать. Никогда не надо сдаваться раньше времени. Мы им еще покажем. Не на тех напали – кричал во все стороны света и даже угрожал своим миниатюрным кулаком.

Грозить пальчиком мафии я не хотел, чтобы она не сложила  обо мне неправильное мнение, и  случайно не приняла мои угрозы, за детские шалости. Я готов был вступить в схватку ни на жизни, а на смерть.

Эх, если бы не вчерашний ураган, и я не был бы таким уставшим, то мафии пришлось бы заранее признать себя побежденной. А, так соотношение  противостоящих друг другу сил я рассматривал пятьдесят на пятьдесят, отдавая малое предпочтение своему именитому и беспощадному врагу. Но справедливость требовала жертв,  и я понимал это как никогда.

-Ангелина тебе надо только трубку поднять, а дальше я уже сам со всем разберусь – успокаивал я слабый пол. - Это мужское дело,  возможно замешанное на крови. Ничего не бойся женщина, потому что с тобой рядом настоящий мужчина. Все буду говорить я.

Мы прошли в коридор, где  стоял единственный стационарный телефон-автомат, который всегда так жадно  глотал мои  монеты, когда я звонил своим родным домой, так что у нас возникла стойкая антипатия друг к другу. И на этот раз он уже открыл свою бездонную пасть, но у него свернуло челюсть, когда он понял, что звонок в полицию – это услуга мало того, что бесплатная, но еще и почетная. Я должен был исполнить свой гражданский и человеческий  долг, поэтому шел к телефону быстро и уверенно. Этот путь вел меня к политическому Олимпу, который я себе еще  предсказал, разговаривая с рыжим  Сашей. Дорога на Берлин была открыта и после набора трех цифр мне передали трубку в собственные руки. Но как только на мое – «месье», мне ответили «полиция слушает», я понял, почему мафия  все же бессмертна. По крайней мере, от меня ей больше ничего не угрожало в устной форме. Но оставалось еще и письменная, анонимная. В моей голове уже сложилась форма письма, в которой я излагал, что был, подвергнут нападению, хакерскому захвату со стороны преступного сообщества.

 С моего счета бесследно исчезла кругленькая сумма, переданная мне, как гуманитарная помощь от Германии – как пишущая машинка отстукивал я.

  Этот вопиющий факт ограбления народных масс,  я требовал не оставить без должного внимания и наказать лиц, покусившихся на мой эмигрантский  хлеб. Я готов  был принять этот вызов вместе со всей правоохранительной системой  страны, и считать нанесенную мне обиду, как оскорбление одноименному государству. Также  прошу при рассмотрении этого уголовного  дела  принять мой гражданский иск на сумму  причиненного мне ущерба, а в качестве моральной компенсации готов принять роскошную виллу  в любой точке мира, где найти меня наемным убийцам будет непросто.

Р.С.  Вызов потерпевшего в суд не представляется возможным, так как пострадавший пожелал остаться не узнанным. Спасибо за внимание. С дружеским приветом – аноним. Теперь это заявление надо было перевести на немецкий язык, чтобы полностью расквитаться с мафией. Но на  все мои уговоры Ангелина   отвечала решительным отказом, и такое поведение меня озадачило.

-Ты так ведешь себя, как будто находишься за одно с мафией – возмущался я. Еще немного  и  мои сомнения обретут реальную почву под собой. Ты что член коза ноастрэ?

-Ты отгадал. Только я не рядовой ее член, я крестный отец.

-Эка куда тебя занесло. Но крестный отцом ты просто из-за физических недостатков не можешь быть, а вот крестной матерью тебе бы это роль вполне подошла.

-Ты так думаешь?

-Мафия – эта та же семья, ну, как наша, например, только больше. В ней царят порядок и строгое подчинение  рядовых членов  к воротилам преступного синдиката. Внутри это сообщества действуют свои законы, и свои правила чести, и кто не следует этому семейному кодексу, тот изгоняется   и лишается поддержки. Как  говорит беспристрастная  статистика после отлучения от клана, мало кто после этого проживает долгую и счастливую жизнь. Но это так к слову.  

-И я к слову тебе хочу сказать, что переводить твою анонимку  не стану.

-Все-таки я оказался прав, и ты мне кажется, имеешь какое-то отношение к исчезновению денег с нашего общего счета.

-Ну, слава богу, что ты это хоть сейчас понял.

-Что ты связана с международной мафией в отделе – «Финансы  без отчета»   это мне давно известно. Я, было, хотел однажды тебе назначить аудит, так еле ноги унес.

-Ты же сам говорил, что мафия бессметна.

-А женская мафия еще к тому же  вечна. Господи, ну,  почему в нашей семье не все как у людей – обратился я к мужскому образу на небесах. – Крестная мать наоборот   должна заботиться о членах своей небольшой    семьи, а не обирать  их. Когда тебе удалось снять деньги со счета?

-Еще вчера вечером мы сняли деньги с мамой.

-А что до утра нельзя было подождать? Зачем было надо так рисковать?

-Чтобы деньги  не обесценились за одну ночь,  нами было решено их обналичить.

-Кем это нами?

-Мной и мамой.

-Ну, тогда мне все понятно. А я то думал, что твоя мама уже полностью отошла от  дел и   ты сама принимаешь судьбоносные решения для всей семьи. Но я, кажется, снова ошибся.

-За то за обналичивание  я не заплатила ни копейки - попыталась  жена хоть как-то оправдаться передо мной.

-Ну, молодчина. К тому же наличные деньги  намного ценней безналичных  - поддержал я финансового эксперта и в то же время обрушил всю банковскую систему Европы и Америки. – Ты знаешь, я деньги сам намеревался сегодня снять, так что все в порядке.

-Сегодня пришел ответ от социаламта, по поводу выделения нам денег на летнюю одежду.

- Что прямо так и ответили. Ну, и немцы. Кто-то все-таки зря обвиняет их в излишнем бюрократизме.

-Мало того, что ответили, так еще и деньги выделили.

- Иди ты. А, ну, дай и мне это письмо почитать.

Трясущимися руками я взял два листка бумаги, где черным по белому, отпечатанным на принтере красовались несколько арабских цифр, и я почувствовал себя нефтяным шейхом. Социальная помощь золотым дождем окатила меня с головы до ног, и  мне стало как-то неудобно  мокро, за причиненные расходы и траты перед немецким государством.  

-А я то думал, что все, что написано в книге о социальной помощи – это сказки венского леса. Вроде как будто такой лес и существует, да только  сказок там отродясь не было. Может, и слышали, да вот не видели никогда.

-Немцы если обещают, всегда выполняют взятые на себя обязательства. Это не наша  безалаберность и расхлябанность – заявила мне теща. Это и есть настоящий немецкий порядок и дисциплина.

-С каких это пор вы стали так открыто  выступать за  Германию, мама?- широко открыв глаза, смотрел я на свою тещу.

-Со вчерашнего вечера.

-Значит, когда только деньги получили, то и поверили в демократический путь развития этой страны.

-В моей стране так много обещали с самых высоких трибун, что жизнь станет лучше, жизнь станет веселее,  что мы уже давно  привыкли ко лжи, как к самой настоящей правде. А здесь все наоборот. Никто не занимается пропагандой, а просто исполняет свое дело.

-Вот когда вся Германия, засучив рукава, старается облегчить тяжелую жизнь эмигранта, вы мама увиливаете от своих прямых обязательств.

-Так я с радостью помогу тебе, только скажи как?

-А вы уже и забыли. Вы обещали мне, если же конечно память мне не изменяет, что будите кормить зятя ни смотря, ни какие природные и политические катаклизмы.

-Так может бо…?

-Вот борща я совсем не хочу. А, фаршированную рыбу и форшмак  я бы с удовольствием съел. Пора  вам вспомнить  о национальной  еврейской кухне и не только по праздникам. Я бы не возражал, если бы в ежедневном меню присутствовала  какая-то мясная и рыбная часть.

-А, какой сегодня праздник?

-Какой сегодня  праздник! – качал я головой по сторонам, все своим видом показывая, что недоволен такой материнской недогадливостью. День, который бывает только двенадцать раз в году – день заработной платы, конечно же! Ну, что еще может нам поднять настроение на такую недосягаемую высоту. Правда работа нам еще не попадалась, но будим считать, что нам заплатили аванс за нее. Так я говорю жена.

-Тебя просто конспектировать надо как Карла Маркса и Фридриха Энгельса

-А что хорошая идея. Я бы нисколько  не возражал.

- Прямо таки  живой классик сидит передо мной и требует  к себе всенародного  почитания.

-Всему немецкому народу указать светлый путь в будующее я не могу… пока, но в масштабе одной семьи добрую службу еще смогу сослужить.

-Жаль что твой гений такой крошечный. Ведь Германия так нуждается в светлых и умных головах.

-С головой у меня,  во-первых, все в порядке, а во-вторых, я не могу послужить Германии, потому что языком по-прежнему  не владею. Но с этим моим недостатком должно быть, как можно скорей покончено.

-Может, ты и средство назовешь, какое излечит тебя от такого недостатка.

-Ты знаешь, у меня никогда не было способностей к языкам, и я бы  с радостью сложил свою голову под острый топор гильотины, но материальная заинтересованность в изучении немецкого языка совершила со мной настоящее чудо. Я уже сам  хочу постичь  все премудрости этого разговорного стиля, и даже моя природная лень не помешает мне. Только напомни мне  еще раз, сколько платит биржа труда  за наши курсы школе?

-Шестимесячный курс обходится  в 2500 тысячи евро плюс еще 500 евро ежемесячно выплачиваются  каждому изучающему язык.

-А если экстерном выучить  язык, как ты думаешь,  мне заплатят эти деньги?  

-Ты изучи его, а потом поговорим.

-А. если самому без помощи учителей осилить его, мне вернут две с половинной тысячи евро? Зачем тратить деньги на школу? Пусть биржа труда передаст их мне, а потом уже с меня спрашивает падежи и склонение глаголов.

-Я никогда не думала, что ты такой жадный до чужих денег.

-Я не жадный, а скупой. Тут в одной  рекламной газете я прочел девиз и перевел его лично с помощью  словаря. Так получилось совсем неплохо, типа того, что гайц из Галь. Дух скупости. А с другой стороны я очень бережливо отношусь к государственным средствам, которые должны быть потрачены только на меня. Ну, разве это плохо, что у меня так  остро проявляется гражданская ответственность.

-Но в одиночку  ты  язык никогда не выучишь. Это невозможно.

-Кто тебе сказал, что я буду один его учить. Мне помогут.

-Кто же если не секрет? – ревниво спросила  Ангелина.

-Хоть это и секрет государственной важности, но тебе я его доверю. Ведь ты не проболтаешься, да?

-Не знаю. Ты открой мне его, а я уж сама решу, что делать с ним дальше.

-Один человек уже обещал мне помочь с языком, и свое слово, на сколько я помню, он всегда  держит. Я ему заранее уже так благодарен.

-Я этого человека знаю.

-И да, и нет. Кажется, вы  когда-то встречались, но хорошего  впечатления друг на друга не произвели. Жаль, конечно, но что поделаешь такова жизнь.

-Так я с нетерпением жду, когда ты назовешь мне имя этого человека, а лучше укажешь пальцем на него.

-Указывать пальцем на человека просто  не допустимо. Интеллигентные люди это проделывают рукой, направляя ее в сторону  своего обожаемого объекта.

-Мне все равно как ты это сделаешь, потому что мне хочется с ним поскорее познакомиться.

-Давай договоримся, что не указывать ни  пальцем, ни рукой я не стану. Я прибегну к другой процедуре. Ты знаешь, например, что  Иуда, поцеловав   Иисуса  Христа, выдал его тем самым.  Так и я сделаю, когда я облобызаю этого человека в уста, то это именно и есть тот, кто мне поможет в изучении немецкого языка.

-Я надеюсь, что это все-таки не женщина –

-Типун тебе на язык. Ты же  отлично знаешь, что мужчин в губы я никогда не целую.

-Так, когда произойдет этот исторический поцелуй? Я вся просто  сгораю от нетерпения.

-Только не надо так быстро сгорать. Ведь тогда ты пропустишь самое главное, а именно то  историческое лицо, которому  и предназначен мой поцелуй.

Но  я больше не стал томить женщину, что я изверг, или извращенец какой-то,  а просто поцеловал ее в накрашенные губки. Это легкое прикосновение с моей стороны было настолько неотразимым, что меня попросили повторить его, и несколько минут после него, мой оппонент находился в тяжелой стадии дезориентации  во времени и пространстве.

-Теперь ты просто обязана взять меня на буксир…

-Как умственно отсталого ученика.

-Нет, не угадала.  Как умственно одаренного ученика. Теперь ты мой товарищ и  учитель в одном лице.

-И твоя жена еще, не забывай.  

-В течение шести месяцев я хочу  целиком уделить  свое внимание науке, так что я ни о чем таком себе,  даже и не помышляй. Ни в какие  другие отношения я вступать не собираюсь.   Мне надо сосредоточиться. Я  так решил.

-Тогда посильней держи свою голову в руках, чтобы она не закружилась у тебя от первых легких успехов в изучении языка

-За мою голову не беспокойся она в надежных руках. А, ты лучше помоги маме с приготовлением настоящего  кулинарного еврейского  праздника.

-А, что ты будешь делать?

-А я с папой пойду в наш сельский магазин, чтобы купить  настоявшее немецкое пиво.

Как думаешь, оно здесь есть?

-Ну, если в Германии нет пива, то где оно тогда должно быть?

-Как где! Мне совершенно ясно, что когда его нет дома, то это значит, что оно все отправлено на экспорт. Тут двух мнений быть не может. Но если это так, то я куплю вина?

-Хорошо. Тогда лучше французского.

-Ничего себе – присвистнул я. С каких пор тебя потянуло на   французское виноделе?

-И сыра французского купи.

-Это тот, который так дурно пахнет. Ни за что. Это выброшенные деньги на ветер. Как можно есть его, объясни мне?

-Этот сыр для настоящих гурманов, и тебе этого никогда не понять. Ну, пожалуйста.

-Да, ладно уж.  Я его куплю, но нести его будет твой папа, потому что по дороге смогу и выбросить его по недоразумению,  или уронить несколько раз случайно. Этот сыр такая гадость.

Тесть уже стоял в дверях, застенчиво улыбаясь, как  породистая, охотничья собака, которая задыхалась в ненавистной тесноте  своей десятиметровой конуры, и  уже рвалась на свободу, вырывая поводок из моих рук. Мне приходилось  его то и дело сдерживать, намекая на то, что мы не можем идти в магазин, не имея ни копейки в кармане. Наконец-то меня поняли те, к кому я так  долго пытался достучаться, и мне протянули женский кошелек, как человеку, которому можно вполне доверять.

Дорога к магазину заняла у нас всего несколько минут, но вот выбор пива в сельском магазине потряс меня. Я насчитал более  тридцати сор  сортов пива, и никак не мог решиться на каком конкретно следует остановиться.  Этот выбор приносил невыносимые   страдания моему  сердцу, потому что избирательность в таком процессе была мучительной.

-Предлагаю взять по бутылке каждого приглянувшегося  нам пива -  сказал я,  после получасового бродяжничества по магазину. Я так устал, что мне уже было все равно, и я ругал проклятых  демократов, которые всегда мучили своих избирателей бесчисленными  кандидатами  и ставили не перед простым выбором.

-А, может, возьмем это пиво? – указал рукой тесть на самое дешевое.  

-В принципе я  не против – взяв бутылку в руку с красивой этикеткой, на которой был нарисован велосипед, я отдал должное мужской  бережливости.- Никогда не видел, чтобы пиво  так открыто пропагандировало спорт. Ну, давайте попробуем, может нас, и примут в профессиональную семь велогонщиков. Джиро де Италия, испанская вуэльта, знаменитая французская велогонка ждут нас уже у финиша.

Шесть бутылок пива, французское вино и  дурно пахнущий сыр лежали в одном пакете, который нес я и, ветер, дующий мне в лицо, оттягивал этот кулек, норовя вырвать его из моих рук, чтобы где-то в одиночестве насладиться заграничными деликатесами.

Но он не на того напал, кто так просто, без боя,  мог отдать все, что было  нажито непосильным трудом этому ветреному повесе, который решил устроить пикник на природе.

К нашему приходу праздничный стол еще не был готов и  я предложи выпить по бутылочке пива, чтобы  хоть как-то скрасить  томительное  время   ожидания. Но на все мои уговоры тесть оставался, непреклонен, и держал меня в поле своего зрения, чтобы я не утащил пиво с собой на третий этаж.

-Стыдись - то и дело говорил он мне, обвиняя меня в слабохарактерности и беспринципности.

-Ну, почему не выпить сейчас – настаивал я. Пиво - это слабоалкогольный  напиток, который необязательно закусывать. В Германии его пьют как воду.

-Вот когда все сядут за стол, тогда и откроем его.

-Вы так думаете? Хочу вам верить. Хотя фаршированная рыба, на сколько я помню, готовится не очень быстро. Тем более что она может и не получиться, и тогда пиши, пропало.

-У кого фаршированная рыба не получится? – заглянув на минутку в комнату, вся пропитанная запахами общей кухни переспросила Ангелина и строго посмотрела на меня.

-Спокойно жена. Твой кулинарный  талант никто не оспаривает. Просто немецкая рыба может,  еще не привыкла к такому обращению, когда с нее снимается шкура,  а затем все мясо перекручивается через мясорубку. Затем в рыбный   фарш добавляется  размоченный хлеб и специи. После этого  снова начиняют шкуру, и ставят на продолжительное время в духовку. Я надеюсь, что  точно перечислил  шаг за шагом   процесс  приготовления фаршированной рыбы по-еврейски!

-Почти. В некоторых случаях, когда в рыбе больше костей, чем мяса, то можно добавить и кусочек острого человеческого языка. От этого национальное блюдо  становится нежным и сочным.

-Свой язык я  ни за что не отдам. Потому что он мне еще пригодится. Но в тебя я верю, и знаю, что ты не подведешь.

-То-то. Потерпите еще не много – как могла, приободрила мужчин женщина и снова скрылась в пахучем пространстве.

-Мы  тут умираем с голоду, поэтому в голову и лезут дурацкие мысли – лебезил я перед тестем, пытаясь найти у него ощутимую   поддержку от своих невеселых рассуждений.

-Будь мужчиной – ласково шлепал он меня рукой По-плечу, затем по лицу, приводя из полуобморочного  лежачего состояния,  в голодную сидящую реальность. - Бери пример со своего сына. Он же не скулит как ты, а мужественно претерпевает  все трудности. Он весь в меня. Настоящий военный, и тебе гражданскому человеку совсем ни чета.

-Я по натуре своей ни злобный и ни жестокий. Я пацифист, если хотите знать. Но мне очень есть хочется. Так хочется, что хоть криком кричи. Может я пройду на общую кухню, и хоть одним глазом взгляну, что там и как?

-Сиди – услышал я ответ строгое предупреждение, и похолодел.

-Может и для вас мне удастся что-то принести… вкусненькое.   А?

-Бэ. Мне ничего не надо. Сиди и не дергайся.

-А мне надо. Ну, нет, моих сил больше ждать.

-Ух, попался бы ты мне  в мою часть раньше, то и зятем глядишь, не стал бы. Плохо, что ты слишком поздно мы встретились. И что в тебе моя дочь нашла не пойму?

-Я и сам до сиз пор удивляюсь, что она во мне такое рассмотрело, чего у меня никогда отродясь не было.  Она выдумала себе мужской идеал, и теперь вот страдает за свою трагическую ошибку. Мне тоже ее так бывает жаль. Ну, зачем ей мучиться со мной, спрашиваю я вас. Какой смысл? Ведь толку от меня все равно не будет – театрально играл я роль душевнобольного и потихоньку продвигался к входной двери. Свобода для человека – это святое чувство, и мне не хочется становиться  безвольной обузой, камнем преткновения ни для кого.

К моему большому изумлению,  все мои кривляния тесть принял за чистую монету.

Он не хотел смотреть в глаза мужчины, который, оказывается, все про себя знал, как будто стыдясь моего горького  монолога, он расслабился и не заметил, как из холодильника исчезла одна бутылка пива. Я уже почувствовал  себя на свободе, и открыл дверь, чтобы исчезнуть в своем персональном номере, как в комнату начали вносить и вносить праздничные блюда, и им не было числа,  и я понял, что мое гордое исчезновение,   надо отложить  на неопределенное время. От такого пиршества для  глаз, мой желудок почувствовал  сытую тяжесть внутри, а разум, подернулся слабой алкогольной пеленой. К праздничной всеобщей суете,  я добавил несколько и своих  изящных движений,  не переставая, открывая бутылки, как это и принято у настоящих мужчин. В бокалах, предназначенных для женщин,  уже   отливал багрянцем  рубиновый закат, а пивная пена, как взлахмаченая белая прядь нависала над пивными кубками. Из общих блюд яства начали кочевать  в фарфоровые  тарелки, наполняя их не глубокие края смачным  калорийным содержанием. Ревниво осматривая разносолы, я просил ничего не жалеть для меня,  и  не думать о моей тонкой талии. Это  часть организма у мужчины может отсутствовать напрочь, - уговаривал я всех подряд, - потому что у меня никогда не было личного портного, который бы зорко следил  за этой опухающей время от времени окружностью. Мне не нужен был и личный диетолог, ни тренер по приведению моего тела в спортивную форму, ни еще кто-либо другой. Мне хотелось только есть, и этому всепожирающему чувству я готов был  принести на алтарь несколько часов, а может и целую жизнь. Просто для себя я еще до конца не решил, а вернее не попробовал ни одного кусочка еврейского праздника, поэтому и сомневался в своей решимости.

 Я предложил поднять бокалы  и дружным  стеклянным звоном, оповестить все человеческие пределы,  тем радостным воздушным колебанием,  которые давно ждали от нас такого счастливого сигнала. Но этот звук услышали ни там и ни те, потому что в нашу дверь постучали, и все мое хорошее настроение улетучилось в один момент.

-А давайте дверь не откроем – честно сказал я то, что другие не в силах были выговорить своими правдивыми устами.

-Что ты такое говоришь! – отчитывала меня теща. Это же не интеллигентно. Это не в правилах нашей семьи.

-Не интеллигентно ходить в гости, когда хозяева еще сами не наелись.

-Говори зятек, пожалуйста, бога ради тише. Тебя же могут услышать.

-Ну, и пусть слышат. Мне все равно. Кстати, дверь я закрыл, а ключ у меня в кармане.

Так что сюда никто  без моего предварительного согласия не войдет.

Снова к нам постучали, но уже волнительной дробью, стараясь все-таки любой ценой попасть на праздничный семейный ужин.

-Кого там черт принес – заорал я как можно вежливо. Никого нет дома.

-Это я Саша – услышал я знакомый фальцет рыжего пророка.

-Чего тебе?

-Мне бы с Ангелиной поговорить по личному вопросу.

-А что до завтра подождать нельзя. Совесть надо вообще иметь – попытался я еще что-то доброе сказать, но чужие руки повисли на моих губах, и я забыл все напрочь.

-Это очень срочно. Я на одну минутку прошу аудиенции с твоей женой.

-Знаю я ваши минутки. Тут еда стынет, а ты пристаешь со своей ерундой.

Ну, ладно. Ты один стоишь за дверью и все подслушиваешь, или вас там много.

-Клянусь только я один. Все другие уже разбежались, услышав о твоем хваленом гостеприимстве.

-Смотри,  какие неженки собрались. Прямо не эмигранты, а  девицы высокого благородного салона. Даже пошутить ни с кем нельзя.

Я отворил дверь и впустил в комнату на первом этаже  надоедливого гостя, который начал к тому же еще выкаблучиваться, вдруг вспомнив, что нехорошо отрывать от стола столь заслуженных  людей, которые целый день ничего не ели, и не пили.

-Так ты войдешь сам или мне прикажешь тебя на руках внести. Решай – сказал я.

 Но недолго. Но если я тебя подниму, и со мной случится голодный обморок, то не смогу нести за тебя полную ответственность. А, если ты случайно покалечишься, что тогда.

-Не слушай его Саша – улыбаясь, ворковала моя жена.  Проходи к нам и садись за стол.

Я уже и тарелку чистую положила.

-Мне неудобно вам мешать. Я не знал, что вы сели уже ужинать.

-Ну, что ты врешь – решил вывести я всех на чистую воду. Если бы мы готовили на частной кухни, то скрыть улики приготовления праздника еще можно, но не на общей.

Фаршированная рыба – это те же ракеты с ядерным зарядом, которые во времена кубинского спора  чуть не привели человечество к третьей мировой  войне, в которой не было бы ни победителей, ни побежденных. Ничего бы не было. Но я не сержусь на тебя. Так что давай наяривай, и не смотри на меня так, как будто ты меня боишься. По твоей теории, ты немцев должен остерегаться, а не меня.  Я прав?

Но гость от греха подальше отсел от меня на безопасное расстояние, ближе к сыну, пытаясь скрыться за детской спиной.

-Что ты будешь пить? – спросило  я. Шампанское или водку?

-Водку если можно – выбрал самый крепкий из представленного алкогольного ассортимента дурно пахнущий напиток.

-Кто же пьет водку в такую жару – уже я читал лекцию  ему. Ты же от ста граммов можешь запросто окосеть, а затем неси тебя на четвертый этаж.

-Ну, что я водку не умею пить – пристыжено отвечал Александр. Она меня, как впрочем, и я ее никогда не подводил. У нас с ней любовь и полная гармония.

-Жаль, что на этот раз у тебя с ней ничего не получится – развел от сожаления я даже руками. Просто у нас водки нет.

-Кончилась что ли? – нервно проговорился желанный гость.

-Что же ты предлагаешь водку сам, когда у нас, ее и не было – взяла свое слово жена. Как тебе не стыдно!

-Я думал, что Саша е водку  принес. Александр -  уже официально спросил я. – Вы случайно водку с собой не принесли.

-Нет. Но я же не знал – лепетал охранник.

-Ну, ничего не расстраивайся ты так – поддержал я на плаву человека, чтобы снова утопить в алкогольном море. Но тесть на этот раз  меня опередил, а главное выдал государственную тайну, что шампанского у нас тоже нет, а вот пива просто залейся.

-Всего шесть бутылок – провел я полную инвентаризацию  всех наших винных полок.

Но для хорошего человека ничего не жалко – сказал я и налив в стакан Саши больше пены, чем пива.

-Ну, лекхаем, что ли – снова взял я на себя обязанности тамады, не подозревая, что стану еще и переводчиком своих слов, сказанных от души.

-А что это такое? – спросил  меня маменькин сынок.

-Ну-с… господа евреи, вы даете. Не знать простых  народных слов, которые поднимают за здоровье просто стыдно. Может, ты и не кошерное  мясо ешь?

-Я всякое ем, а про такое и не слыхивал.

-Так давайте сначала выпьем, и лишь затем я упаду  на пол с сердечным инфарктом.

Элементарных  вещей не знать. Это знаете ли, как будто я сижу за столом не с евреями, а с арабами. Но те и то больше информированы  о еврейских предпочтениях и законах, чем мы. – Еще раз лэкхаем.

Мучимый жаждой вот уже несколько часов кряду, я одним глотком выпил целый бокал пива, но желанного облегчения так и не испытал. Напротив, какой-то сладкий вкус в полости рта, говорил о том, что я по ошибке выпил бокал сына со сладкой водой, или кто-то специально подложил мне эту ядовитую отраву. Но мое  изумление так сказалось на всех тех, кто пил пиво вместе со мной, что я невольно начал возмущаться.

-Первый раз пью сладкое пиво, и нахожу этот вкус просто омерзительным. Может оно таким и должно быть.  По-правде говоря, уже давно его не пил, и забыл его настоящий вкус. Вот что значит потерять спортивную форму.

-А я думал, что мне это только одному показалось – взял свое веское слово тесть. Но пиво действительно сладкое.

-Как папа и у вас тоже такое ощущение, как будто тебя  снова ограбили. Поразительно.

Может, и тебя Саша не обошла это сладкая чаша, признавайся? Ничего не понимаю.

Гость взял бутылку пива в свою правую руку с видом  умудренного знатока, и через секунду выдал свое страшное  резюме.

-Это действительно пиво. Но сладкое.

-То есть – переспросил я его. Как это пиво может быть сладким? Ты, наверное, бредишь или издеваешься над нами.

-Ничего подобного.  В Германии существуют и сладкие сорта пива. Я был на экскурсии на пивном заводе и технолог рассказывал, что они производят и такие сорта пива.

-Для кого? – обескуражено спросил я.

-Для настоящих гурманов и для детей.

-Все-таки для меня было бы лучше, чтобы я упал с инфарктом до тоста, чем после него. Гурманы подливают детям  пиво. Нет, я сейчас точно заявляю, что кто-то из нас сумасшедший.

-Только не подай с инфарктом на пол, пока не выслушаешь меня до конца – молил меня улыбающейся Саша. Как правило, пиво пьют взрослые в присутствии своих детей…

-Ну, и что их этого следует? – перебил я этого верзилу, который снова пытался говорить со мной сверху вниз. Эта манера его вещать истину по чайной ложке, меня выводила из себя, и я ничего не мог с собой поделать.

-Когда пьют взрослые, то дети тоже вольно или невольно подражают своим родителям.

Вот чтобы дети не пробовали взрослое пиво, было и придумано для них свое, безалкогольное.  

-Ну, да, если раньше отец втихаря пил, то теперь вся семья напивается до чертиков, включая и детей. Ну, и ну. О,  времена, о, нравы.

-Но это же по сути говоря, сладкая вода – уговаривал меня Саша, как будто я сам не чувствовал этого, и без его слов. На этом пиве даже этикетка особенная, и стоит оно дешевле обычного.

-Вот сейчас я с тобой на все сто процентов согласен. Мы и купили это пиво, потому что оно было самым дешевым. Да, папа?

-Кто же знал, что немцы уже в пиво будут добавлять сахар.

-А у них с сахаром перепроизводство,  вот они сыпят его направо и налево. Раньше топили его в море, а теперь в пиве. Ну, и что будем делать?

-А можно я его попробую? – спросил сын.

-Конечно можно, чего уж теперь. Если немцы пиво специально для детей изобрели, то взрослым осталось только закусывать.

Но прежде чем попробовать Марку  пиво, жена сама сделала глоток этой тягучей жидкости и добавила: «Очень вкусно».

-Алкоголь вкусным не бывает. Он должен быть ядреным, и по мне никогда боже упаси не сладким.

 Через минуту теща тоже предпочла сладкое пиво, и нам пришлось пить французскую кислятину, восторгаясь перед настоящими виноделами, которые не изменили своим не писаным правилам ни на градус. Ну, хоть кто-то остался верен старым традициям, которые не поддались новым веяниям экономической политики.

-Ну, а теперь можно покушать – сказал я себе, когда все другие этим только и занимались. За пять минут тишины со стола были сметены почти все съестные припасы, которые в обычное время прожевывались в течение нескольких часов.

Надо было срочно спасать положение, и я кинулся грудью на первую же попавшуюся мне амбразуру.

-Так о чем вы Александр хотели поговорить с моей женой? – задал я  бестактный вопрос в минуту знаменитой мужской слабости, когда желудок царствует в теле  прямоходящей обезьяны самозабвенно  и безраздельно. Или у вас есть тайны от нас, с сыном?

-Ну, что вы! Никаких скрытых мыслей у меня не было. Мне только хотелось спросить.

-Ну,  так и спрашивай  и не  томи меня.

-Мне неудобно.

-Ой,  не смеши меня. Одному съесть всю фаршированную рыбу тебе  не совестно, а спросить, как ее готовят проблематично. Так выкладывай все начистоту и  не искушай судьбу.

-Скажите это правда, что вам заплатили деньги на летнюю одежду? – разрешился  от бремени Саша, как немолодая, и не симпатичная женщина.

-А что слухи о наших близких отношениях с социальной службой Германии дошли до всех – взял я себя в руки и  выпил сладкое пиво, по-прежнему не понимая этого утонченного вкуса.

-Нет – будто опомнился от своих слов голодный мужчина, - если не  хотите, то можете не отвечать на него. Я думал, что мне по-соседски вы бы могли рассказать. Я, конечно же, буду нем как могила.

-По-соседски говоришь – взял я слово за всех членов семьи, которые на первых порах потеряли дар речи, от такого прямодушного вопроса. – Будешь нем как могила. Ну, посмотрим и проверим. Мы действительно получили энную сумму, и теперь не знаем в какое выгодное дело их вложить. Может, посоветуешь куда?

-Но я по профессии не финансист, а милиционер, поэтому ничем помочь не могу. Вот если бы знать, о какой сумме речь идет, то было бы значительно проще.

-Так, так, так – застучал я как трех тактовый двигатель. Боюсь, что это сумма не сможет заинтересовать даже средней руки финансового магната. Но мы уже оформили заявление на получении помощи на зимнюю одежду, так что через пару недель сможет составить первоначальный капитал, который будет приносить нам ежегодно чистую прибыль в двести процентов.

-Таких процентов не бывает – уличил во лжи меня бывший сотрудник правоохранительных органов. Германия – это не Россия, таких хищнических процентов вам не заплатит никто.  

-Ты просто нашего списка на зимнюю одежду не видел – словно с иконы мой  писаный, воздушный, все знающий  взгляд упал на Сашу и придавил  своей атеистической  тяжестью.

-А, что там такое необычного? Все как у всех.

-Ну, не знаю, если две шубы из шиншиллы в порядке вещей, то тогда ты прав, как всегда.

-Как из шиншиллы! Ты шутишь? – стали буравить меня  своими  глазами мой оппонент, который не верил в такое маргинальное чудо.

-Как сосед соседу тебе скажу, потому что знаю, что могу тебе доверить самое откровенное. Ведь  деньги на шубы женщинам выделили,  ребенку лыжный костюм оплатили, тестю пальто немецкое справили, а мне на тулуп из овчины зажали. Представляешь, всем все дали, а мне шиш. Ну, мне же обидно.  Как думаешь, почему меня так бессовестно обошли стороной?

-Наверное, посмотрели в твои  анкетные данные и увидели, что ты не еврей. Это у них быстро.

-Ты хочешь сказать, что национальный признак, и здесь в Германии играет главную роль? Неправда! – ударил кулаком я по столу. Здесь что-то другое.

Я  уже даже знаю что – шепотом, положив свой указательный палец на губы, как нанаец я пытался играть на них.  – Но это государственная тайна, которая не подлежит разглашению ни при каких обстоятельствах.

-Ну, я же свой человек. Мне ты можешь открыть любой свой секрет. Я же могила.

-Нет, ты не могила, - ты склеп – мавзолей товарища  Ленина: ни больше, ни меньше.

Так что открою только  тебе мои тревожные мысли. Мне не выделили деньги на теплые вещи, потому что кто-то там наверху – поднял я указательный палец с губ и пробуравил им  космическое пространство нашей галактики  снизу вверх  и добавил,  – на меня имеются  определенные виды. Для отвода не нужных  глаз на мне вроде, как бы экономят. Но это не так.  Это значит, что зимой я должен быть как минимум на экваторе, а как максимум…

-Где? – снова не выдержал внутреннего напряжения простой человек, который никогда не мечтал о лаврах агента 007.

-Как максимум  на ближнем Востоке. Там сейчас очень напряженно, и без меня им боюсь, опять  не обойтись.  Но, если ты увидишь меня в средней полосе России… случайно, то не подходи ко мне на всякий случай. В разведке всякое  может случиться, и мне бы не хотелось, чтобы ты пострадал. Шальная пуля не выбирает.  Она часто  убивает на месте,  калечит реже. Потери, одним словом. Жертвы. Кровь. Но когда надо, то значит надо. И никаких гвоздей. В смысле бронежилетов. Риск-это дело настоящих мужчин.

-Понимаю, не первый год замужем – всячески заверял меня в своей преданности Саша. Тьфу, не то. Хотел сказать, что  не первый год женат. От меня враги ничего не узнают. Я умею хранить чужие тайны, потому что хорошо знаю им цену.

-Я знал, что на тебя можно положиться. Только  куда вложить деньги, так открытым и остался. Но ничего утро вечера мудренее. Подождем.

-Ну, разрешите откланяться – вспомнил вдруг о многих еще не решенных делах Саша и заторопился, чтобы  оставить нас в одиночестве. Он вежливо попрощался с нами возле дверей и вскоре задумчиво исчез в загадочной   неизвестности.

-Теперь ждите новостей –  сказал я, после того, как закрыл дверь.

-Ну, разве можно так  издеваться над человеком! – пристыдила меня теща. Ведь он, в самом деле, поверил в шубы из шиншиллы.

-Он не только поверил в мифические шубы, но уже и представил вас в них – зубоскалил я.

-И чего ты добился своей злой шуткой – отчитывала уже меня жена.

-Есть две вещи на земле, которые, на мой взгляд,  просто недопустимы. Это, во-первых, подсматривать в замочную скважину, и, во-вторых, интересоваться состоянием кошелька своего брата – такого же нищего социальщика. Я даже готов биться с вами об заклад, что завтра все наше общежитие будет говорить, о нашем меховом   богатстве.

Кто-то хочет со мной поспорить?

-Ну, если это даже и произойдет, то ты все равно хуже Саши – с вызовом высказала мне все Ангелина.

-Интересно это почему? Что я такое обидное ему сказал?

-Ты его все время провоцировал. Когда он пришел попросить у нас совета.

-Ну, если хочешь, я его сейчас верну, и развею миф о нашей состоятельности. Не проблема. Я даже попрошу извинения у него.

-Сначала попроси прощения  у нас, потому что ты из нас сделал своих соучастников твоего невеселого розыгрыша.

-Однако – развел я руками, - так часто бывает, когда с больной  головы пеняют  на здоровую. Я сам до сих пор нахожусь в неведении от семейного бойкота, и из-за чего!

Один повеса в овечьей шкуре явился, чтобы что-то разнюхать, а другой, по доброте душевной указал ему путь, правда, ложный.…   Только и всего.

-Мама, а что такое повеса? – спросил сын.

-Повеса – это серый волк, который  все время прикрывается красивыми словами, чтобы скрыть свое хищное нутро.

-Так значит наш папа – волк?

-Да. Он самый и есть.

-А я значит волчонок. Так что ли? Ры-ыы

-Это не твоя вина. Это все гены, которые передаются от отца к сыну через материнское лоно. Только не спрашивай меня, что такое лоно!

-А я и не собирался. Потому что знаю его значение. Это женский орган, где находится ребенок во время беременности.

-Ты скажи мне, что ты читаешь, наиумнейший сын? – дал я себе временную передышку, переменив тему для разговора. По-прежнему в твоих руках  немецкая азбука или медицинская энциклопедия?  

-Медицинская энциклопедия, к сожалению, стоит очень дорого. Но когда я вырасту, я обязательно стану хирургом. Я так решил.

-Когда же ты принял столь судьбоносное решение? – допытывал я свое неопытное и зеленое чадо.

-Недавно. Можно сказать, что только что.

-А кто или  что повлияли на тебя, ответь? – спросил я.

-Я никогда больше не хочу слышать о социальной помощи. Я получу такую профессию, что не буду  ни от кого зависеть. Я не дам себя унижать.

От этого детского монолога, который звучал со слезами на глазах, с  таким  удрученным надрывом в этой крохотной груди, что  у меня по телу побежали мурашки, и кровь забурлила в жилах, чтобы   в  этом  страдающем    цунами,  я смог бы раз и навсегда,  утопить в них  мою наглую душу.  

-А. вы говорите, что  шуба из шиншиллы во всем виновата. - Устами ребенка, как прежде говорит истина – сделал я последнее свое резюме за сегодняшний день. Молодец сын. Я горжусь тобой. И всеми вами. И Сашей. И всеми людьми  на свете. Только себя презираю.  Ненавижу.   Извините, что испортил вам праздник. Не хотел. Так само получилось. Как и все собственно в моей жизни.

Всю ночь я размышлял над словами сына, соглашаясь с его правотой, что стыдно сидеть на шее государства сильным и здоровым людям. Надо было что-то предпринять, только что, мне это  и самому было не понятно.

 

 

 

                                                      18

 Надо двигаться дальше. Хватит, есть казенный хлеб – уже с самого утра, как заводной твердил я лого  своей трудовой концепции, но никак  не мог подыскать его применение к суровой немецкой действительности. Но все мои начинания упирались в бетонную стену непонимания иностранного языка, и с этой Берлинской стеной, мне предстояло разобраться в кратчайшие сроки.  Я не мог ждать двадцати  лет, пока она рухнет под напором народных масс, медленно  приходя  в негодность. Ее надо было разрушить всеми имеющимися под рукой инструментами. Но таковых у меня не было, да и пользоваться ими я никогда не умел, поэтому  мне пришлось зубами скоблить эту твердую поверхность, которая  всем людям была известна под научной терминологией  – как немецкая грамматика. Только неопытный  юнец смел, думать, что этот хорошо охраняемый и защищенный  бастион, мог сдаться без боя. Даже многочисленные штурмы не могли сломить решимость этого  мужественного  гарнизона, который  был вышколен  прусской идеей объединения всех немецких земель под единым стягом.

Но я, чтобы не унижать чувства  обороняющихся,  и это уже было  с моей стороны беспримерным  актом великодушия и милосердия,  я  предложил без ненужного кровопролития и жертв, в порядке исключения, для налаживания наших добрососедских  и дружественных отношений получить свободный доступ в святая святых. Я попытался, как мог объяснить, что мне надо по-быстрому выучить  этот непростой язык, чтобы стать его не глухонемым держателем, а свободно говорящим  носителем. Но на все мои уговоры, ручательства,  письменные заявления и, конечно же, угрозы, немецкая культура, которая была срыта за этой стеной,  отвечала категорическим нет, и это хох  диалект  раздражал меня своей  аристократической неподкупностью.  

-Ну, как хотите – перешел я  к осадной тактике, которая по моим  математическим расчетам могла продолжаться месяцы и даже  годы. Но я тоже гордо уперся в своей решимости отстоять свою правоту, овладеть языком,  не прилагая к этому никаких умственных усилий.  В этом сокрушительном противостоянии кто-то один должен был победить, но я твердо знал, что мое дело правое и победа будет за мной.  Вы решили навязать мне столетнюю войну – входя в боевой раж, кричал я свои воинствующие девизы, чтобы поколебать решимость моих недругов. Я лучше умру под этими стенами, но не отступлюсь от своего. Но так как я сегодня  почему-то  очень добрый, то готов еще раз сесть за стол переговоров, чтобы подписать мирный договор, на тех же,  моих условиях.  Но на мой акт доброй воли никто не удосужился даже ответить, и я, теряя уже  контроль над собой, рвал и метал русско-немецкие словари, разговорники, и ускоренные курсы по изучению языка при помощи Илоны Давыдовой на мелкие кусочки.  Ах, не хотите по-хорошему, ну, и не надо. Как говорится, была без радости любовь, разлука будет без печали. Только на столетнюю  войну больше не рассчитывайте. Я готов уже на двухсотлетнюю борьбу, никак не меньше.

От негодования на себя я и не заметил, что находился в своей комнате уже не один, кто-то за мной уже с интересом наблюдал, желая сделать на моем  не простом клиническом случае врачебную  карьеру.

-Ты с кем это разговариваешь? – с плохо скрываемым удивлением  спросила меня жена.

-Сам с собой – как в ни в чем ответил я.  У меня такой умный собеседник, что я просто не могу, хотя бы  из чувства зависти не возразить  ему. Правда, он уже меня достал своей занудной теорией. Но пока терпимо. Он еще   не переходит пределы допустимого, и мы мирно сосуществуем с ним.

-И давно  с тобой происходит раздвоение личности? – решила профессионально разузнать Ангелина о первых симптомах  такой неизлечимой болезни, как шизофрения.

Когда ты стал замечать присутствие другого человека  в себе?

-Да, он никогда и не уходил от меня - честно признался я. Он всегда со мной.  Постоянно в уши жужжит, локтями толкается, под ногами крутится. Как  устал я от него, но, если честно признаться, то  уже  не могу  без него. Мы с ним как близнецы – братья. Вот…

-Только этого мне не хватало. Ты что  с катушек съехал?

-А что это  уже так заметно? – ответил я вопросом на вопрос.

-Это что  так воздержание на  тебе сказалось?

-Какое воздержание? Ты вообще, о чем говоришь, я все в толк не возьму? Но что касается моих политических взглядов, то  я всегда открыто выражал свою волю, прямо говоря или да, или нет. Воздержавшимся никогда не был и не буду.

-И  впрямь с ума сошел – уже  сама разговаривала с собой моя жена. Желтый дом по тебе плачет.

-Неужели  так таки и плачет! Но, если камень по мне рыдает, то, что говорить о людях, которые при видя меня тоже не в силах сдержать свои слезы.

-О каких людях ты говоришь?

-Сейчас это неважно. Долго объяснять. Ты лучше скажи, чем я обязан твоему визиту?

-Вот решила тебя проведать. Что нельзя?

-Да, нет, можно. Просто проведывают человека  обычно в больнице, и при этом что-нибудь приносят съедобное или .

-А я собой  ничего не захватила. Я не знала, что тебе  можно  есть, а что нельзя?

-Мне все можно есть, и ничего со мной не случится, если передача  только не отравлена. И не надо по этому вопросу советоваться с моим лечащим врачом, потому что если следовать его указаниям,  мне грозит не только психическое, но и физическое  истощение.

-В следующий раз  я непременно с собой что-то съедобное захвачу. Как ты насчет уколов и витаминов?

-Вот это мне как раз подойдет. Но уколы я по-прежнему  принимаю внутривенно, а витамины только из свежих фруктов и овощей. Смотри не ошибись!

-Может пора серьезно поговорить. Ты так не думаешь?

-О чем я думаю, тебе лучше не знать. Но готов выслушать твои претензии ко мне со всем вниманием. И так…

-Почему ты решил, что у меня есть к тебе какие-либо претензии?

-А что это разве не так? Давай выкладывай свои наболевшие  притязания, и поскорей. Мне надо заниматься!

-Наоборот я и пришла, чтобы помочь тебе с изучением языка.

-Что? Не понял. Повтори.

-Я пришла помочь тебе разобраться с  немецкой грамматикой. Она очень сложная и запутанная на первый взгляд, но если вникнуть в нее с головой, то не так страшен черт, как его малюют.

-Ты что сегодня не с той ноги встала – запаниковал я всерьез. Может, ты  мою комнату  с  другой спутала. Ничего не расстраивайся, так часто бывает. Я сделаю вид, что ты ко мне не заходила, но в будущем прошу быть повнимательней, и все-таки  стучаться в открытые двери.

-Ничего я не перепутала. Я пришла именно к тебе.

-Чудны дела твои господи. Вот воистину не знаешь: где найдешь, а где потеряешь. Ну, проходи тогда, и садись, вот хотя бы на этот  стул – указал я рукой в направлении стола, возле которого притулились  два колченогих  предмета. Нет – передумал я – этот, кажется, поломан, а вот другой, еще сможет послужить верой и правдой.  А хочешь в кресло садись.   В ногах правды нет.

Жена присела на стул, приняв сразу сексуальную  учительскую позу, собрав свои коленки вместе, а руки сложила на своей большой вздымающейся груди.

-Ну-с начнем –  словно взвешивая каждое слово, сказала она.

-А может, сразу  и кончим – вырвалось у меня из груди.  То есть я хотел сказать закончим со школьной программой, и сразу перейдем на университетский уровень.

Но на  мое признательное  страдающее  высказывание женщина ехидно улыбнулась, но стала меня убеждать, что любое учение начинается  только с основ и без них никак нельзя.

-Но ведь читать по-немецки я  уже умею, словарный запас кое-какой у меня есть, а вот с переводом прямо беда. Я ни слово не могу понять из всего  прочитанного или сказанного, от этого и говорить тоже не могу. Какой-то  замкнутый круг.

-Для начала необходимо ознакомиться со  склонением  глаголов в настоящем времени – прозвенел в мой голове школьный  звонок, который я не слышал уже больше 17 лет.

Он колокольным звоном отозвался  в моей памяти, и я как завороженный слушал, как спрягается  мой первый немецкий глагол – учиться.   Для меня словно  время  повернуло свое русло вспять, где я с ранцем за плечами бежал, что было мочи  от школы,  куда придется, лишь бы не видеть своего унижения и позора.  Но так как я был старшим   из близнецов, то моему брату тоже ничего не оставалось делать, как следовать за мной, часто опережая меня, хотя учеба ему и доставляла  на первых порах  мнимое удовольствие. Как было это давно – витал я все выше в своих мыслях.

И почему  эта несправедливость  снова совершается   надо мной? Я вернулся туда, откуда мне не было исхода.  

Я склонял этот  глагол  больше на свой манер, чем на грамматический, поэтому и заслужил за свое свободолюбие лавры последнего ученика на планете земля. Учитель упрекал меня, что я невнимателен и косноязычен, и требовал собраться  с мыслями пока не поздно, потому что учительское терпение  тоже не беспредельно.

-Повтори еще раз, уже за мной спряжение глагола. Я учусь. И…

-Ich lerne.

-Ты учишься.

-Du lernst.

-Он учится

-Er lernt.

-Мы учимся.

-Wir lernen.

-Они учатся.

-sie lernen

-Вы учитесь.

-Sie lernen.

-Это Sie  пишется с большой буквы, запомни – сказала Ангелина.

-Одна из двух Sie  пишется с большой буквы – повторил я слово в слово за своим учителем. Значит, другая sie пишется с маленькой. Правильно?

-Абсолютно верно. Но теперь мне надо тебе  объяснить  значении местоимения Ihr.

Так что будь внимателен.

-Что еще одно местоимение?!  Откуда оно взялось. Ты его случайно не придумала.

-Нет. К этому местоимению я не имею никакого отношения.

-Я что-то не понял. Мы глаголы спрягаем в настоящем времени, или учим еще и местоимения. Надо выбрать что-то одно, потому что из  двух зол  всегда выбирают меньшее.

-Но я думала, что ты их уже и так знаешь!

-На сколько мне не изменяет память,  аттестат зрелости я уже получил, хотя с немецкими местоимениями  дела никогда не имел. Но общее представление о них  у меня есть  благодаря английскому языку. Так что обозначает это местоимение Ihr?

- Ihr применяется к группе людей, которая состоит из двух и более человек.

-Но для этого хорошо бы подошло и местоимение sie, которое пишется с маленькой буквы.

-Нет. Так думать грамматически неверно.  Ihr   -это отдельное  местоимение, и  при нем глагол имеет свое окончание. Тебе ясно?

-Мне ясно одно, что все очень запутано, как  будто специально. Это моя персональная ловушка или это грамматика действительна для всех, кто в минуту своей человеческой слабости решил, что он сможет выучить этот непростой язык.

-Для всех. Так что страдать тебе выпало наряду со всеми.

-Значит, я не одинок в своем заблуждении! Это меня радует.

Учительница  как могла,  пыталась на  жизненных примерах мне объяснить  применение этого местоимения, и все приводила  мне своих подружек, с которыми она проматывала  еще на Родине наше общее семейное состояние. Но этому негативному образу  я сопротивлялся, как  мог,  и сказал, что решительно отказываюсь   на таких условиях учить это противное и разбрасывающее на ветер деньги местоимение.

 К счастью  меня вовремя осенило, что эта часть предложения больше подходит нам – мужикам, которые собрались вместе и решили на троих раздавить бутылку. То есть культурно с пользой провести  свой рабочий досуг, который пришлось продлить  сначала до полуночи, а затем и до самого утра.

-Все-таки с воображением у тебя тяжеловато будет! – обратился я на ты к своему преподавателю. Учиться соображать приходит только после многолетнего опыта.

-Ну, что ты наговариваешь себя. За всю нашу семейную жизнь я лишь однажды видела тебя пьяным.

-Это когда на нашей свадьбе я напился. Так это от счастья.

-Не правда. Это случилось, когда мы получили вызов в Германию на постоянное место жительства. Только тогда я тебя видела под градусом.

-Ты что путаешь!  Я всегда под ним хожу.

-Так может,  дальше продолжим? Ты как на это смотришь?

-Я смотрю на это с удовольствием – рычащим звуком отреагировал я на столь заманчивое предложение, которое сделала мне женщина.  Только я не знаю, сколько еще глаголов осталось мне выучить на сегодняшний  день. Может у тебя есть точное число?

-Ну, давай еще хотя бы  двадцать?

-Двадцать – закричал я. Ничего себе. А почему не двести? Ты что хочешь меня убить в расцвете сил? Меня для начала подготовить надо…как к яду. Миллиграмм за миллиграммом, а уж потом  только насыпают  килограммы  его в чашку  с кофе.

-Ну, хорошо пусть будут пять глаголов: работать, путешествовать, вспоминать, дышать и  смеяться

-Я работаю, ты путешествуешь, он вспоминает, мы дышим,  а они смеются – кажется, на отлично  мне удалось справиться  с этим не простым заданием,  и заслужить при этом еще и улыбку от своей обожаемого  педагога.

-Видишь, а ты боялся.  У тебя все получилось. Молодец.

-Неужели. Как это все так гладко прошло. Ай, да я!  Наверное, это все моя врожденная  способность к языкам, и талант учителя, конечно же. Шик. Блеск. Красота.

-Ну, я подойду – вдруг заторопилась жена, и встала уже со стула.

-Ты куда это?

-Мне надо вниз – долго подыскивала она  причину своего внезапного исчезновения из столь полюбившейся ей мужской комнаты.  Меня родные ждут.

-Подождут. Мы еще с тобой не склоняли глагол, который  в частной жизни очень   часто встречается и без которого просто никуда.

-Какой это глагол? На сколько я знаю, все глаголы важны  и значимы.

-Никогда я не соглашусь с таким научным подходом. Какой смысл, например в слове, умирать. Век бы мне его не знать, и ничего бы со мной не случилось, уверяю тебя.

-Тогда я догадываюсь, о каком глаголе ты думаешь.

-Очень хочу тебе верить, что женщина может читать мысли мужчины. Но можно попытать счастье случая, и вдруг произойдет чудо. Дерзай!

-Это глагол есть. Я угадала.

-Почти – огрызнулся я.  С таким коэффициентом попадания  в цель, по теории вероятности, не пройдет и несколько световых лет, как истина, она же и мудрость женская воссияет в конце галактического пути.

-Странно, я была просто уверенно, что все мысли у тебя только о хлебе насущном.

-Ни хлеба в моей голове, ни борща в ней нет, потому что для таких легко портящихся продуктов в ней  не осталось свободного места.

-Может,  это один из модальных глаголов правда я не уверена?

-Каких, каких? – схватился я за сердце. А эти, откуда еще взялись на мою голову?

-Их всего то  шесть. Так что не паникуй.

-Их не всего шесть, а целых шесть. Ты понимаешь разницу между тем, что еще секунду назад я ничего не знал об их существовании, а они о моем, а теперь паритет между нами навеки разрушен.   Теперь либо гонка вооружений, либо война. А ведь все так было хорошо. Я не интересовался ими, они в свою очередь  меня в упор не видели, и жили бы мы,  как у Христа за пазухой. Так нет, конец мирному сосуществованию двух взаимно отталкивающих миров.

-Но, если не хочешь, то я не буду тебя заставлять. На сегодня и впрямь достаточно.

-Минуточку – остановил я женщину уже в дверях. Ты еще мне так и назвала глагол,  в котором я срочно нуждаюсь.

-Но я действительно не знаю его.

-А еще себя учителем называешь. Да, его знают и  стар, и млад, и образование здесь не играет главной роли. Это чувство, которое любому возрасту покорно, и делает человека красивым и нежным.    

-Это глагол бриться – закричала Ангелина, как будто выиграла лотерею с многомиллионным  Джек-потом. Она рукой указала  на мои бородатые кущи, которые росли в разные стороны.

-Опять со всем прискорбием должен констатировать, что мимо бьете по цели, мадам. Прямо можно сказать, что сегодня не ваш день. Надо вам  проведаться у офтальмолога, как бы косоглазия не было от такого умственного перенапряжения.  

-Ну, тогда я действительно сдаюсь.  Моя фантазия бессильна.

-Ага – начал я уже торжествовать. Что и требовалось доказать. Женщина сдается на милость мужчины, и теперь он покажет ей, как надо правильно склонять глагол любить в настоящем времени, и постарается при этом показать себя во всех красе и силе.

-Прости, но   я не поняла, что ты сейчас сказал. Так все заумно!

-Это же обычная    классика  мужского поведения,  при которой женщина пасует и быстро ложится на кровать, чтобы доставить своему господину максимум удовольствий.

-А как насчет женских удовольствий.

-Не беспокойтесь клиент, в спряжении глагола любить входит целый пакет ваших криков и вздохов. И еще кое-что!

-Что же?

-Это секрет фирмы. Его полагается раскрывать только  своим верным клиентам, и то в момент подписания бессрочного договора.

-Но  у меня даже ручки с собой нет.

-Не волнуйся, у меня она всегда  есть. Золотой паркер подойдет

-Скорей всего подойдет.

-Ну, значит, и не суетись.  

-Ты я вижу, хорошо подготовился.

-Так спряжение глаголов моя самая любимая тема в немецкой грамматике – плавно я подводил женщину к кровати, предлагая  уже в пути расстегнуть несколько пуговицей  на своем  халатике. Мне даже позволили это собственноручно  сделать,  чувствую,  как я был возбужден, то есть, вооружен, именно поэтому мне ни оказали никакого  сопротивления.

Вот так мы и начали спрягать глагол – любить, по обоюдному согласию, с причинением друг другу тяжких  физических и моральных травм. Со стороны – это больше напоминал немецкий порнофильм, с шикарными действующими  телами  в главной роли,  но напрочь лишенных фантазии и раскрепощености в постели.

Не хватало изящества, и французского мастерства, испанского сладострастия и жгучего колорита, итальянской красоты в  общении, и нидерландской любви под кайфом.  

Прошел ровно час как мы склоняли глагол  - любить в настоящем времени, пока я не выучил его и не затвердил на всю оставшуюся жизнь.  Находясь в научной эйфории незаслуженного успеха, что мне  удалось на практике  справиться со своими внутренними страхами, я   из последних сил  произнес: «Ура. Все-таки он существует».

-Кто он? – переспросил учитель своего ученика, который действительно оказался  не таким глупым, как это могло показаться  на первый взгляд.

-Как кто он? – возмутился я. Конечно же, секс. Половые отношения на немецкой земле – это круто. Ничего похожего я еще не испытывал.

-Ничего удивительного я не заметила. Все как всегда.

-Это потому что  ты лежишь в постели с таким видом, как будто тебя  распяли или обидели, по крайней мере. Надо быть естественной, а не думать, что скажут соседи за стенкой. Потому что они нас не только слышали, но и видели. Так что поздравляю с первым появлением в Интернете.

-Все-таки не нравишься мне ты и мысли твои. Какойк черту Интернет?

-Я тебе битый час объясняю, что в каждой  комнате скрыта камера, которая и снимает всех и вся круглые сутки. Самые интересные истории тут же публикуются в Интернете.

-А. ты откуда это знаешь? – спросила Ангелина.

-Так мужики рассказывали. Здесь в каждом углу по одной камере, а то и две.

-Так что  мы уже в прямом эфире.

-А как же. Поэтому поскорей улыбнись, и лучше прямо в камеру, которая находится прямо напротив тебя.

-Так ты обо всем знал и молчал. Я  просто не знаю, что сделаю с тобой. Как ты мог?

-Ладно успокойся, и не переживай ты так. Я вообще думаю, что мы не прошли отборочный тур ввиду нашего не профессионализма.  Хотя я смотрелся неплохо, на твоем все время лежачем фоне. Для  порно индустрии нужна пара, а ее как раз и не было.

-Так ты снова все соврал.

-Что значит снова. Я просто констатировал факт, что надо полностью отдаваться своему  внутреннему голосу, а не следовать за целым хором  певчих, которые поражены   фригидностью или  первыми симптомами  климакса.  Вот  так.

-Это мы еще посмотрим, кому из нас первому придется испытать  эти признаки старения. Включай камеру?

-Так вся  киносъемочная  группа уже разошлась – попытался я объяснить, что съемочный день на сегодня полностью закончен.

-А ты?

-Что я?

-Но ты же остался.

-Ты хочешь, чтобы я был и актером и оператором. Я правильно тебя понял?!

-Правильно. Давай.

-Что давай? Я не даю, я только принимаю.

-Это актер принимает. А оператор прежде  снять, кричит: « Мотор. Дубль. Хлопушка».

-Ну, мотор, дубль такой-то, хлопушка.

-А какая пленка черно-белая или цветная.

-Это что так принципиально?

-Конечно.  На цветной съемке я буду естественной, а на черно-белой тоньше. Как ты не понимаешь.

-Мне кажется, что от  черно-белой  пленки  даже на похоронах решили отказаться, так что ты будешь раскованной и   натуральной. То есть во всей своей красе.

-Ну, убедил. Начинай.

-Мотор, Дубль второй. Хлопушка.

-Ну, и зачем ты сразу лег на меня.  Что не мог хоть немного подождать. Сразу полез на меня как на дерево. Ты что обезьяна?

-Это ты так с режиссером разговариваешь? – ужаснулся я за актерскую смелость, которая для него добром не закончится. Ведь в противостоянии двух творческих единиц, лицедейская была хоть и многочисленной на сцене, но лишенной какой-либо власти за кулисами.

 -Камера должна сначала  поймать в объектив мое прекрасное тело… в подробностях. А, ты все взял и испортил.

-Я испортил? -  искал я хоть какое-то оправдание  своей пагубной страсти.

-Да, ты. Кто же еще!

-Когда?

-Только что.

-Но, если это действительно сделал я, то я все и справлю. И так… Мотор.  Дубль третий. Хлопушка.

Я уже начал действительно изображать из себя оператора, потому что двигался по комнате, чтобы  запечатлеть в действительности картину – «Обнаженная Венера».      

 Я даже забыл, что нахожусь в современной действительности, когда чтобы кого-то снимать на цветную пленку совершенно необязательно крутить правой рукой возле стрекочущего  аппарата. Вскоре от  общей картины передачи женского тела  для истории, я  сконцентрировался на   ее  отдельных деталях, и почувствовал,  как  моя природная тяга к красоте становится просто непреодолимой.   Но я опять,

по-видимому, что-то не то сделал, и актриса осталась, мной снова недовольна.

-Твое громоздкое тело заслоняет меня, и я  так никогда не попаду в кадр. Ты хоть это понимаешь?

-А куда же мне деваться? – возмутился я. Я же не могу возникнуть из ниоткуда. Я ведь не  бесплотный дух. Чтобы залезть на тебя мне надо двигаться, а не изображать обнаженную статую в прыжке.

-Ничего не знаю. Даю тебе последний шанс.

-А может,  ты уже  одна снимешься для взрослого кино.  У тебя и так все   получается, и без моей помощи.

-Это в эротическом жанре актрисе можно обойтись и без партнера. А в настоящем искусстве, без мужчины, увы, нельзя.

-Тогда Мотор. Дубль четвертый. Хлопушка – вспомнил я вслух режиссерскую клятву.

Будь она неладная.

Лишь после того, как последняя сцена была снята, я вытер пот со своего лба и как подкошенный рухнул лицом в подушку. Не знаю, сколько я так пролежал,  и почему не задохнулся в этом перьевом вакууме, но, уже находясь в сознании, отрешенно смотрел в одну точку, не в силах навести на нее четкую диафрагму.

-Эй, режиссер ты как?

-Уже никак – сказал я. Больше дублей с моим участием не будет.

-Почему?

-Потому что я уже достиг совершенства. Дважды сыграть художественный  шедевр невозможно. Я стал классиком.

-Ну, тогда я тебя поздравляю.

-А я тебя. Ты превзошла все мои ожидания. Ты настоящая актриса. И как это раньше я не раскусил тебя, что тебе нужна публика, чтобы профессионально исполнять свою женскую роль.  Свет софитов и аплодисменты…

-И цветы тоже.

-Как ты быстро, привыкла к славе, я погляжу.  И час на сцене не проработала, а требуешь к себе почет и уважение, как заслуженная артистка  душераздирающего кино.

Однако рановато. Тебе есть еще чему научиться. Вот приходи сегодня ночью, и я сделаю из тебя настоящую звезду.

-А как же твои занятия по  изучению языку?

-Да, ну, их. Хотя… Молодец что напомнила. Мне  тоже надо подготовиться и несколько слов выучить на иностранном языке. Новую сцену будем играть на языке оригинала порно кассеты.  Но на тексте не зацикливайся. У тебя хорошая память, так что все осилишь с чистого листа. Если что…   заслоню тебя своим талантом, как смогу.

-Вот только заслонять меня не надо. Уж я как-то сама. Без режиссера обойдусь.

Кто будет играть мужскую роль?

-Как это кто? Я!

-Ты? Ты же устал. Нет. Я не согласна. Ты же не даешь раскрыться моему природному таланту.  Ты на корню душишь все мои актерские начинания. То это не то,  то это не так. Я возражаю против твоей  кандидатуры. Нет и еще раз нет – посмотрела в сторону камеры моя жена и кому даже подмигнула.

-Ты кому это глазки строишь? Думаешь, что я ничего не вижу. Ошибаешься. Прима голого театра. Хоть бы халат на себя накинула бесстыжая.

-А чего  мне стыдиться собственного говоря, если меня уже все видели в деле. Ведь я была так хороша… так хороша.

-Это кто тебе это сказал? Кто поделился с тобой самым сокровенным?

-Неважно. Нашлись люди, которые открыли мне на все глаза. И   Интернет не я придумала…

-Ну, конечно. Ты им только воспользовалась для пропагандирования своих прелестей. Для тиражирования фотографий подошел бы и ксерокс, но такой славы тебе уже не достаточно. Ты хочешь прогреметь на весь мир, и меня еще при этом опозорить. Ну, и жена. Хранительница домашнего очага и мужниной чести. Уму не постижимо, что я так, между прочим, узнаю о тебе. Ведь мы в браке с тобой уже целых восемь лет, а правда, вот, только сейчас вышла наружу.

-А, почему ты так занервничал дорогой? Ведь это твоя затея снять меня в сладкой клубничке с белыми взбитыми сливками.

-Я тебя  к твоему сведению тебя только испытывал. А ты себя так развратно повела, что у меня возникли далеко уже не беспочвенные подозрения.

-А кто тебе дал право меня испытывать? Может и исповедоваться  мне надо перед тобой.  Тоже мне святой отец – зло бросила Ангелина.

-Ты что уже и с попами встречаешься? - взялся я за свою голову и начал ее театрально трясти, чтобы все поверили в мой трагический талант.

-Ну, должна же я получить отпущение грехов, как   ты думаешь?

-А кого ты сейчас имеешь виду, я не понял? Раввинов или христианских священников.

Кому их них выпала эта тяжелая ноша выслушивать от тебя  женские притязания на судьбу? Ну, конечно жизнь твоя не удалась, потому что не тот мужчина находился с тобой рядом все это время.

-Я такого не говорила и никогда не скажу, потому что нашла и выбрала тебя сама.

-Ну, и где ты меня нашла, ответь, если не это секрет?

-В Интернете, где же еще? На тех сайтах, которые лицам до шестнадцати  лет смотреть запрещается.

-Все понял. С Интернетом я завязываю. Раз и навсегда. Теперь меня там не ищи. И себя тоже кстати. У нас же с тобой сын. Он просто не переживет, если увидит свое прошлое в эфире настоящего времени. Ведь зачатие-процесс глубоко тесный, но интимный. Так что с этой минуты веди себя прилично.

-Чья бы корова мычала, а твоя молчала бы. И так все женщины на кухне про тебя только и говорят. Чем ты им понравился так?

-Вот  это что-то новенькое.  Я на кухню даже одной ногой не ступаю. Хотя посуду мою регулярно.

-И бьешь ее тоже регулярно.

-Но с женщинами я в контакт больше не входил, и это  кажется, их внутренне задевает. Но я человек, как мы уже с тобой выяснили, морально устойчивый и чужих  пышек, то есть плюшек не ем, потому что не умею их виртуозно красть, а меня никто по доброте душевной этими деликатесами не угощает.

-Только попробуй  притронуться к чужим пышкам и тогда тебе несдобровать – мило  прощалась со мной жена в дверях, и чуть от расставания  не заплакала.

-Так ты придешь ночью? – спросил ее я.

-Зачем?

-Вот когда придешь, я и расскажу тебе  зачем!  А пока не смею тебя задерживать. Ведь у тебя столько еще не сделанных дел.  Кто на этот раз является героем нашего общежития, которого так  виртуозно на все лады  склоняют женские языки?

-Не беспокойся не ты!

-Жаль что не я. Потому что к этой главной роле я давно привык, и она мне даже нравится. Это мое настоящее амплуа. Ни сделав никому плохого, мне все-таки удалось стать исчадием ада. Или как говорил президент Америки Рональд Рейган  - «Империей зла».

-Не бери на себя слишком много,  скромней себя надо в жизни  позиционировать.

 Ты не советский союз, который был и причислен к « Империи зла».

-Хорошо – неожиданно быстро согласился  я с умной женщиной. Не буду. Даже правительство, находящееся в изгнании не стану больше представлять. С прошлым покончено раз и навсегда. Ведь Америка – это наш теперь главный союзник и кредитодатель. А я так люблю зеленые бумажки, которые не имеют под собой золотовалютного обеспечения.

Но меня никто уже не слышал, как я могу долго и умно разглагольствовать на  мировые животрепещущи  темы, поэтому сегодня ночью никто меня так и не посетил, потому что не верил  в мое политическое будущее. Жаль, что меня так и не оценили, как я мог надеяться, потому что для настоящего политика надежды просто  не может быть априори.   Только воля, спрессованная в политическую программу,  может привести к победе на выборах, а не эфемерное чувство, которое живет в душах его колеблющихся избирателей.

 

 

                                                     19

Только на третьи сутки после   незабываемого  посещения моей комнаты, перелистывая записи, составленные мной – начинающим студентом на факультете германистики, я пришел к выводу, что профессор, он же Саша прочитал неплохую лекцию, в которой, если хорошо покопаться   есть научное зерно.  Я уже схватил свой конспект, и побежал вприпрыжку  на первый этаж, чтобы поделиться своими  умными мыслями с  простыми людьми, которые и не подозревали о моем научном открытии вселенского масштаба.

 С моих губ слетели  уже  несколько слов, а именно: «Отто Бенеки  и я  - только мы с ним  в состоянии указать человечеству  светлую дорогу в счастливое будущее.

Но все остались равнодушны к моей затее, потому что эта истина была давно всем известна, и сейчас решался  тактический вопрос, кто и в каком составе поедет завтра в город Эрфурт для встречи с этим представительным мужчиной.

 Стратегия  дармового перемещения наших тел в пространстве  могла быть решена при помощи неизвестных летающих объектов, но пришельцы по-прежнему  не выходили на связь,   поэтому по железной дороге завтра, пять человек на один билет должны были отправиться в путь. По маршруту в достижении цели, автобус тоже не был исключен,  ведь он был единственным и доступным транспортным средством, который мог прямо от матушки – земли привезти нас к железным рельсам сталелитейной компании  Крупа.

 И так,  деревенский ландшафт  со своим медлительным ходом времени,  должен  был уже через несколько часов  смениться на городской архитектурный  ампир, со своими вечными атрибутами; суетой и  равнодушием ко всему живому, пытающемуся своими корнями зацепиться за каменные стены мегаполиса.

 Проснувшись с первыми петухами, пятеро первопроходцев уже стояло на  автобусной остановке, чтобы поскорее добраться до города Нордхаузена, и уже оттуда  попасть по железной дороге в столицу одной их германских земель – город Эрфурт. На железнодорожном вокзале мы долго рассматривали расписание движения поездов, но все время путали два слова, как прибытие и отправление. Теперь предстояло только купить один  билет, который давал право свободно передвигаться по нескольким землям максимум пятерым пассажирам в течение суток до трех часов ночи следующего дня. Оставалось только купить билет, разделить расходы на одноименное количество туристов и отправиться в путь. Но тут то  и была та самая загвоздка, которая как  красный сигнал семафора остановила нас. Никто не запомнил название этого билета, хотя его я  на свое  счастье, не знал, поэтому больше всего и возмущался такой безалаберной  организацией нашего поступательного движения в  географический центр Германии.  По детски рассматривая  многочисленные    буклеты -  как комиксы государственной железнодорожной компании, мне не хватало  только цветных карандашей, чтобы полностью отдаться    власти  переполнявших  меня  чувств, когда рушится все твои мечты, при невозможности из-за своей природной жадности купить билет на каждого пассажира в отдельности.

Именно поэтому нам нужен был такой билет, который,  как индульгенция служил бы нам во время пути следования к намеченной цели, и вернул на исходные позиции не позднее, чем отправляется последний автобус в нашу деревенскую глушь. Стать бездомным  мне не хотелось не на одну ночь, а гостиничные номера с завтраком  были попросту не карману. От безвыходности нашего положения,  я упомянул всуе несколько физических и юридических лиц, не переходя  все-таки сильно знаков и междометий  неприличия, и зато был нежданно-негаданно  награжден эпитетами в превосходной степени. Такая реакция меня  поначалу насторожила, и я  стал думать, что же я такое сказал, что три мои спутницы и один мужчина чуть ли не схватили меня  под  руки, и понесли к железнодорожным кассам.  В моих руках оказались даже деньги, по-видимому, без сдачи, потому что монеты еле-еле помещались в моей  правой ладони, и могли в любой момент пролиться  медным водопадом, и просочиться  сквозь кафельную плитку в недра земли.

-One way ticket - запел я  несколько раз на английском языке слова легендарной группы «Бони-Эм ». «Ого-го-го» - удавался мне припев лучше, чем настоящим солистам, которые пели всегда под фонограмму.

 Но женщина – кассир равнодушно посмотрела на меня, не понимая моих истинных намерений, потому что была слишком  красивой и юной, чтобы помнить этот шлягер восьмидесятых годов. Но мысль как шаровая молния поразила меня, когда я почему-то сложил два разных слова в  одно словосочетание, которое и стало тем сказочным  Сим-Симом, который и должен был отворить нам железную дверь в вагоне скорого  поезда.

-Thüringen ticket – на одном дыхании выдохнул  я из себя  углекислый газ, чтобы через секунду глотнуть кислород. Я  даже рассыпал перед ней целую пригоршню всей мелочи на ее стойку, и ни одну не утаил, для своей нумизматической  коллекции.

Хотя мог! Но мое природное чувство стыда  взяла вверх, потому что как всегда  на меня глазели со всех сторон и внимательно  наблюдали, как бы чего не вышло.          

Мое произношение, как прежде  оставляло желать  много лучшего, и лишь сосчитав количество монет в общую сумму, и переложив все мои раннее сказанные слова на немецкий язык,  продавец билетов  исполнил мое желание. Это была моя первая победа в общении с государственными структурами, и первое почитание меня как настоящего  героя  нашей безликой современности.

Уже через пол часа после торжественного вручения  билета и таково же душевного прощания на вокзале со стороны безутешных жителей Нордхаузена, облаченный в форменную одежду начальник поезда просвистел в свой персональный свисток, призывая всех пассажиров занять свои места согласно купленным билетам.

Кресла повышенной комфортабельности, большие обзорные окна, услужливый персонал, электронная панель сообщений о следовании поезда  через каждый населенный пункт со средней скоростью в сто двадцать километров в час, и,  конечно же, немецкий туалет, который во всем мире стал притчей во языцех  – все это как раз не  навевало мне тоску по Родине, а отвращало от нее.

- Ну, почему мы так не живем – задавал я себе один и тот же вопрос и не находил ответа. Ведь все это сделано людьми, у которых  по две руки, по две ноги  и одна голова. Может все зависит от последней,  никогда не лишней  детали человеческого тела, которая как-то особенно сделана и где красовалось фирменное тавро – Made in Germany.

Вагонные колеса стучали у меня под ногами – тук-тук, поэтические ландшафты мелькали за  моим  окном, которое слегка дребезжало и издавало щемящий звук как дзынь-дзынь, а я уже храпел, под этот несмолкающий шум, нисколько не стесняясь своего природного голоса. Никто бы так и не заметил моего получасового отсутствия на земле, когда я, погружаясь в свой сон, был так далеко от голубого сияния нашей планеты, ведь я лицо – космического масштаба, поэтому и бороздил  звездное пространство в поисках существ  близких мне по разуму. Но их нигде  не было и мне пришлось совершить вынужденную посадку  с высоты птичьего полета на быстро движущуюся  цель, и точно, согласно переданным координатам  приземлиться в шестом вагоне, на семнадцатом кресле. От несовпадения во времени между земным  эталоном часов и планетарным, а также от тяжелейших  перегрузок, которые выпали на мое  слабое сердце, я никак не мог сообразить: «Зачем  и кому это было  надо,  так сильно  меня трясти за шиворот, когда я уже почти весь  здесь?».

-Мы что уже приехали? – растирая глаза своими ладонями, все еще не в силах взглянуть на этот несовершенный мир спросил уже я.

-Пришел кондуктор  и хочет посмотреть на наш билет – после  женского моря слов и нечетких  мыслей, уже  мужчина взял на себя роль, чтобы объяснить мне причину моего вынужденного бодрствования.  

-Ну, и показали бы ему наш билет без меня. Я то зачем вам сейчас нужен. Ты же видишь, что я все силы отдал на объяснения  с кассиром. Ни стыда у вас, ни совести. Только вздремнул. Такой красивый сон я видел, а вы взяли все и сломали. Эх, слабо говорящие вы люди на немецком языке. Вам больше надо упражняться в языке, и не будить переводчиков от бога, по всякой ерунде.

-Ты поменьше говори, а лучше дай билет. Сколько можно ждать – железным голосом вещал мне мой попутчик.

-А у меня билета нет – раскрыл я  все-таки глаза, когда передо мной во всей неуемной фантазии открылась  пропасть нашего безбилетного проезда и, следовательно, та бездна штрафа, из которой нам никогда не  суждено было выбраться. Это была пожизненная кабала, если пересчитать  сумму штрафа по  сегодняшнему курсу Московской межбанковской валютной биржи. Вот и наш – черный вторник наступил – подумал я и запаниковал.

-То есть как не у тебя? Брось шутить. Не валяй дурака. Кондуктор уже пять минут стоит возле нас и клянчит его. Живо вытаскивай билет.

-Повторяю тебе еще раз,  его у меня нет, и никогда не было – так спокойно сказал я, что даже сам удивился своей хладнокровности и умением держать под контролем лицевые мускулы, хотя по телу побежали потные мурашки и волосы начали понемногу  вставать на дыбы.

-Но ты же покупал билет! – накинулись на меня уже три  женщины, и в выражениях они нисколько кондуктора не  стеснялись. Правда они все время хищно улыбались ему, а он им в ответ пытался выдавить тоже что-то наивное и странное. Он понимал, что нельзя показывать свою слабину перед женщинами, когда речь идет о таком размере штрафа.

-Я нисколько  не отрицаю, что вошел в деловой контакт с  представителем  железных дорог Германии – пришлось отчитываться мне.  Я даже заплатил деньги за билет, но, ей богу я  его руками не касался. Я был просто уверен, что мы разделили эту обязанность поровну, и вам оставалось  - тут я посмотрел в глаза каждому из меня сопровождающих пассажиров, чтобы нагнать на них страх, - лишь забрать билет со стойки  и все. Я повторяю и все. Теперь вы меня в чем-то обвиняете.

После моих жизненно утверждающих  слов меня начали бесцеремонно  обыскивать, и от такого  женского  насилия надо мной, даже кондуктор отвернулся, потому что не хотел лишний раз посетить мужскую раздевалку без видимой причины.      

-Ну, хоть теперь убедились – когда  мне удалось отстоять свои светлые джинсы от навязчивого женского обыска.

-Может его с поезда сбросить – предложила простой выход  моя жена из стандартной ситуации, когда сумма штрафа прямо пропорциональна количеству безбилетных пассажиров.

-А. что не плохая идея. Она мне нравится – поддержал  Ангелину Юра из Москвы.

-Я вообще-то до конца так и  не понял –  пришлось снова мне взять слово в этой напряженной ситуации, когда каждая буква может решить твою судьбу. -  Кто именно тебе нравится моя жена или идея?

-Обе – ответил мне мужчина, и подхватил меня  на руки, как когда-то уже  нес к железнодорожной кассе. Женщины  в его стремлении избавиться от меня раз и навсегда помогали ему  не жалея сил,  и оставалась, самая мелочь, даже не открыть окно, а только протолкнуть в него мое большое ленивое   тело. Но проектировщикам  и в голову не могла прийти такая «хорошая идея», как  рассчитаться  со мной.

-Постойте – закричал я, когда понял, что одна моя часть тела уже висит в воздухе за пределами вагона и вот-вот потеряет равновесие. Ну, что вам из того, что вы сейчас выбросите меня, и мое тело послужит причиной еще одной железнодорожной катастрофы. Ведь штраф вам все равно придется платить, так не лучше ли выбросить кондуктора из вагона, тем более что все пассажиры не будут против этого.

По мере того как мои логические умозаключения охватывали серые клеточки  безжалостных убийц, руки их ослабли, и я упал…

Но к моему счастью по эту сторону жизни, а не по другую.

Грохот в вагоне стоял  просто не выносимый, и я стонал от радости, что я живой.

Ведь упасть на рельсы – это уже не просто, а быть перееханным, расчлененным на несколько частей, одна такая мысль может отравить все твое дальнейшее существование. Не говоря о том, что в дальнейшем  я стану избегать любого общения  с самым безопасным средством передвижения на земле.

Только кондуктор по прежнему был невозмутим, потому, что за долгую профессиональную карьеру насмотрелся всякого, и был готов ко всему. Каких только сцен не закатывали безбилетные пассажиры! Каких историй не рассказывали люди, чтобы не платить штраф! К каким ухищрениям они не прибегали! Но все было напрасно, потому что однообразно и скучно было это грустное повествование.

А так хотелось чего нового, сногсшибательного, необъяснимого.

И уже ничего не могло его удивить, поэтому он уже спокойно заполнял бланки штрафа, только один  радуясь в душе,  моему присутствию в вагоне. Паспортные данные он легко вписывал в   маленькие строчки типографских документов строгой отчетности, не пользуясь даже очками, потому что любил свою работу, больше чем нас – безбилетных пассажиров.

Не в силах сесть на один уровень с людьми, которых я, кажется, сильно и очень дорого подвел, я по-прежнему валялся на полу, и ждал, когда и ко мне подойдет эта бесславная очередь, и я  утрачу свою гражданскую честь. Чтобы хоть как-то занять эти томительные минуты ожидания я смотрел на женские ножки, которые хотели меня преимущественно растоптать, и даже попытался приподнять  одну их них, но нарвался как всегда на злостное непонимание своих чистых намерений.

-Катя подними,  пожалуйста, ножку – сделал я предложение жене Юры, который в данную минуту был очень занят. Ведь так не просто объяснить кондуктору на русском языке, кто является истинным виновником этого досадного недоразумения.

-А может и задрать ее высоко в небо для тебя. После того, что ты сегодня совершил, ту заслуживаешь любой награды – ответила она мне.

-Угол и высоту твоего подъема мы выясним позднее в более интимной обстановке, а пока мне хочется узнать, что лежит под женской туфелькой 42 размера.  Это меня сейчас интересует больше всего.

-Что там может лежать кроме тебя – недоверчиво посмотрела женщина в мои глаза, но все же ножку приподняла, высоко, даже очень, но, к сожалению, не ту. Лишь, после того как к небу взлетели две ножки одновременно, мне удалось оторвать от пола что-то бумажное, которое по форме напоминало конверт, на котором не хватало только оттиска сургучовой печати.

-Это что такое? – задал я вопрос всем  присутствующим.

Но многие  уже находились под гипнотическим воздействием кондуктора, и не обратили на мой возглас никакого внимания. Только холодный взгляд кондуктора скользнул по мне,  как опасное лезвие, и задрожал,  как пламя свечи, которую задует сквозняк из так и не закрытого окна нашего вагона. Но на холодное презрение служащего государственной компании, которого мне надо было любой ценой отвлечь от исполнения своих обязанностей, а моих попутчиков перенести из состояния обреченности, в чувство собственного достоинства. И тут я запел свою прежнюю песню, и опять без аккомпанемента: «One way ticket. Today and vorever».

Лишь после этого к безбилетным пассажирам  начала возвращаться  безупречная память и самоуважение,  которая требовала возмещение морального ущерба от компании, которая  не верит своим преданным клиентам на честное слово.

Билет, который так долго добивался мужчина с кокардой на голове,  и получивший его в собственные руки, до конца  не хотел или не мог поверить в его существование, ведь бланки уже были заполнены  и даже выписаны. Не хватало лишь   подписи каждого безбилетного пассажира, но билет ни весть откуда-то взявший перечеркнул весь дальнейший ход истории, которая должна была закончиться  трагически, а теперь со слезами радости  выливалась прямо на меня, и грозило еще одним вселенским потопом.

-Где ты его нашел? – обнимали меня как родного все женщины подряд, как будто я спас их от немецкого плена. Если сначала безбилетных дамочек всего было три, то тискающих меня особей женского пола оказалось значительно больше. Это меня поначалу даже смутило, но, недолго подумав, а главное, поставив себя на бабское место, я пришел к выводу, что они по-прежнему готовы покупать с утра до глубокого вечера всякую дребедень, конечно же, забывая, а каких-то там, выдуманных жадными мужчинами  проездных билетах. Я еще долго принимал поклонение со стороны освобожденных женщин, но когда начали подходить и безбилетные мужчины, я подумал, что надо срочно продавать акции этого концерна, пока они еще в цене. Несколько таких порожних проездов и они упадут до минимума, и безбилетные пассажиры потеряют часть своего капитала, вложенного  в ценные бумаги. Я уже хотел и дальше сказать, что-то о нашей  обоюдной ответственности друг перед другом, а именно монополистом и простым,  ничем, не выделяющимся клиентом, но был стащен со стола, антиглобалистским движением, за то, что люблю Макдоналдс в любой точке мира с кетчупом и без него.

-Так откуда взялся билет? – допытывали меня уже пережившие свое счастье люди, и которые пытались понять, кому конкретно они обязаны этим преходящим чувством.

-Ну, какая разница, откуда он взялся! – улыбался я как солнечный зайчик, освещая радостным светом, темные углы человеческой натуры, которой надо было все постичь

до самого нутра, не оставив после своего научного исследования  камня на камне.

-Главное что он есть у нас на руках – продолжал я. Просто надо жить и радоваться: каждому дню, часу, минуте. Не стоит искать  без вины виноватых,  тем более что умысла ни у кого не было. Считай Юра, что он с неба упал к нам.

-Странно когда ты упал, то тут же билет  появился.  Это  случайное совпадение или хорошо продуманная провокация.

-Я понимаю, что ты переволновался дружище. Но все уже хорошо, и мы едим вперед, чтобы потом отправиться назад. Жизнь прекрасна своими непредсказуемыми поворотами, скоростью, хитросплетенным сюжетом, людьми, которые встречаются нам,  быть может, один раз, поэтому мы не имеем право, их просто взять и забыть.

-Ну, то, что нас кондуктор не забудет это факт – в открытую взяла свое слово  Оля, которое все время пряталась за спинами своих мужественных сестер, которые со мной себе ни в чем не отказывали.

-Он нас запомнил, а мы его.  Так проехали бы  120 километров, и вспомнить было бы нечего – продолжал я свою мирную политику без  аннексий и контрибуций. Все что не делается, делается к лучшему.

-А если бы нам штраф пришлось платить? – стоял на своей линии Мажино бескомпромиссный  Юрий.

-Ну, не пришлось же – почему-то то ли не веря в себя, или больше  своему оппоненту занял я оборонительный рубеж.

-Так чтобы это и в будущем с нами не случилось, надо  узнать истину: Куда исчез билет, и особенно  меня интересует сам факт чудесного его появления? Все-таки это очень подозрительно и никак не соответствует  простому совпадению – философствовал мужчина и все подконтрольные ему женщины внимали ему, как куры, сидящие на насесте, слушая его кудахтающее пение.

Простым  исключением  из подозреваемых лиц, а также   применением нового дедуктивного метода, которое  скрещивалось еще и с 100 процентным алиби,  моя преступная участь была * предрешена, но еще не озвучена. Меня как будто осторожно подводили к  той черте, за которой  мне  не будет дано право вернуться назад.

Раскаянье – вот то единственное чудодейственно средство, которое могло меня еще спасти  на пути между Нордхаузеном и Эрфуртом.  Можно конечно еще было  спрыгнуть с поезда на полном ходу, но тогда бы я показал свою слабость, как человек, который не умеет признавать своих ошибок. Но я действительно не помнил, дальнейшую судьбу нашего общего билета, после того, как его кто-то взял в свои драгоценные ручки. Может,  это был и я, но у меня же во время обыска ничего не нашли  –  мучительно искал я косвенные доказательства своей невиновности, пока не решил свалить всю ответственность за все произошедшее на одно должностное лицо.

-Я знаю, кто подбросил нам билет – словно вызов бросил я  голодному правосудию кость,  которое оно разом перекусило и сломало себе зубы.

-И кто же он? – никак не желая отойти от своей теории перманентной вины мужчины в этом деле,  зудил  Юрий, ни на миг не предполагая, что женщина тоже могла участвовать в этом  лихом  деле.

-Билет нам подбросил… кондуктор! – выдал я свою гипотезу, которая потрясла не столько пассажиров шестого вагона,  но и  весь состав, который  содрогнулся и остановился  как вкопанный,  стремясь уже в полной тишине услышать еще раз  мою догадку.

-Это маловероятно – после некоторого раздумья  встал  прокурор на защиту своего обвинительного заключения, и поезд медленно тронулся с места. Кондуктор здесь ни при чем! Он чист.

-Ну, и, слава богу,  что все чисты – сказал я, как ни в чем не бывало. На этом заседание нашего выездного суда  прошу считать закрытым и всех вас поздравляю с оправдательным решением. Ура!

Я даже встал, чтобы поаплодировать такому справедливому заключению, потому что уже просто засиделся на одном месте, но меня  вежливо попросили не торопить события, которые, оказывается, были еще все  впереди. Несколько минут меня это даже забавляло, но как только освободился  туалет, в котором всю дорогу прибывала  одна милая старушка, то тут  я не стал себя больше сдерживать, а сказал все начистоту.

-Если вы мне ответите,  где сейчас находится  наш билет, то я  клянусь что больше никогда не возьму ответственность за столько человеческих душ одновременно?

Я принесу вам свои извинения за все причиненные неудобства. Но сначала…

-Билет находится в твоем левом кармане джин-с – первая во всем и тут решила не отдавать свою пальму первенства быстрая на язык  жена.

По такому случаю мне пришлось продемонстрировать не только правый, но и   левый пустой карман, чтобы снять всяческие недоразумения,  с какой стороны смотреть на предмет, находясь  рядом с ним или напротив него.

-Ты спрятал его на своем теле – заявила мне Катя.

-Тебе придется поверить мне на слово,  потому что билета на мне нет.  Я даже не съел его, потому что понимаю, как он  важен всем нам.  Но обещаю подумать с каким гарниром или винным меню готов проглотить его.

-Тогда ты его спрятал – ошарашила меня своим признанием Оля, и мне пришлось, как на духу  признаться, потому что на женскую логику у меня не было ответа, поэтому я и попросил  для себя помощи, чтобы мне разъяснили: Зачем покупать билет, чтобы впоследствии его спрятать?

-Ну, это же так интересно. Спрятать билет, а потом всю дорогу искать его. Так дорога покажется не такой длинной и скучной.

-Согласен –  пожал я руку  женщине, с которой был шапочно знаком   по нашему общему  дому, но так еще близко мне еще не доводилось с ней общаться. – Только к вашему веселому путешествию  я бы советовал вообще не покупать билетов. Да, и зачем они, ведь их так бывает  трудно найти, когда кондуктор стоит над душой.

Можно всегда сослаться, что двигаться  в  нужном направлении путем автостопа  по железнодорожным путям – это дело не каждому по плечу. Тут нужна сноровка и железные нервы, чтобы не выдать себя.

Я уже двигался по проходу поезда, как общий вопрос, обращенный ко мне,

заставил меня обернуться в сторону лиц, почему-то подумавших, что на все у меня есть  свой ответ.

-Так у кого наш билет?

-Не знаю – пожал я даже плечами. Я его поднял с пола,  и больше не видел. Но подозреваю, что кондуктор не мог его собой унести,  ведь четыре пары глаз следили за ним неотрывно.  А, может он опять валяется  где-то на полу? Ищите и найдете, сказано в писании. Просите, и дадут вам. Стучите, и отворят вам.

Пока я так опрометчиво и долго  рассуждал, дверь в туалет снова закрылась,  и мне пришлось ждать до самого Эрфурта, когда  пожилая женщина  все-таки очнется от своего летаргического сна, и наконец-то  вспомнит, что провела в этом уютном гнездышке все  свое свободное время, нисколько не заботясь  о своих ближних, которым тоже ничто человеческое не чуждо.

В начале двенадцатого мы  прибыли на четвертый путь центрального вокзала, который по-видимому перестраивался, потому что часть его была вообще перекрыта для сквозного движения поездов, поэтому  гости и жители этого города стояли непроходимой стеной на перроне и пришлось довольно долго  пробираться через  человеческую толпу.

-Кого это они встречают? – спросил я  Ангелину. Не меня ли?

-Ну, уж точно не тебя.

-Жаль, конечно, что не меня. Ведь я приехал, и никто не радуется. Такая незабываемая  встреча, была бы. Обидно. Честное слово.

Уже на улице наша дружная компания  вновь соединилась, для того чтобы сесть на пятый номер трамвая, который направлялся  в сторону зоопарка.  Семь остановок отделяло нас от заветной цели, но пройти их пешком в незнакомом городе было не реально, и не, потому что это было слишком далеко, просто можно было  легко заблудиться  и остаться в нем навечно. Хотя, если следовать по  трамвайным путям, и оставлять в качестве ориентиров  своих попутчиков, как дорожные указатели,  то реальность обнаружения  себя в  городе значительно бы возросла. Но такой должности как дорожный регулировщик давно уже не существовало и сев в трамвай, мы начали отсчитывать, оставшееся количество остановок до заветной улицы.  Тихий и плавный ход трамвая,  то и дело нарушался щелканьем  компостеров, которые работали не переставая.  Так  как все мы стояли рядом, то мне не пришлось кричать на весь салон, а только тихо произнести: «Кого ждем? Кондуктора! Так один уже был или забыли».

-Ничего мы не забыли – ответил  мне Юра. Просто мы не умеем автоматом пользоваться.

-А что в Германии автоматы уже при помощи дистанционного пульта управляются? Фантастика.  До чего дошел прогресс.

-Каким еще пультом? Нет его у нас.

-Тогда почему мы стоим в трех метрах от автомата, а не подходим к нему ближе. Машина, чтобы смогла прочитать наши мысли должна получить от нас команду или я не прав?

Рыцарским  железным клином мы врезались в электронные схемы автомата, который должен был нам  продать или  просто отдать, в конце концов,   проездные билеты, но быстро отступили от него, потому что он стал издавать какие-то нечленораздельные звуки, и светиться то красным, то зеленым свечением. Мы,   наверное, доломали бы все-таки  его,  но следующая остановка была уже нашей, и я немного пожалел о скоротечности всего сущего  и  тех предметов и механизмов, сделанных  человеческими руками.

Мои руки хоть и принадлежали к человечеству вообще, но ничего путного,  в частном порядке совершить не могли. Поэтому мне то тут, то там попадались  таблички, где черным по железному  было написано: « Не влезай, убьет». Такие  предупреждения  часто останавливали  меня от совершения   научных открытий и  технических  свершений, но тягу к прогрессу сломить  до конца  так и не смогли.

Мы уже отшагали целую улицу, затем свернули на другую, где в одном из похожих друг на друга домов, под аркой стояло довольно много людей, и говорили они на русском языке. Это нас сразу утвердило в мысли, что все это время мы двигались в правильном направлении, и  в пути следования не совершили непоправимых трагических ошибок.

В этой человеческой очереди мы нашли самого последнего, за которым  тихо и пристроились. Эмигрантский  хвост  двигался  хоть  не равномерно, но поступательно вперед, и вот уже мы всем своим цыганским табором в количестве пяти человек ввались в комнату на третьем этаже, где и должен был нас принять загадочный и таинственный Отто Бенеки.

Мужское имя  Отто в действительности замещала   пожилая  женщина, которая сидела за  письменным столом  и внимательно нас разглядывала. Она сразу увидела в нас коренных  жителей сельской местности, которые от природы своей были стеснительны, но такими открытыми  и шумными, как все оторванные от цивилизации дикари. Выросшие на лоне природы мы мало, что  понимали о вежливости и этикете, но зато здоровались со всеми и даже несколько раз   в течение дня,  с каждым кто забредал  в нашу девственную глушь.  

Наше громогласное приветствие так потрясло ее, что она даже встала, подошла к нам  и поздоровалась  за руку. Чтобы не разлучать нас, она  предложила нам присесть с дальней дороги, и обещала выслушать каждого, кто пожелает ей открыть свою профессиональную судьбу, и  расскажет, какие перспективы могут ожидать нас в недалеком  будущем.

Речь ее на русском языке обиловала немецкими словами, и это придавало нашей непринужденной беседе какой-то международный  шарм.  Мы словно  гонцы доброй воли готовили важную встречу  в верхах, на которой  должны были встретиться наши народы, чтобы  навсегда  заключить друг друга в дружеские объятья.

Как профессиональный психолог она лечила наши души от сомнений и страхов, и по капле, как с маленькой детской ложечке   вливала в нас эликсир мужества и стойкости.

Простые и добрые слова ложились в глубину наших сердец, где жила надежда, что  только хорошее ждет нас впереди и не надо расстраиваться  из-за  недоразумений и пустяков.

Но для того чтобы иметь право на получение ученических грантов  по программе «Отто Бенеке» необходимо было закончить сначала обязательный шестимесячный  языковой курс,  и лишь за тем претендовать на государственную стипендию.

Уже спускаясь по лестнице вниз после обстоятельного разговора с представителем всесильного «Отто Бенеки» можно было посчитать  на первый взгляд нашу поездку неудачной, если пропустить  мимо ушей все теплые и  напутственные слова, и обратить их в числа, а лучше в деньги, потраченные на проезд.  Ведь ничего нового мы не узнали, а просто услышали на русском языке ту информацию, которую нам вдалбливали все нашпигованные  этими сведениями носители немецкого языка вот уже в течение нескольких недель нашего нахождения в общежитии. Но  в тишине анализируя все сказанное, и перелистывая многочисленные буклеты, которые пестрели  незнакомыми заголовками, я попросил своих попутчиков задержаться хоть на несколько минут, чтобы где-то  передохнуть и  обсудить  общий план наших дальнейших   действий.    Но так  никто не хотел  первым признаться, что  не все понял в запутанной  системе образования Германии, поэтому я как самый старший, а значит лишенный всех  предрассудков,  спросил: « Что такое курс для «академикеров?».

Мертвая тишина  повисла  вокруг, но  даже   она не в силах была дать мне ответ на мой вопрос.

-Может это курс для лиц, из которых впоследствии  будут делать самых настоящих академиков? – предположил я.  Если это так, то я готов  участвовать в нем.

-А, почему только ты! Мы тоже все хотим – произнес с раздражением Юрий.

-Все-таки прав был мой сын, когда говорил, что Германия – это именно та страна, в которую следовало эмигрировать. Я всегда знал, что в моей стране меня просто недооценивали. А, тут раз и в академики определили. Чудо что за страна, а главная умная, как и я. Нет, все-таки поумней меня, чего уж говорить. Сразу свой взгляд на талант обратила, а может и гений. Я решительно остаюсь  с ней или она со мной!             Какая разница. Мы нашли друг друга раз и навсегда.

-Иностранный  язык всегда с трудом дается, поэтому мы порой и ищем похожие слова из  родного языка. Но чтобы так опрометчиво и нагло переводить немецкие слова в нужные русские, можешь только ты один. Я специально сделала паузу,  не вмешиваясь в твой монолог, потому что хотела  наверняка  узнать, как ты исковеркаешь перевод слово «академикер» в «академик» – решила вывести меня на чистую воду Ангелина у всех на глазах.

-А тебе что доподлинно известен этот простой канцелярский перевод? – не сдавался я в своем научном заблуждении.

-Да. Точнее не бывает.

-Я вообще-то силен в литературном переводе, поэтому мог что-то и напутать. Но это меня ни сколько не оправдывает, и я готов выслушать твой вердикт.

-Языковой курс для академикиров – это курс, на который имеют право лица с высшим образованием. Ну, как?

- Ни как! Ты меня не убедила – ответил я совершенно искренне. Мой перевод от твоего перевода ну, совсем  не отличается. Ведь согласись, чтобы стать академиком, надо как минимум получить высшее образование. Это как первая ступень к научной степени, и мы ее, слава богу,  уже прошли. Ведь так!

Но на мое восклицание никто из человеческих марширующих масс к центру города  не откликнулся, и пришлось задать вопрос каждому персонально.

-Юра, ведь  ты хочешь, стать академиком или нет? – как дьявол соблазнял  я чистого ангела, который ни о чем таком и не помышлял.

-Ну, хочу – как-то неохотно ответил он мне, как будто делал одолжение.

-Значит, им и не будешь – как серпом  подрезал я крылья  летающему в небесах духовному существу.

-Почему? – тут же обиделся он.

-Потому что академика с приставкой «ну» просто не бывает. Так что учи язык в среде народных масс,  и тебе откроются целые пласты человеческой мудрости, которые основаны на доброте и любви к своему ближнему. А о курсах для «академикеров» больше не думай. Не отяжеляй свой разум ненужными рассуждениями. Ведь стать академиком – это значит обречь себя на вечную муку  в познании  истины.

-Как с тобой только жена живет? – взялась за свою голову Катя, и сочувствием посмотрела на Ангелину.  Я бы на второй день ушла от тебя.  Ты же совсем  не управляем. У тебя в голове один ветер. Вот посмотри на моего мужа и бери с него во всем  пример, каким надо быть.

-А  положительный пример с Юры   анфас или в профиль брать? – уточнил я для себя.

-Я же сказала во всем. Понимаешь во всем – уже била себя по голове неугомонная Катя, и мне стало ее даже жалко. Какой ты все-таки не далекий!

-Уразумел. Так Юра – спросил я у  идеала мужской подчиненности женщине – ты, когда обычно душ принимаешь с утра или под вечер? – задал  я  пусть не скромный, но такой  гигиенический вопрос.

-Я два раза в день  душ принимаю в день. Только зачем тебе это?

-Два раза – с нескрываемым восхищением посмотрел я на чистоплотного мужчину. Быть такого не может. Ты, наверное, шутишь?

-Ничего он не шутит. Это в порядке вещей у интеллигентных людей – чуть ли не стихами отчитывала меня чужая жена, и этого женского произвола я стерпеть уже не мог.

-А пищу, вы сколько раз принимаете на день? Два раза? – все приставал я за разъяснениями к интеллигентной семье, чтобы узнать точное количество съедаемых продуктов.

-Три раза – снова ответила за мужа сварливая жена.

-Однако неувязочка  получается.  За стол вы садитесь три раза, не считая легких перекусов, а моетесь только два раза. Это как понимать?  Вам надо или снизить количество приемов пищи или увеличить число обливаний холодной воды на потное тело: и, третьего здесь не дано.

-Перед едой мы всегда моем руки,   так что не надо нас учить, что и в каком порядке необходимо делать -  уже с пеной у  накрашенных губ доказывала мне свою правоту натуральная  длинноволосая блондинка, которая кажется, меня не правильно поняла, и все слишком близко приняла к сердцу.

-Ну, и стоит так расстраиваться Катя – успокоил я свою визави. Да мойтесь сколько хотите. Главное чтобы на столе всегда был столовый прибор, и обязательно к нему и столовый нож, и накрахмаленная салфетка.

-Эти атрибуты неизменно сопровождают наше застолье – отчитывал меня уже Юрий.

-Что это братцы  вы накинулись на меня – пошел я на мировую. Вы, наверное, оголодали, поэтому хотите  уже и меня съесть целиком. Но этикет не дает вам сделать этого. И без ножичка вам со мной никак не справиться, но и накрахмаленной салфеткой тоже не советую пользоваться. Я ведь не вкусный.

-В любое время дня  ты можешь зайти к нам и убедиться в  правдивости наших слов, сказанных раннее – нудно гундел Юрий

-Ты предлагаешь нагрянуть тебе во время приема пищи с санитарной

инспекцией или просто приглашаешь в гости? – решил я перевернуть с ног на голову наш разговор, и стать для семьи из Москвы единственным другом, который удостоился чести сидеть за одним столом с людьми с московской регистрацией.

-Ну, конечно же, - после долгой паузы и переглядыванием глазами со своей женой взял  мужское слово глава семьи, и долго не мог решиться на отважный шаг, как пригласить всех присутствующих, которые были свидетелями сначала нашей ожесточенной свары, перешедшей затем   в званый обед или ужин.

-Так что мне одному приходить к тебе или с женой? – придал я нужный вектор нашему разговору. А может, и тестя с тещей  тоже позовем. Вот они обрадуются! Да?

-Как хочешь – выдавил из себя Юрий. На твое усмотрение.

-Вот на мое усмотрение все отдавать не надо – совершенно искренне предупредил я.

Потому что у вас  просто не хватит ни ножей, ни салфеток, чтобы принять у себя одновременно все наше общежитие.

-Да, согласен. Нам физически просто невозможно будет всех разместить – вытер пот с лица гостеприимный мужчина. А так хотелось, чтобы всех, как в большой семье встретить и обнять.

-Но ты Юра не расстраивайся. Если ты  по-прежнему тверд в своем желании пригласить  всех, то можно составить план приемов с четким количеством гостей в сутки. Глядишь к концу года, ты и сумеешь всех принять.

-Боюсь, к концу года мы всех принять не успеем.

-Ну, значит, на следующий год перенесешь. Ведь жизнь, слава богу,  кончается не завтра. Когда есть желание, которое идет от самого сердца, то всегда найдется и возможность воплотить его  в жизнь.

Как-то незаметно для себя, и всех присутствующих, мы уже отшагали несколько трамвайных остановок в сторону центра города, и попали в историческое средневековье, по которому гуляли многочисленные туристы, сопровождаемые  многоязычными гидами.  Как  стаи голубей они ворковали, бились крыльями о мостовую, тут же вспархивали, и снова приземлялись на землю, поедая на ходу исторические крошки, пытаясь поближе пробиться к тому, кто так щедро делился с ними  своими щедрым провиантом – духовной пищей.

Улицы, вымощенные камнем, старые дома, украшенные деревом и лепниной, только что отреставрированная ратуша, закопченные от  времени стены церквей и монастырей, и величественный собор, стоящий на холме, казался еще выше и недоступнее, пытаясь своими конусообразными  шпилями дотянуться до самых небес. Все это так потрясло меня, что я двигался вперед, скорее, по инерции, чем осмысленно, осторожно

 переставляя ногами в пространстве, боясь наступить на что-то ценное и хрупкое.

Гончары и кузнецы, портные и бондари  в поте лица трудились в своих мастерских или

просто под открытым небом, неохотно отрываясь от  своих дел, с усмешкой рассматривая праздно гуляющих людей, которые  больше отвлекали от работы, и реже

покупали профессиональный труд настоящих мастеров. Громкоголосые зазывалы как старинные медные вывески приглашали посетить пивной подвальчик или недорогой трактир, где все уже варится, жарится, настаивается для дорогого гостя, и где всего за несколько талеров можно изведать,  и постичь  все грехи человечества,  а затем получить и прощение от них.

На площади стояло несколько   запряженных экипажей,  где на козлах сидели усатые извозчики с полями в больших шляпах, украшенных  разноцветными перьями птиц. Эти преимущественно бородатые мужчины чуть ли не насильно усаживали зазевавшихся туристов в свою бричку, и катали,  возили по кругу по городу, как на рождественских каруселях, когда все сливается в одну  точку, и хочется закрыть глаза, чтобы не кружилась голова. Многим  без привычки становилось плохо от монотонного выезда, когда все скрипит, подпрыгивает,  хлещет по лицу конским хвостом, и  неизменно пахнет живой не знающей стыда  природной естественности.

Вскоре ударили на башнях колокола, и серебреный гул пронесся на весь христианский окрест.

В лучах дневного светила я жадно впитывал   этот костюмированный  карнавал, который проходил у меня перед глазами, неизменно ослепляя жгучими красками и оттенками этих цветов,   запахом восточных специй, который кружил мою голову, и чувством настоящей старины, где в рыцарских дорогих доспехах и в грязной  мешковине должна была пройти целая эпоха  человеческой истории.

Я по-прежнему оставался, глух и нем на все вопросы, которые как камни   бросали в мою сторону мои драгоценные попутчики, мечтая ими забить  меня до полусмерти.     Но я то и дело прятался от них, забиваясь то в гущу  туристов, то в не стройные ряды свободных горожан,  пытаясь узнать уже у них,  подлинную историю этого сказочного города, в который я попал случайно, но пожелал бы остаться  в нем навсегда.

-Может нам вызвать скорую помощь? – донесло мне  как дальнее эхо хриплый голос Юры.

-Может у него и так все пройдет! – заступилась  за меня  Катя, и я почувствовал впервые к ней мужскую  симпатию.

-У него так это не пройдет – твердо заявила  Оля, которая сумела за столь короткий срок прочитать что-то особенное в моем одиноком сердце.  

-Когда будите вызывать «скорую»  для меня попросите, чтобы они и фотоаппарат захватили с собой? Без съемок на фоне города я ни за что не сяду в это  транспортное средство.

-Как миленький сядешь – кто-то говорил голосом, очень похожим на голос моей жены и это  меня спровоцировало к ответному противостоянию.

-Не сяду.

-Значит, тебя сначала скрутят, а затем бросят в машину – вещал женский голос.

-Ну, это мы посмотрим. Я же буйный. Повторяю,  пока меня не снимут на фоне города моей мечты, я не сдвинусь с места.

-Так давай я тебя на мобильный телефон сниму – предложила Ольга, и я сразу стал тишайшим и самым добрым душевнобольным  для всего белого света.

-Давай – сразу же согласился я. И снимков  можно не жалеть. Потому что этот город просто заслужил, чтобы быть запечетленым для истории  вместе со мной.

Целый час Ольга исполняла свое обещание со  счастливой улыбкой на устах, а  я позировал ей, как длинноногая и взбалмошная модель, которая все время была недовольно то светом, то композицией, то выходила из себя, от  попадающих специально в объектив фотоаппарата  жителей деревни не имеющих  для этого,  ни достойных  форм, ни врожденной красоты.

Дорога назад не изобиловала больше никакими происшествиями и недоразумениями, и мне даже было скучно, если бы я не рассматривал себя в  чудо современной технике – в мобильном  зеркальце, которая запомнила меня красивым и молодым горожанином.

Мой городской высоко поднятый  статус многим не давал покоя, и вскоре все мои фотографии были удалены из памяти телефона жестокой рукой завистников.

 Но я по-прежнему говорил с телефоном, заглядывая в него,  как тридцати трехлетняя девственница, неизменно спрашивая: Я ль на свете всех  милее, всех румяней и белее. А мне зеркальце в ответ: Ты прекрасен, спору нет. Только есть на свете при-ынц…

После сравнения меня с кем-то из незнакомых  мне  мужчиной, я сразу же отдал противное зеркальце в руки своей хозяйки и больше так явно, не играл  на нервах своих попутчиков, и не претендовал, по крайней мере,  на  сегодня на лавры жителя свободного  торгового города Эрфурта.  

 

                                           

 

                                                                              20

Иногда дни проходили как один миг, наполненный  незабываемыми встречами и событиями, но часто однообразие и  вечная суета деревенской жизни  вкупе  с не радостными мыслями эмигранта навевала тоску и отчаяние. Порой хотелось выть уже не только на луну, но и на солнце, и на всех двуногих существ, которые проходили  равнодушно мимо и  не замечали твоих страданий. Эта человеческая индифферентность  вызывала во мне   злобу и жестокость, и я начинал в прямом смысле кусаться, грызть  все доступные мне формы, которые  могли хоть как-то уместиться в  пасти удрученного хищника. Но даже после съеденного куска мяса и обглоданной  кости, ко мне никак не проходило чувство сытости,  и я брюзжал на весь несправедливый мир, брызгая по сторонам завистливыми слюнями, как собака Павлова, которая никак не могла совладать со своим врожденным рефлексом – всех облаять по малейшему поводу и предательски цапнуть, подкравшись из-за спины.

Меня давно надо было посадить на цепь, и несколько раз это даже получалось у моего хозяина,  но я все время отвязывался, умело, выворачиваясь из объятий немецкого ошейника, вырываясь на свободу, где  до поздней темноты  одиноко бродил, то и дело, передразнивая местных собак, которые оглушающим воем, сопровождали мое появление то, тут, то, там. Как хотелось мне им рассказать, поведать о том, что я не претендую на их стальную цепь, на которой выгравировано имя «Дружка»,  и адрес его великодушного владельца  и миска с лежащими в ней деликатесами меня не интересует, а совсем наоборот, меня воротит от  нее, потому что рацион ее   обратно пропорционален  веренице скрученных между собой звеньев неволи.

Вот  так и в человеческом мире думал я, - нельзя свободу получить из чужих рук, постоянно лижа их своим угнетенным   языком, униженно подползая  к  тому, кто может за тебя решить твою судьбу. Нет. Свободу нельзя заслужить таким рабским и холуйским поведением. Это выстраданная мечта – твое право, полученной тобой с самого рождения, надо завоевать, а вернее  отвоевать у многоликого врага,  и вернуться в то  естественное существование, которое и было задумано для нас всех, богом.

Но независимость – это не только твое право, но и твоя ответственность за наступление возможного страха перед голодом,  и вот порабощенный этими мыслями, ты не в силах расстаться с сытной миской, и сам надеваешь на себя презрительную цепь, когда-то выброшенную тобой, казалось навсегда.

И если Джин из сказки  смог покинуть свою лампу раз и навсегда, то я раб этой миски, все не решался отойти от нее ни  на шаг, не доверяя ее никому, и,  прежде всего самому себе. Я все никак не мог оставить эту социальную миску, все глубже погружаясь в ее неглубокие толщи, и меня все сильнее засасывало внутрь этого сытно пахнущего соблазна, который парализовал мою волю.

Но от государственной миски я, как-то очень быстро и даже без зазрения совести переходил к тарелке русского борща, в которую стучал алюминиевой ложкой,  неизменно требуя для себя еще одной добавки, и новых ассигнований для социально нуждающихся эмигрантов.

Лишь после сытно чревоугодия я начал отвечать на вопросы, которые сыпались на меня со всех сторон.

-Ну, где ты был? – спросила меня Ангелина,  по-прежнему не поднимая свой взгляд со страниц такой познавательной и многообещающей книги под названием: «Я вам пишу и письма шлю как телеграммы».

-Так ничего особенного… гулял – ответил я, вытерев руками, свои усы, которые всегда после борща становились красными.

-Значит, ты спокойно гуляешь, и совсем забыл, что сын завтра в первый раз идет в школу.

-Действительно забыл – признался я как на духу. И на  старуху бывает проруха.

-Эх, папа – донеслось из дальнего угла, где  на кровати лежал сын и тоже что-то читал. Как ты мог забыть?

-Ну, для меня – это совсем необычно, чтобы  в середине августа дети  собирались  в школу – отчитывался я  перед первоклассником. Поэтому я  и упустил из своей памяти такую знаменательную дату. Кстати, я же  за тебя и  старался, чтобы продлить твои каникулы как можно дольше. Ведь когда родители пребывают в состоянии праздника, то и детям ничего не остается делать, как следовать этой эйфории чувств.

-Хорош отец – выдал свое резюме родной дедушка первоклассника. Все значит, в школу пойдут, а мой внук останется дома лежать со своим папой на диване. Представляю, какое образование он  сможет получить рядом с тобой.

-Вот в этом папа, я с вами на сто процентов согласен – вторил, я, как мог тестю.

Два неуча на одной кровати – это слишком. Она просто не выдержит такого давления и сломается. Так что сын готовься завтра идти в школу. Надеюсь, ты уже все подготовил?

-Я думал, что это ты сделаешь за меня – напугал меня сын своими заоблачными представлениями обо мне.

-Я? – восклицая, дрогнуло мое местоимение. Но ведь, кажется, ты идешь в школу или  все-таки я –  пришлось мне взять  томительную паузу, чтобы разрешить для себя в тишине эту непростую дилемму.

-Не волнуйся  ты так, зять – видя мои умственные страдания, погладив меня по голове,

произнесла  сердобольная теща. Вы завтра вместе пойдете в школу.

-Вместе?! – содрогнулся я. За одну парту с сыном, я ни за что не сяду.  У него же светлая голова, а у меня она совсем седая.   Мне придется списывать у Марка на первых порах, и это может сказаться на его успеваемости. Ни за что?

-А мы тебя в другой класс устроим – как всегда нашла выход из безнадежного дела Ангелина.

-Тогда уж лучше в другую школу. Я не хочу бросать  свою старческую тень на  умный образ моего сына. Еще пойдут разговоры, однофамильцы  мы или родственники. А,  если еще  узнают о нашем кровном родстве, то Марку придется краснеть за меня. Это же психологическая травма для него, как вы не понимаете.  В школу я ни ногой, ни на костылях,  ни даже на инвалидной коляске не въеду.

-Никто тебя за парту сажать не собирается – открыл мне истину сын и я как никогда  был ему  благодарен, что чуть не прослезился.

-Вот это во истину  разумное решение – воспарял я духом. Потому что родители  всегда должны ощущать свое  преимущество перед детьми, а дети восторгаться  умом и  мудростью своих предков. Это разница   просто жизненно необходима для мирного сосуществования   поколений.  Марк я даже помогу тебе собрать твой ранец, потому что у меня большой опыт в этом. Десять лет изо дня в день отрабатывал я этот  прием и достиг в нем,  и могу сказать это без лишней скромности  поистине совершенства.

Никто в целом мире не в состоянии был  запихнуть в него все учебники, включая карты и таблицы, короче всю методическую литературу, а также  еще тысячу нужных мелочей, которые помогут тебе  с честью выстоять в непростой борьбе с учителями и завучами и, особенно с директором школы.

Так что я готов безвозмездно поделиться с тобой моим нестареющим опытом и передать его в надежные, не верующие только  в теорию, а полагаясь больше на практику мозолистые руки.

-Ты что из него профессионального  грузчика готовишь? – опять не правильно

 поняла меня жена.

-Как раз не угадала.  Я делаю из него настоящего ученика, который всегда готов к математической контрольной, как  к ядерному взрыву.

-Ну, и причем здесь  ранец?

-А эта   и  есть та единственная деталь, которая может спасти ученика от  этого избирательного взрыва, а вот контрольная по математике не различает никого.

Но и тут ранец может спасти, потому что в нем всегда найдется несколько деталей, которые могут помешать проведению контрольной работы. Но об этом позднее, я подробно расскажу  Марку, как не  допустить учителя к исполнению своих прямых обязанностей. Не все сразу. Пусть  несколько   спокойных дней  в школе пройдет, а затем…

-А затем его выгонят из школы! Молодец твой папа, Марк. Школа еще не началась, а ты уже получил пару советов, как свести учителей в могилу. Браво – аплодировала  мне Ангелина, а я кланялся, как актер  на сцене своим благодарным слушателям, готовый на бис и не такое рассказать из своего славного прошлого. Только бы меня слушали, и правильно поняли, что сейчас я пытаюсь убить страх в сердце ученика перед  школой. Чтобы в этот свой первый храм науки он вошел  в него легко и свободно, чувствуя себя краеугольным камнем  созидания.  Пройдут многие  годы,  прежде чем ученик сможет покинуть эти стены,  и многое как хорошее и как плохое, конечно же, забудется, но то первое чувство, которое поселилось в его груди – оно бессмертно, как основополагающая ступень к совершенству  сердца и души. Как первый вздох, который делают  наши легкие, и мы уже самостоятельно пытаемся жить в существующем мире, оторванные навсегда от материнской пуповины.

В детский ранец помимо всех школьных принадлежностей я положил еще несколько словарей, отрывая их  лично от себя, чтобы на первых порах мое чадо могло совладать с незнакомым окружением, которое так свободно и легко говорило на немецком языке.

Я не пожалел даже книг, которые с таким интересом читала жена, но для широкого кругозора моего сына  я пожертвовал и ими, с трудом застегивая пряжку ранца, наваливаясь на нее всем своим стокилограммовым телом. От такого нечеловеческого

 напряжения я выбился из сил, но был счастлив, что смог помочь Марку собрать первый в его жизни школьный ранец.  Я даже взвесил его при помощи двух своих рук, и понял, почему современные дети так умны и выносливы  не по годам?

Они  с первых шагов  своего школьного образования обречены, нести на своих хрупких плечах такой груз информации, который нам в их годы и в самом страшном сне не мог присниться.

Природные катаклизмы,  сводки техногенных катастроф, ежедневные корректировки цен на нефть и золото, доходящий до абсурда  политический  плюрализм, экономический коллапс, и террор религиозных фанатиков, который проходит в режиме настоящего времени – это только то немногое, с чем столкнулись наши дети, и что они вынуждены, будут принять  от нас, как завещание,  если не мы не сможем сами справиться  с тем, что успели наворотить за свой  руководящий век.

Но в отличие от властителей мира, которые имели все основания быть недовольными своей деятельностью, потому что внутренний голос их нещадно критиковал, а они не смели даже возразить ему, я победно оглядел ранец, чью волю мне удалось сломить,

и прилюдно опустил его со стола на  пол, где он и должен был простоять спокойно до утра. Но женская инспекция  недовольная размерами этого предмета, а еще больше политическим содержанием литературы,  находящейся в нем, посчитала ее неуместной, и строго запретила выносить мои книги за пределы  общежития, как предметы, отпечатанные за  границей свободной Европы. Вот такого огульного запрета на товар, который мне удалось вывести контрабандным путем и тем самым значительно увеличить книжные хранилища Германии, я не смог оставить без внимания.  Я даже призвал все прогрессивное человечество  к  священной битве против мракобесия, и попросил не обострять и без того, развязанную еще в Америке в начале пятидесятых годов войну против коммунистических ведьм, которых отродясь никогда там и не было. Местом сосредоточения этих политических существ был никому неизвестный Клетенберг и  то раз в году в Вальпургиеву ночь, когда и происходит  санкционированный властями съезд нечистой силы. Но никто из видных политиков

 в открытую не пропагандировал свою связь этим оккультным обществом, потому что получить голоса от этих избирателей   не представлялось возможным.

На все мои уговоры и взыванию к голосу разума, что нельзя отправляться в школу,

не имею на руках хоть маломальского разговорника,  в моем  присутствии рассмотрены не были, а, следовательно, никаких объяснений я   не получил, хотя настоятельно  требовал  получения письменного решения на руки, чтобы оспорить его в порядке кассационной инстанции.

-Ты что не понимаешь, с какими трудностями предстоит Марку завтра нос к носу встретиться? – запугивал я материнское сердце. Ведь собака в немецком языке мужского рода, а не женского как у нас. Это же парк Юрского периода, не меньше.

 От одной этой мысли, мне здоровому мужику становится как-то не по себе. А тут ребенок!  Он один на один должен схватиться с немецкой грамматикой, а под рукой ни одного словаря. Ты его безоружным отправляешься на бой и еще улыбаешься  к тому же  мне. Я не понимаю, и никогда не пойму твоего беззаботного отношения к серьезным вещам.

-Ну, ты же хотел подготовить его к школе и ничего  сам не сделал. Ты сам виноват и никто другой.

-С себя вины я не снимаю, но хочу сказать, что министерство по образованию должно  было нас тоже подготовить. Направить на путь истинный, а тут трах бах  школа в середине августа и будь здоров, короче,  поминай, как звали. Хотя кто тебе сказал, что мы ничего не  успели? Времена и месяцы года мы, кажется, выучили. Числительные до ста несколько раз проходили на практических занятиях. Да, Марк? – я так хотел услышать голос своего ученика, поэтому и попросил его кивком головы одобрить мой

педагогический талант.

-Не помню  я такого – ответил Марк и резонанс от такой вопиющей  несправедливости, всколыхнул все  мертвые фибры моей души, что я чуть не задохнулся от  их такой прогнившей свежести.

-Ты просто забыл? – решил я помочь сыну прилюдно, чтобы все видели, как самоотверженно я отдаюсь своему истинному призванию – педагогике. На деньгах мы   учились с тобой  сначала считать, а затем и проделывать самые простые арифметические действия до ста евро – медленно, как на открытом уроке вдалбливал я этому балбесу, как надо правильно  себя вести. Ну?

-У тебя же никогда не было такой купюры, значит, и изучать мы ее не могли – позорил своего учителя ученик,  не отвечая по существу поставленного вопроса, а вокруг него. Показывая тем самым свою пытливость  в науке,  отрицая все авторитеты и догмы не только на словах, но  и на деле.

-У меня же было в руках и пять, и десять, двадцать и даже пятьдесят евро.

Но это неважно. Ведь каждое евро состоит из ста центов.

-Вот так бы и сказал, что мы изучали числительные на центах, а не на евро.

-Ну, вот что следовало доказать – привел я  обоснование своей образовательной доктрине. По часам  ты тоже ориентироваться можешь, так что в школу  не проспишь, и не надейся. В нашей семье, где всех постоянно мучит бессонница  - это просто немыслимо. Картинки в букваре, опять  же  мы с тобой рассматривали, и редко спорили, осел это из сказки про бременских музыкантов или лошадь Пржевальского, которая вымерла две сотни лет назад.

Так что я как мог, тебя сын к школе подготовил и сил для этого  никаких не жалел.

-Вот именно что никаких – поставили крест на моей преподавательской карьере все без исключения  члены моей семьи, не согласившись с моим последним тезисом, что знания и насилие никак не могут  способствовать всестороннему развитию личности в современном мире.

После вспыхнувшей  научной дискуссии, которая началась вечером и закончилась только сейчас, я уже сидел тихо, поглядывая на последнюю примерку  школьного костюма, который словно  сшитый на заказ, отлично сидел  на сыне.  К серому пиджаку и темным брюкам подходила  белая рубашка, и  веселый детский галстук, навевал на меня чувства  умиления и  нежности,   радости за этот момент, который мы все с таким нетерпением ожидали, и который наступил так быстро и внезапно.

Преддверие  большого и светлого торжества  тихо стучалось в настоящее, но теперь уже мы оттягивали его появление, понимая, что канун его, всегда лучше  дня претворения праздника в жизнь, за которым последует его неминуемый уход в прошлое измерение.

 

 

 

                                                          21

Я давно уже не спал, слыша, как постепенно из дремоты просыпается наше общежитие, и как с каждой минутой все больше открывается дверей, выпуская наружу  человеческие голоса и шаги. Одни еле-еле  шли, другие за это на них покрикивали, считая себя вправе верховодить в  этот утренний час, показывая свое ненужное рвение не там и не с теми.   Привычная суматоха   вела  свою жизнь по распорядку,  ни на йоту не намереваясь отойти от своих  предписанных догм.  Туалет и водное крещение, заполнение ротовой полости зубной пастой и причесывание перед зеркалом, - вот что требовалось исполнить незамедлительно,  и при этом  не перечить лицу, которое наделено над тобой неограниченными правами.  Сонные дети и  нервные родители  наконец-то нашли золотую середину и уже сидели за столом, завтракая  по-деловому, поспешно и невкусно. Кто-то даже чавкал, а я стучал зубами как собственно и всегда.

-Ну, как настроение ученик? – произнес я, ощущая внутри себя то ли страх, то ли пустоту, которая  всегда наступает перед чем-то новым и   неизвестным.

-Ни сколечко – получил  я внятный и просторечивый  ответ.

-Неужели у тебя не трясутся коленки перед встречей с твоей первой учительницей?

А вдруг она окажется такой страхолюдиной, что ни в сказке сказать, ни пером описать!

-А может это будет не она, а он? – предположил Марк.

-Это вряд ли. За свою жизнь я ни разу не встречал учителя начальных классов мужского рода. Одни женщины. Так что заранее готовься преподнести букет цветов, и непременно поцеловать своего учителя в щечку.

-Это еще зачем? – насторожилась Ангелина.

-Так положено по  старому ритуалу, который не нами придуман, но выполнять его мы просто обязаны, чтобы не выделяться из общей подхалимской массы – говорил я как  по написанному.  Только цветов у нас, кажется, нет, и поэтому учительницу тебе придется целовать дважды. Господи – взмолился я к святому отцу на небесах – пошли моему сыну самую симпатичную немецкую учительницу. Не надо самую умную, ну, хоть смазливенькую.

-Цветы как раз есть, я их еще вчера купила – как-то неуверенно произнесла во всеуслышание жена, и это меня насторожило.

-Все-таки ребенку  просто  жизненно необходимо как минимум два родителя – допивая свой утренний  кофе, пропагандировал  я   принципы современной семьи.  Можно  и больше привлечь, конечно,  для выполнения особо важных поручений, но женщина  всегда острее  чувствует своим материнским  сердцем, что про цветы родной отец забыл напрочь. Правда, он про них никогда и не помнил, но это детали, на которые можно  просто закрыть глаза и их просто не замечать. В нашей деревне просто нет цветочного магазина, где можно купить цветы.

А сколько стоит это сельское экибано? – взял я в руке букет, который начал от  моего пристального взгляда тут  же опадать.

-Какая разница. Я не хочу, чтобы при сыне обсуждали этот вопрос. Пойми ведь сегодня для него праздник, и никакие расходы здесь никакой  роли не играют.

-Как раз наоборот. Преподнести цветы с  ценником,  только   это  и покажет наше истинное  трепетное отношение к учителю. Ведь мы не оборвали какую-то  соседскую клумбу, и даже  находясь в романтическом экстазе, не  собрали венок полевых цветов,- мы купили их, то есть потратили часть семейного бюджета на   непредвиденные цели. Настоящий учитель – это должен непременно  учесть, и отнестись  к нам  с любовью и теплотой.

Марк уже   встал из-за стола,  как тут же дедушка его трижды перекрестил, прочитав то,  ли молитву, то, ли заговор от сглаза, потому что при этом священном действии  он еще усиленно плевал по сторонам, как  священник, который разбрызгивает  священную воду на зазевавшихся прихожан.  Бабушка нежно обняло внука как перед дальней  дорогой, которую надо осилить за каких-то   тринадцать лет и  долго не выпускала Марка их своих объятий, так что я уже начал беспокоиться, как бы нам не опоздать на  первых урок.

-Ну, по коням – сказал я трем всадникам, но  их на мое удивление, оказалось целых пять. - Как вы тоже в школу идете? – спросил я своих нареченных отца и матери.

-Странный вопрос ты задаешь зять! Мой внук идет в немецкую школу - отчитал меня тесть.

-Ну, и правильно учиться никогда не поздно. Ведь нам еще предстоят пройти языковые курсы. Только не надо слез, папа. Все наши слезы еще впереди. Успеем еще наплакаться, листая  страницы дневника. Я имею, в виду слезы радости и только их.

Мы уже вышли во внутренний двор нашего общежития,  как   попали в стройный поток счастливых родителей, и их детей, которые недоумевали от блаженных улыбок  своих тятей, ведь школа это не то место, куда стоит отдавать на заклание свое беззаботное детство и неряшливую юность. Но родители, дожившие до своих преклонных лет, так и не поняли главного, что знал самый простой второклассник, который уже хлебнул досыта ученического хлеба.

Мелкий моросящий дождь – один оплакивал этот путь страданий, пытаясь остановить эту траурную процессию еще в самом начале. Но многочисленные зонты  и головные уборы, как непроницаемые щиты  без труда отражали натиск природы,  медленно, но верно продвигались  вперед, не веря ни в какие в небесные   пророчества.

Лишь я, вспомнив  о том, что забыл фотоаппарат на третьем этаже, вернулся обратно, и, не веря в  плохие приметы,  все же посмотрел на всякий случай в серебреное зеркало. Ну, так всегда положено, чтобы ничего экстраординарного    не произошло. Хотя это все предрассудки – рассуждал я, и уже бегом, с прытью иноходца  пытался настичь  мою семью, которой удалось  за столь короткий срок отмахать почтительное расстояние.   Несколько родительских  пар, мне пришлось сбросить с  райского Олимпа, потому что я беззастенчиво брал за руку их чадо, и вел,  как родного сына в школу. Недоразумения, которые возникали по  этому поводу,  быстро разрешались  в пользу обалдевшего ребенка, который не хотел видеть во мне кровного отца, потому что  просто не успевал  ко мне привыкнуть.  Я, конечно же, извинялся за причиненные неудобства, и пытался, как мог искупить свою вину, непрерывно снимая идиллию семейной жизни, но,  к сожалению,   достичь прежней атмосферы  любви и доверия  мне  никак не удавалось. Наверное, потому  что мне все время попадались  ревнивые отцы, которые искали мое сходство на лицах своих детей. Оскорбленные матери устраивали  мне истерики, когда потерявший все ориентиры  ребенок, вдруг задавал такой простой, но насущный вопрос: « Кто в действительности мой папа и кем мне является твой муж?».

Нет, чтобы сразу ответить на него, выпалив выученный ответ и отрепетированный десятки раз, но  эти мамаши, схватив себя  за левую грудь, и пытаясь глотнуть свежего воздуха, широко открытыми глазами смотрели на меня, и эта женская двусмысленность наводила на далеко идущие размышления  в маленькой  голове безгрешного ангела.   Сказки, о нахождении его в  кочане капусты поздней зимой давно  его не устраивали,  а лишь раздражали своей бесхозяйственностью, и расточительностью. Оставить  не прибранными  в поле  несколько гектаров овощей – это было выше его понимания, когда как каждый цент на счету, чтобы все-таки  купить себе заветные карты пакемона.

Только четвертая  попытка в поисках  сына  мне в действительности  удалась,  и я прижал Марка к своей худосочной груди, испытывая ни с чем не сравнимые  чувства, когда   наследник  еще  не пытается оспорить свой фамильный герб и отсудить   при жизни завещателя наследственную массу.  Вот что значит, первый класс и со вторым его сравнивать никак нельзя.  Просто недопустимо в силу  прочитанного от корки до корки  старожилами  школы морально устаревшего  букваря.    

Ну, вот и здравствуй школа  - прочитал я восторженное приветствие на губах любознательных школьников, и тут же пожалел, что владею этим интернациональным языком  в совершенстве, потому что вторая часть монолога звучало уже не  с таким  пафосом. - И еще долго, очень долго я не смогу тебе сказать прощай. А жаль!

Какая-то обреченность слышалась во второй части, разыгрываемой на моих глазах трагикомедии, и я  не знал,  как мне правильно  реагировать на слова из роли, которую знал когда-то наизусть, и в поддержке суфлера на сцене  никогда не нуждался.

В большом актовом зале, который больше напоминал спортзал,  собрались родители и ученики первых классов, где их так настойчиво поздравляли и  просили не забыть свой первый день, что у меня сложилось стойкое  представление,  что нас просто   насильно пытаются заверить в неминуемости победы добра  над  злом, и света  над тьмой.

 Но этот тезис никто и не оспаривал, поэтому рукоплескания со стороны немецких родителей мы дружно поддерживали, правда, с секундным опозданием, как и принято эмигрантам, требующих для себя больше времени,  чтобы сначала перевести каждый тезис, затем его осмыслить, и лишь потом не жалея ладоней, согласиться со всем вышесказанным и  расписаться за каждое слово. Хоть этого от нас никто и не требовал.

Просто уже хотелось сделать что-то приятное,  всем тем, кто устроил нам нечто новогоднего утренника в середине августа. Но вот учеников начали вызывать по фамилиям в центр зала, где уже  каждого ждала его персональная учительница, выбросив вперед руки  для цветочного подношения.

Несколько раз мне казалось, что я слышал свою фамилию, и маршировал вместо сына к самой красивой учительнице, но  меня вовремя останавливали, и просили не ломать Марку   сегодняшний праздник. После того как все ученики нашли свои классы и хотели уже разойтись по кабинетам, для проведения первого урока, лишь  тогда гордый голос моей семьи осмелился заявить о  несправедливости, которая царит не только снаружи школы, но и внутри ее величественных  залов.

-А мы? – чуть не  плакали  родители в нескольких  поколениях, а ученику было как будто все равно. Ни один мускул не дрогнул на его лице,  и это уже была моя школа, которая учила никому показывать  своей слабости, как бы ни было больно.

Удар надо держать – даже если это нокаут.

После непродолжительного совещания среди учителей, и еще раз вслух произнесенной фамилии, которая, кстати,  чаще  всего   раздавалось под  сводами актового зала, но была нами не принята в виду ее нового музыкального звучания и   отсутствия  в ней  какой либо гармонии и красоты. И так  мы  снова не поддались на артикуляционную провокацию, и лишь  когда все буквы фамилии  были произнесены  согласно родовому обычаю, Марк твердой походкой направился  вперед. Без показного рвения он отдал пожилой учительнице букет цветов и получил в ответ   цветной картонный пакет с подарками.  Он занял свою позицию несколько в стороне от общего класса,  с холодным вниманием  наблюдая  за всем происходящем.  Только в коридоре мне удалось перекинуться с ним парой слов и подмигнуть ему.

-Учительница тебе досталась умная, но  в тоже время добрая – сказал я. Зато девчонки в твоем классе красивее, чем в других.

-Ты тоже это заметил? – решил  поделиться своими наблюдениями    мой сын в таком детском гомоне, что я его едва слышал.

-Когда тебя встречать?  – я с ним все как будто не мог наговориться, не понимая, что мне делать в его отсутствии.

Смысл моего существования  так явственно мне открылся сейчас, что я не хотел, и не мог,  разлучаться с ним ни на одну минуту.  Отеческий  эгоизм   заговорил во мне, не слушая ни  никаких разумных объяснений, желая видеть своего сына постоянно: сейчас и навсегда.

Я даже готов был пойти с ним в школу, как некогда мы ходили в детский сад, где мне пришлось и есть, и спать, чтобы на своем примере показать о безвредности кошерного питания, и  уверить сына в   полной безопасности  постельного режима в тихий час.

Что мы только не вытворяли с ним  в период нашего привыкания к социальной среде. Но тогда мы были вместе,  а  теперь он остается один на один…  со своими сверстниками

Но уже  через мгновение  мне удалось одернуть  себя,  признавая, что такие мысли не достойны мужчины, и вообще он ничего не успеет сделать со своими одноклассниками за один школьный урок, который длится всего сорок пять минут. Ну, я же его воспитал, и никто другой. Так что все будет в порядке. Тем более что мы с ним уже договорились, что в первый день он не будет девочек хватать за косы, а мальчиков заставлять играть в войну, где делят противников по-прежнему  на русских и на немцев. Такая классификация  уже давно, слава богу, ушла в прошлое навсегда.

Все должно пройти на высшем уровне и  школа должна простоять еще как минимум несколько лет без капитального  ремонта.

Уже выглянуло из-за туч солнышко согревая вокруг все живое, только счастливые родители слонялись возле стен школы, и просто не находили себе места. Особенно родители родителей голосили о скоротечности времени и ратовали на судьбу,  за то, что в свое время не на должном уровне   изучали иностранный язык, да и то немногое из  минувшего   ими  утрачено навсегда.

Но самый долгий урок в моей жизни все  еще  продолжался,  и ему не было, по-видимому,  конца. Школьный немецкий  звонок запаздывал, и в этом он ни сколько не отличался от всех других звонков на земле. Он до последней  секунды все медлил, тянул   из последних сил жуткую паузу,   расшатывая  и без того нервную систему ожидающих, которые уже во весь голос роптали на лишние две минуты учебного процесса. Лишь после того, как стихийный родительский  комитет решил силой ворваться в школу и вырвать из рук взорвавшихся учителей своих детей, этот электрический  медный  колокольчик подал первые признаки жизни, которые и содрогнули нашу планету до самых ее плазменных  оснований.  Что-то похожее на ура донеслось не ясно издалека, которое начало с каждой секундой нарастать, как снежный ком, пока  снежная лавина не выкатилась на оперативный простор и не покрыла все вокруг чем-то белым.

-Неужели первоклассники тетрадки свои рвут как конфетти  - предположил я вслух свое понимание от  всего увиденного.

-Нет – твердо разуверила меня  Ангелина. Это просто  ангелы закончили свой первый в жизни урок.

-Согласен – улыбнулся я ответ, родной матери одного из такого  сгустка энергии,

которая  со скоростью света двигалась в пространстве. Просто они от счастья рвут  перья  из  крылышек, думая, что новые вырастут  всего за одну ночь. Дети, одним словом.

Но в этой  кружащей лебединой стае   надо было еще, и  найти свою крылатую птицу, которая никак не хотела садиться в свою эмигрантскую  заводь.

-Ну, и где тут наш -  напрягая глаза, искал я в этом танцующем, прыгающем, ползающем балете «Лебединое озеро».

-Не знаю – так спокойно  мне ответила жена, что  я  опешил.

-Ну, а вы, почему не ищите своего внука, бабушка и дедушка? – впервые,  сколько себя помню, осмелился я поднять голос  на эту неразлучную пару, которая всегда ходила за ручку.

-А, тут все наши – услышал я еще один беззаботный ответ из уст демилитаризованного тестя и чуть не пошел на него войной.

-Не волнуйся ты так. Вот наиграется и вернется  к нам – разговаривала со мной теща и утешала, как могла.

-Нет. Ко мне. Я ему все рассказу, как вы тут спокойно сидели, когда он там… там…  и там все  его  обижают…  наверное.

-Кроме тебя, его никто обидеть не сможет, как бы ни старались. Ты ему сколько раз обещал   поездку на море, помнишь! – отчитывала меня жена.

-Какое может быть море в учебный период! – заикаясь, твердил я.  На следующий год обязательно слетаем  к морю или океану, а сейчас об этом и речи быть не может.

-Вот ты всегда такой, все хорошее откладываешь на потом – снова прижала меня к земле  Ангелина.

-Почему всегда. Вот сейчас, например, я даю сыну свободу, и он где-то играет и  чувствует мою отеческую   заботу. И никакими морями она не может измеряться, и океанами тоже. Все что идет от души – только это настоящее, и потому самое дорогое.

Как ты этого не понимаешь?

-Ты говорил,  что научишь его на велосипеде кататься?

-Тоже мне проблема. Даже медведи под моим чутким руководством за две недели  овладевали этим сложным искусством. А сыну и трех часов хватит, чтобы сесть в седло этого двухколесного друга.

-Но для этого надо для начала хоть  велосипед купить, ты не находишь?

-Велосипед мне на шротах еще не встречался.  Вот как найду его, сразу приступим  к езде даже не на двух колесах, а на одном. Или на самокате потренируемся сначала.

-Хватился. Дед давно ему его уже купил.

-А, почему я об этом узнаю только сейчас и где возле стен школы?  Я  бы тоже на нем с ветерком прокатился. Ведь лучше, чем идти с горы, лучше съехать с нее.

-Ты просто неисправим. Правильно Катя  про тебя говорила.

-Это какая Катя, та, что  в город моей мечты нас сопровождала. Так прошу,  не омрачать мой  светлый сегодняшний день, карикатурными образами дня вчерашнего.

Катя не в моем вкусе, и ты это знаешь.  Терпеть не могу  женщин, напяливших на своих мужей шкуру благородных рыцарей. Это же  классическая трактовка современного верного мужа. Меня  она ни сколько не возбуждает и на совершение  подвигов и совершенно не организует. А тебя?

-А мне нравится.

-Так что ты мне раньше этого не говорила. Вот пойду  к Юре  и скажу, что он тебе сильно нравится.

-Ты что дурак?

-Еще какой.  Самый что ни на есть настоящий. Таких даже в  отечественном цирке не осталось.

-Куда же они,  по-твоему, подевались?

-Они все за границей…  на гастролях. А кто-то вообще в эмигранты подался. Ну, хватит о грустном, теперь будем говорить только о смешном и  сытом. Предлагаю ответить сегодня посвящение нашего сына в ученики.

-И как ты это собираешься сделать?

-Я организую веселое застолье, а ты только съестное на праздничном столе. Идет?

-Все еще со вчера готово, умник. И салаты, и закуски, и десерт.

-А мой любимый красный борщ! Забыли? Ну, вот так я и знал. Вещало мне мое сердце, а я не слышал его, или не хотел слышать.

-Кто же  борщ на  праздники ест?

-Я  - пришлось мне нанести себе тяжелый удар в грудь, чтобы обозначить свое кулинарное право. Я один его ем. Мне конкуренты не нужны.

-Ну, я переговорю с мамой, если ты и впрямь его станешь, есть? – все еще сомневаясь  в моей решимости, с недоверием смотрела на меня жена.

-И незамедлительно. Двух мнений тут быть не может.

-Ты же, сколько себя помню, ненавидел его. Что произошло с тобой?

-Я и сейчас его ненавижу, но сегодня такой день, что я готов вытерпеть даже эту  мучительную экзекуцию.

Школа – как ни одно их светских учреждений служит нагнетанию аппетита, а жажду можно утолить только компотом из школьной столовой.

В меню моего времени борщ – это обязательное блюдо, без которого не может вырасти здоровой и всесторонне развитой личности.

 

 

                                                            22

К моим надоедливым  ежедневным вопросам: «Как дела в школе? и  Что новенького в немецкой грамматике?»  Марк снисходительно оставлял без ответа, лишь изредка поясняя мне, что оценки пока не выставляют, чтобы не сразу травмировать  и так расшатанную нервную систему родителей.

Им, то есть нам, давали в этот переходный период  драгоценное время, чтобы  мы могли постепенно расстаться   с утопической   мечтой, что твой ребенок настоящий гений, которому  мешают  лишь злобные учителя,  которые только  спят и видят, как помешать твоему  отпрыску  встать в один ряд с гигантами человеческой мысли.

Ведь у них  в свою очередь были свои родители, которым тоже ничто человеческое было не чуждо, чтобы однажды  после многих лет забвения человеческий прогресс обратил и на них  свое нескромное  внимание. Ведь чтобы вырасти гения, необходимо его как минимум зачать при помощи папы и мамы, а никакого там научного руководителя и еще целой вереницы профессоров и доцентов, которые лезут в соавторы еще не придуманной темы.  

 Тогда я, не доверяя детской  самоуверенности, инкогнито листал его   школьные тетради, где на полях вместо цифр красовались какие-то цветные печати с изображением бабочек и птичек, и маленького человека, похожего один в один со сказочным персонажем Оле-Лукойе.

-А, это что за смешная рожица? – воскликнул я, когда сын  врасплох застал меня на месте преступления с тетрадкой  в руках.

-Ну, это учительница показывает мне, что она довольна моими результатами и благодарит меня за отлично сделанную работу – неохотно, как к отстающему по всем предметам товарищу,  разглядывая меня, сверху вниз поясняя мне, ответ на простую задачу,  теряя  выдержку, втирал  сопливый первоклассник истину человеку с высшим университетским образованием.

-Лучше вместо этой рожицы она бы нам еще один кулек с конфетами преподнесла. Тоже  мне зверинец  в тетрадке устроила. Кстати, там еще что-то осталось?

-Где? В зверинце или в тетрадке.

-В кульке, олух.

-Что?

-Ну, вот всему тебя надо еще мне учить. Зеленый ты еще. И  молоко  у тебя на губах еще не  высохло. Ну, что может быть в кульке со сладостями, как ни конфеты.

-Кроме фантиков там ничего нет. Еще неделю назад  ты догрыз  последний леденец или  уже забыл!

-Что точно я   или ты.

-Ты.

-Так все-таки ты, а не я.  На родного отца наговариваешь, когда он ни сном, ни духом.

-Не пытайся папа  меня снова  запутать. У тебя теперь это так просто не пройдет.

Не забывай, что я учусь уже в школе.

-Ты забыл одно добавление, которое ставит тебя просто на недосягаемый для меня уровень. Ты учишься в немецкой школе, не забывай.

-А в Германии все школы немецкие. Других здесь просто нет и,  преподавание в ней происходит на государственном языке.

-Ты прав как всегда Марк. Но вернемся снова к конфетам. Как говорил Вини Пух, страдая  мучительной страстью к сладкому, что мед если есть, то его сразу, почему-то  и нет. Он как будто испаряется и не оставляет никаких следов, где его надо искать.

 А, вот от фантиков нам надо  поскорее избавиться, и кулек подальше спрятать для истории.  Когда-то его найдут и скажут,  представь, что именно этой цветной картонкой был отмечен лучший ученик современности – Марк – сладкоголосо верещал я  о всемирной славе первоклассника, намекая в недалеком будущем  на получении  им   Нобелевской  премии   за  разборчивый почерк и  втык за грязь, и чернильные кляксы.4

-Когда его найдут, скажут совсем другое и даже спросят – представил новую трактовку археологической находке кандидат   на соискание шведской королевской премии.

-Ну-ну? Не тяни. Не имей такой плохой привычки. Кто что спросит? - пытался я прочесть мысли сына, которые как мне казалось,  витали сейчас высоко над землей.

-Мама спросит, куда подевались конфеты?

-Мама спросит… – как-то сразу  упал я с самого голубого неба в черную гуталиновую  грязь. Мама не имеет права спрашивать  о том,  о чем говорится, в обычном  разговоре между мужиками. Должны же быть и  у нас свои секреты  от женщин.  Ты так не думаешь?

-А что нам есть  уже что скрывать? – ответил  мне  вопросом на вопрос сын.

-А как же! – жужжал я как  майский жук. Это же так очевидно. Вот мама с бабушкой всегда шушукаются,  и о чем они говорят, никто не знает.  И более того, нам это совсем не интересно, кому они в очередной раз промывают кости, потому что есть женские тайны и мужские.

-А причем здесь конфеты?

-Так кто съел конфеты и есть настоящий мужской секрет. Кстати, самый страшный.

 Так что смотри не проболтайся.

-Что я девчонка, чтобы всем направо и налево говорить, что у моего папы скоро будет кариес от чрезмерного употребления сладкого.

-А как зовут эту девочку, которая машет языком во все стороны света? –  умышленно пошел я на провокацию, чтобы узнать новые подробности о личной жизни Марка.

-Ну, Мишель предположим.

-Она учится в твоем классе?

-В параллельном.

-И давно ты в нее влюблен?

-Очень надо.

-А какая она из себя? Опиши мне ее.

-Какая? – задумался на мгновение  Марк. Обыкновенная.  Две косы и два глаза.

-Я понимаю, что не три глаза, но все-таки. Чем выделяется она   на общем фоне?

-Она дружит с Клаусом, и это мне совершенно не нравится.

-Ну, тогда отбей Мишель у Клауса и все.

-Ты думаешь?

-Что тут думать! Тут действовать надо. Завтра же и приступай к осаде этой неприступной крепости. Она русская?

-Нет, немка.

-Немка! Тогда твоя задача  значительно осложняется. Понимаешь сынок,  ведь  женщины любят, когда им говорят в любви на их родном языке, они его понимают лучше. Так что может, стоит и обождать с  Мишель, покуда ты в  немецком языке не достигнешь поэтического  совершенства.

-Язык для меня не проблема. Ты лучше расскажи, что ей надо сказать.

-На немецком? – ужаснулся я.

-Ты папа мне на русском скажи, а я все переведу сам.

Тут я задумался на несколько минут, вспоминая, что же говорят в таких случаях, и какой порядок действий  более правильный: сначала целовать в щечку  и признаваться в любви на  бесконечный срок, или  бубнить  классический текст своей пассии и только затем лобызать ее и вести под венец. В моей голове эти две точки зрения на счастливый брак смешались в едино, но  помочь сыну, я так и не смог, потому что в наш мужской разговор как нимфа из воды вошла женщина. Она стала что-то  лихорадочно искать, пока не утомилась в поисках не известного.

-Ангелина может тебе помочь? – решил я прийти на выручку женщине, которая  переложила уже все мои вещи в дамский порядок, который меня просто ужасал своими правильными геометрическими фигурами.

-Помоги! – сказала всегда многословная  жена и замолчала на первом же слове.

-По таким характеристикам очень трудно искать предмет или вещь, но я так и быть  попробую. Может зимние сапоги, ты решила одеть в начале сентября?

-Нет.

-Ты не торопись и  хорошенько подумай. Может все-таки они и есть вожделенный предмет твоих поисков?

-Сапоги мне не нужны. Отстань.

-Я бы с удовольствием это сделал, но  мне действительно уже стало интересно, что же мы, в конце концов, ищем. Быть может банный халат  без пояса?

-И банный  халат с поясом меня тоже не интересует.

-А вот меня в отличие от тебя волнует, куда девался пояс, и почему ты ходишь, едва запахнувшись из душевой без него?

-Это что допрос?

-Нет, это пока вопрос, но, который в очень скором времени  может перерасти в большую проблему.

Мы с сыном уже спокойно со стороны наблюдали за поиском чего-то очень важного и, наверное, жутко дорогого.  

 -Марк, твоя мама ищет клад, и в этом заблуждении  она с нами, по-братски, поделиться кажется,  не хочет. Ну, тогда и пусть ищет его одна, в одиночестве.

Я взял сына за руку, чтобы он не видел, как люди погибают за металл, чтобы  прогуляться с ним.

-Постойте – кто-то жалостливо крикнул нам вслед, и мы решили задержаться на неопределенной время. Вы кулек с конфетами не видели? Я его спрятала от…, а вот теперь найти не могу.

-Ай-яй-яй. Спрятать так, чтобы  уже самой не найти. Вот это по-нашему. Прямо Цербер на  сундуке с сокровищами. Ну, надо тебе  все-таки  помочь! Марк ты нигде не встречал  запыленные конфеты, срок давности, которых давно уже  прошел.

-Зачем мне грязные и просроченные  конфеты? Я не видел.

-И я таких  конфет тоже никогда не видел, и не ел.

Уже  втроем мы начали поиски мифических конфет, но сказка так и осталась сюжетом, который никогда не воплотится в реальности.

-Их нигде нет – сделал я заключение, когда каждый угол был нами  методически и досконально обшарен.

-Странно – сказала жена.

-Но если конфет нет, то можно предположить, что их никогда, и  не было – философствовал я. А чего в природе не существует, то и найти его просто не представляется возможным.

-Я же отлично  помню, что положила  кулек с конфетами на шкаф – медитировала сама с собой рассудительная женщина.

-Кто же прячет конфеты на таком открытом месте.  Да, любой мог заглянуть к нам, и тащить каждый раз одну конфету, затем другую, а потом и цветным кульком не побрезговать. Эх, ты!

-Да,   кому нужны твои конфеты!  Мне картонка нужна. Я хочу отправить посылку в Москву для сестры и племянницы.

 -Так конфеты не являются все-таки предметом твоих поисков? – уточнил я из праздного  для себя  любопытства, истинную расстановку сил на карамельном фронте.

-Да, нет же.  Я бы еще столько же,   вам конфет купила, ешьте на здоровье и ломайте себе зубы, если вам себя не жалко.

-Вот мне себя никогда жалко не было, а  тебя всегда. Так что ты о картонке говорила и ничего кроме нее тебя не интересует?

-Ну, сколько можно повторять одно и тоже.

-Тогда все в порядке. Где-то  ее я  видел… пустую? Так вот же она – сначала  осторожно я вытащил ее из-под подушки, и лишь затем произнес  свою коронную фразу.

-Ты прямо как факир – удостоился я заслуженной похвалы за свой удачно проведенный трюк.

Ангелина быстро схватила ее и провалилась  в  космическом пространстве, чтобы материализоваться на первом этаже семнадцатой комнаты. После быстрого женского появления, и еще более стремительного его  исчезновения  мне с трудом пришлось налаживать контакт с сыном на его животрепещущую тему.

-Главное, когда будешь объясняться  с нашей немецкой подругой,  смотри все время в ее глаза, и четко с интонацией говори каждое слово. Но не переиграй, потому что женщины тонко  чувствуют, где  чувственная ложь, а где сердечная, правда.  

Ну, кажется свой великосветский опыт, как охмурять  прекрасных дам,  я передал сыну не только на словах, но и по наследству, так что за завтрашний день я был совершенно спокоен и ждал только хороших  новостей на западном фронте настоящих чувств.

Первая влюбленность – это прекрасно. Что же может быть прекрасней этого завораживающего чувства, – размышлял я, и ни каких достойных сравнений для него не нашел, пока цинично не развенчал его со вторым, второе с третьим, третье с четвертым, пока не закончил свое исчисление на втором десятке римских цифр, которые как древний амфитеатр с колоннами простоит вечно в нашей памяти.

 

 

 

                                                        23

Прошел уже целый месяц, как сын ходил в школу, и мы всей семьей его провожали и встречали такой же многочисленной толпой, допытывая на ходу обо всех совершенных  им подвигах, ревниво решая, кому,  чем  и сколько раз его кормить.

В святое школьное время, когда все учащиеся занимались, а учителя преподавали, мы с женой, как отпетые хулиганы  прогуливали уроки, то, подолгу резвились  в постели, то медленно бродили по живописным местам Клетенберга,  который в осенней печали были еще прекрасней. Может, только сейчас  мне удалось  рассмотреть его сельский натюрморт с полями, убегающими вдаль за горизонт, где там, словно отары тонкорунных  овец под охраной двух пастухов луны и солнца  паслись белые облака, с каждым днем набирая свой  вес. И однообразный на первый взгляд   пейзаж леса,

открылся мне совсем по иному, когда я зашел в хвойный полумрак, ступая по пушистому и мягкому ковру,  не зачерпнул воды из его прохладных и голубых ручьев, не нежился в световых перепадах лиственного бора, освященный  его распятием на деревянном кресте.

Золото и багрянец   грудами лежало уже под ногами, и его было так много, что оно просто потеряло свою ценность для мира людей, которые столетиями кровью и мечом сколачивали  свое достояние.

Еле слышно двигаясь в этом великолепии, хотелось ни говорить, ни слушать, а просто вдыхать этот кристально прозрачный воздух, который пьянил  мое  эмигрантское сердце. Но…

-Сергей я к тебе обращаюсь или к этому пню? – кто-то раздосадовано пытался заговорить с неживой природой, и услышать ее мертвый голос.

-А?

-Ты где? Ау – крикнула мне на ухо жена.

-Зачем ты так кричишь? –  только сейчас пришел я в себя. От  твоего  вопля у меня

чуть не лопнули барабанные перепонки. Я и так все хорошо слышу и не надо так перенапрягаться, а то, голос сядет.

-Тебе не кажется странным, что…

-Прости, ты что-то сказала? – снова утерял я драгоценную нить разговора, которая

обычно тянется  от незамолкающей жены к глухонемому мужу.

-Спустись с небес на грешную землю и все тогда поймешь – инструктировала меня Ангелина, как без парашюта быстро и мягко произвести посадку на планету – земля.

-Уже. Так что за странности преследуют тебя?

-Я вот давно заметила  такую особенность, которая мне  просто покоя  не дает. За тобой постоянно следуют два человека, которые  к тому же ссорятся между собой.

-Какие два человека? – удивился я. Что за ерунда! Тебе просто  показалось.

-Ничего не показалось. Они всегда ходят за тобой  буквально по пятам. Стоит тебе выйти на прогулку, они уже тут как тут.

-Заклятых врагов  в Германии я завести еще не успел, так что услуги киллера

оплачивать некому. Завести охранников мне не позволяет мой социальный статус, и все это женские бредни.

-Ты мне не веришь?

-У тебя просто разыгралась фантазия и все – успокаивал я  свою жену, чувствуя к ней жалость, как мужчина смотрит на женщину, понимая свое умственное преимущество над внешней красотой.

-Тогда осторожно посмотри налево и сам убедишься в правильности моих слов. Двое мужчин уже два часа ходят за нами.

-Впервые слышу, чтобы привидения являлись парами, да, еще в светлый солнечный день. Это все галлюцинации.

-Ты хочешь сказать, что я с ума сошла?

-Ничего я не хочу сказать. Но показаться врачу не помешало бы, ведь это посещение для нас бесплатно.

-Ну, вот сейчас их так хорошо видно. Ну, же! Поверни голову сам или я сверну тебе шею – нервно отреагировала жена на мою заботу.

-Хорошо – выдохнул я. Только ради тебя, я изменю своим принципам, и посмотрю назад.

Это неспешное движение, когда, не меняя  месторасположения тела, твой кругозор  увеличивается в одной плоскости на 180 градусов, а в другой падает до нуля, я и произвел, как меня настойчиво и просили. Но мой горизонт был чист, и никаких двух мужчин я просто не увидел. Я даже улыбнулся на шутку жены, на которую так  опрометчиво купился.

-Один ноль – сказал я. Надо же, а  я ведь почти поверил, что нас преследует двое мужчин. Хотя за чем я им, не понятно?

-Ты их не увидел, потому что они скрылись за угол. Ну, кто так оборачивается!

-Ну, ты же сказала медленно. Вот я и  сделал все, как ты просила.

-Я не просила тебя, танцевать, брейк дан-с,  для шеи. Ты двигался словно заторможенный

 железный робот на дистанционном управлении, со старыми батарейками.

-Как бы я не двигался, мне никогда не успеть за привидением. Это же бесплотный дух, а я широкое и громоздкое тело.  У нас разная весовая категория, понимать надо.

Мы снова двинулись вперед,  но  уже я вел за руку женщину, так как боялся  за нее.

Но она все время крутилась вокруг своей оси, желая мне доказать в существование мужских духов на земле. Это бесконечное заглядывание за спину, вскружило и мою трезвую голову, и в глазах  забегали, подчиненные броуновскому движению черные точки.

-Это у тебя от голода – как врач ставил я свой вердикт пациенту. Сколько можно истязать себя диетами. Ты должна хорошо поесть и все твои наваждения пройдут сами собой. Главное налегай на витамины, которых больше всего в овощах  и фруктах. Посмотри на свое лицо, оно же скукожилось как апельсиновая корка.

-Не может быть – вытащив маленькое зеркало из полевой сумки, стала себя разглядывать женщина.

-Один один – продолжил я  арифметический счет незаконченного футбольного матча.

Пока в мире торжествует ничья.

Но Ангелина по-прежнему смотрела на себя, не обращая никакого внимания на мои точные   подсчеты.

-Ну, вот, что я говорила, они опять появились.

-Но мы же  договорились, что привидений не существует, а ты вновь за старое принялась. Мне что опять надо повернуться, чтобы никого не увидеть.

-На этот раз тебе следует лишь посмотреть в зеркало, чтобы убедиться в моей правоте.

Вот они, как на ладони.

Бросив мимолетный взгляд на отраженную реальность, и  лишь  немного изменив угол его преломления, я в действительности увидел двух духов, которые не плыли по воздуху за нами, а крадучись шли, переговариваясь с собой.

-Ну, что убедился? – торжествовала женщина. У меня глаз – алмаз.

-Убедился, что никаких духов нет и быть не может. Это же Паша и Берлим! Ты что их не узнала?

-Чтобы узнавать мужчин, надо как минимум их сначала знать, а нас никто не знакомил.

-Сейчас я все устрою. Эй, мужики – закричал я привидениям, которые  тут же попытались скрыться в  близлежащем кустарнике.

 Но этот карликовый лес хоть и  не мог по высоте равняться со столетними деревьями, но по прочности не уступал кирпичной стене. Духи пытались несколько раз пройти через нее, но неизменно откатывались назад, как морские волны перед каменным утесом. Уставшие и поцарапанные  они решили вернуться из лесной чащи в свет, приветствуя меня по имени и отчеству.

-Вот нежданная встреча!

-Да, кто бы мог подумать. Встретиться и где! – первый пришел в себя Берлим, но тут же замолчал, пока не выпалил из себя, первую же пришедшую ему в голову сногсшибательную  мысль, которая могла сбить меня с охотничьего следа.

 А, мы тут грибы собираем! – сказал он.

-Что прямо на асфальте? – вступила в мужской разговор женщина.

-Ну, почему на асфальте! – пришла уже  очередь Паши сказать что-то вразумительное и толковое. На асфальте грибы не растут. Что мы дураки искать их здесь. Грибы обычно в лесу растут.

-Ну, а где тогда ваши лукошки для грибов? – устроила допрос жена. Или вы без них ходите в лес.

Привидения, застигнутые врасплох этим обидным для них подозрением, от негодования даже спрятали за спиной свои руки, чтобы попытаться обмануть хитрую женщину, и выдать их  за заплечные рюкзаки. Но эта уловка духам не удалась, и они приступили мучительно искать новую трактовку своих грибных мучений, но так ее не нашли.

-А вы бы в карманы грибы положили! – то ли издевалась, то ли наставляла на путь истинный Ангелина, и  мне пришлось подсказать мужикам выход, который показался мне самым приемлемым.

-Вы, наверное, свои полные лукошки оставили в лесу, а сами пошли за тележкой. Не тащить же такую тяжесть на себе! Ведь так!

-Точно. Как раз это мы и имели в виду – благодарил за помощь Берлим.  Просто я  от рождения такой косноязычный, что не сразу мысль могу сформулировать.

-А я с детства стеснительный – вторил ему Паша.

-А я домой хочу – вдруг вырвалось у меня из груди мое самое  заветное желание, и которое  как птица полетела на юго-восток.

Это  душевное невольное откровение сблизила все стороны грибного диалога,  которые нежно попрощались друг с другом, пожелав удачи в собирательном деле.

-Тоже мне  грибники нашлись – лишь жена все еще находилось под впечатлением от такой встречи, ни капли, не поверив в мирскую историю, рассказанную ей двумя мужскими привидениями.

-Ты как всегда права. Никакие они не грибники. Они охотники за удачей птицей счастья аквамарин.                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                            

-Что это за птица такая?

-Это синяя птица удачи в иносказательном смысле, а в жизни она имеет вполне определенные автомобильные номера.

-Может, ты расшифруешь мне твое послание? Ведь я так ничего не поняла!

-Как-нибудь потом – попросил я об отсрочке своего закодированного послания потомкам.

-Ну, пошли! – сказала женщина мужчине.

-Куда? – не понял я.

-Как куда. Ты же сам хотел. Домой.  

-Что прямо сейчас и отправимся -  как ребенок обрадовался я. А это возможно?

-Кажется,  наше общежитие и на ночь не закрывается, а сейчас и только два часа дня.

-А разве наша казарма или лагерь по казенному, может быть домом? Никогда.

-Ну, а что такое дом, ответь?

-Дом – это мама, которую я не видел уже целую вечность.

-Ты же только сегодня ее видел, и даже разговаривал с ней, и вы  обсуждали меню на целую неделю.

-Опять  я имею дело с человеческим заблуждением. Твоя мама – это моя теща. А, мама всегда одна. Это же так просто.

-И чем же тебе моя мама не угодила? Что не так?

-У тебя отличная мама, а у меня золотая теща, но  все это не то. Как рождение у человека одно, так и мама всегда измеряется  в единственном числе.  Я хочу к своей маме.

-Ну, давай еще поплачь.  У тебя это отлично  получится. Заканючил. Не мужчина, а тряпка. Ну, и мужчины пошли: то грибники без грибов в карманах, то хлюпики - сынки, оторванные от  материнской груди, то черт знает что.

-Так – взял я себя в руки. Спасибо вам мадам за отличную прогулку, и на сем больше вас не смею задерживать. Прошу  раз и навсегда  забыть  мои откровения, навеянные тоской по Родине. Был не прав. Смалодушничал.  Этого  со мной, по крайней мере, в вашем присутствии  больше не случится. Aufwiedersehn.

-А,  ну еще раз повтори, то, что сейчас сказал?

-Что весь этот театральный диалог? Так я его теперь и не вспомню. Правда, не плохо  он звучал. Вот никто меня не записывает, как будто не верит, в мое величие. Это я по школе Станиславского, и по пьесам Чехова учусь, как  растрогать любое каменное сердце. Эх, мне бы в  драматический театр, там бы я засиял  непревзойденной величиной. Супер-стар. Так с какого момента начнем: с начала или с середины?

-Начни с самого конца.

-А что в конце было? Я уже и не помню. А, кажется – пока –tchus.

-Нет. Ты сказал Aufwiedersehn.

-Я сказал? Ну, а чем тебе пока не устраивает.

-Пока – это пока. Так обращаются друг к другу малознакомые и совсем чужие люди.

 А вот до свидания – это уже  многое  говорит о личном, если хочешь даже,  интимном.

-Ничего я не хочу. Просто вырвалось. Это ляпсус-с.

-Жаль. В коем  веке ты стал говорить на немецком, и то по ошибке.

-Кто я говорил на немецком. Я? А, ну, да, да.  Конечно. Как я мог сам забыть. Ну, ближе к делу. И так начнем.    Спасибо вам мадам за отличную прогулку, и на сем больше вас не смею задерживать. Прошу  раз и навсегда  забыть  мои откровения, навеянные тоской по Родине. Был не прав. Смалодушничал.  Этого  со мной, по крайней мере, в вашем присутствии  больше не случится. Leb Wohl. (Прощайте.)

-Ты что специально выучил слова, которые предвещают долгую разлуку? – как на врага посмотрела на меня Ангелина.

-Так эти слова и учить не надо. Они сами цепляются к тебе как репей, хоть ты и пытаешься их оттащить от себя. Но все бесполезно. Это сорняки в немецкой грамматике растут, как хотят и где хотят. Даже вкус на языке от них как-то неприятный и одурманивающий.

-Может  это никакие не растения сорняки, а грибы? Поганки, например. Мухоморы. Ложные опята. Их  кто-то  съел и отравился уже.

-Отравился с летальным исходом или все-таки спасли бедолагу? – спросил я, потому что только вчера я один ел грибной соус из пакета «Маги» или «Галина Бланка».

-Не знаю. Вскрытие покажет.

-Я так и знал, что нельзя  кому не попадя доверять собирать  грибы для меня. Ведь они это сделали спустя рукава. Тяп-ляп. А может специально.  А мне умирать теперь от этих грибов в нечеловеческих муках. Хороши же эти  производители! Гиганты гастрономической промышленности. И зачем я ел этот соус. До сих пор не могу себе простить, что три раза добавку просил. А все твоя мама!

-Опять мама? – всплеснула руками Ангелина.

-Конечно, твоя мама. Моя теща просто угождает  мне в чревоугодии, а я,  находясь униженно подчиненном состоянии, а по-простому  сказать в голодном,  чтобы не обидеть твою маму, соглашаюсь на все. Она же все-таки  самый родной тебе человек.

-Хочешь,  я что-то сама приготовлю?

-Не надо – отрезал я сразу жену от кухни. Ты не сможешь. Оставь это маме, потом что это дело она любит и умеет готовить. В отличие от тебя. Ведь ты хоть и умеешь готовить, но не любишь этот утомительный   процесс, когда все надо тушить на медленном огне. Ты же, как сталевар оперируешь объемами,  и себестоимостью.

Тебе нравится, когда все горит, булькает, скворчит, убегает, разлетается вокруг пылающими искрами.  Одним словом ты варишь не борщ, а сталь. Тем более без защитной каски. А это правилами технической  безопасности  строго запрещено.

Как папа? – неожиданно для жены я перешел на другую тему, потому что сильно увлекся с прежним своим докладом. Когда операция?

-Через два дня. Доктор уверен, что после операции  ему станет лучше.

-Ну, значит так и будет. А пока мы должны создать ему все  условия,  чтобы  после больницы ему захотелось снова вернуться к нам.

-Что ты имеешь в виду?

-В больнице знаешь, как кормят, а какой там улыбающийся женский персонал. Все сами сделают и даже спасибо говорить не надо.  Сказка. Рай небесный.  А после Эдема так тяжело  снова  привыкать жить в  аду. Только не надо больше ни о чем  меня переспрашивать – замахал я головой, когда жена только открыла рот для дальнейших разъяснений. Я сказал то, что сказал и больше повторять ничего  не собираюсь.

 

 

 

                                                  24

Без происшествий прошло субботнее утро, и даже день, и наступил  вечерний шабат, но семейная атмосфера на первом этаже  оставалась натянутой и напряженной.

 Никто вслух  не говорил о предстоящей операции, но все думали о ней, не в силах сдержать свое больное воображение. Люди в белых халатах уже склонили, как можно ниже свои головы, чтобы получше рассмотреть обнаженное тело тестя, и острый как самурайский меч скальпель вознесся над ним. Оставалось только вонзить  хирургический инструмент в святая святых всех мужчин, чтобы пролить алую кровь на белый алтарь  кафельного пола.

От такого ужаса я закрыл глаза, потому что больше не мог спокойно смотреть на рутинную работу служащих министерства по здравоохранению.

Врачи – это элита среднего класса при капитализме, но мне никогда не хотелось примкнуть к ней, и даже сидеть с ней  за одним столиком,   чтобы выпить по чашечке кофе тоже не вызывало приятных эмоций. Потому что доктор тут же приступает к своим запугивающим обязанностям,  типа покажите язык, или  вытяните руки перед собой  и попробуйте мизинцем дотронуться до кончика своего носа. Это вроде и не трудно сделать при среднестатистической длине языка и орлином клюве. А если все наоборот. Ну, куда скажите девать мой шепелявый  язык, который как тело анаконды,  то, вываливается  и ползет  на всю длину строительной рулетки, то сворачивается  голубыми кольцами и ждет из засады, на кого накинуться на этот раз. А нос!

У меня ведь он такой маленький, что попасть в него, не имея  цейсовской  оптики, как например, на  снайперской  винтовке практически нельзя. Даже с десяти метров вы промахнетесь, и вместо кончика  попадете мне в голову  и размозжите ее.

 Я не говорю уже о красных глазах, и серых мешках под  ними,  которые вызывают у эскулапов  стойкое подозрение, уж,  не вампир ли вы, или не дай бог не серийный маньяк, хотя для науки  и  для защиты еще одной  докторской степени   можно и  пожертвовать несколькими неизлечимыми больными.

 Любая дурная привычка сделает меня вечным пациентом частной практики, а разделенная любовь к сладостям навечно укроет  для меня целый мир, который будет скрыт за железными воротами и  высокими стенами сумасшедшего дома.

Был бы человек, а болезнь для него всегда найдется – громко, как будто только для меня  в тишине звучал гимн всех лекарей  на земле.

Но я,  хоть и  подавленный  семейный духом, все же осмелился возразить ему: Никогда.  Ты слышишь,  ни за что!  Я не лягу добровольно  на  хирургический стол. Мое тело не достанется медицине, как бы она мне соблазнительно не улыбалась, и не совращала с истинного пути.  Моя плоть останется девственной, то есть не тронутой ни кем.

-А твоя живая плоть мне и не нужна – кто-то из светил науки уже стал мне аппелировать, чтобы защитить свое  ремесло, которое по праву многими поколениями католических пап и православных митрополитов называлось бесовской.

-То есть как не нужна. Вы серьезно?  

-Определенно. Повторяю,  ваше живое тело нас не интересует. Только труп… и  ничего другое.

-Чей труп? – перепросил я.  Мой?

-Это уже не важно: твой, мой, его - какая разница! Труп – это мертвая материя, которая уже никому не принадлежит.

-Ну, и ну. Ну и врачи пошли. Нет, чтобы спасать мою  эмигрантскую жизнь, так вы ее решили  побыстрее  прикончить. Вы  что все решили на моей смерти разбогатеть?

-Кто мы?

-Вы. Люди в белых халатах и частное  медицинское страхование. Повторяю.

 Не выйдет. Я живым не сдамся. Не на того напали! Ой, что-то в правом боку кольнуло – почувствовал я первые симптомы, которые наступали у меня постоянно при долгом общении с  людьми, чьи истинные лица  были спрятаны  под белой маской.

-Что печень?

-Нет. Селезенка. Вам то до нее, какое дело.

-Ну, это же печень.

-Пусть хоть сердце стучит у меня с правой стороны, не важно. Из моего тела вы труп никогда не сотворите. Аминь.

После святого слово, которое обозначает, так тому и быть, мои медицинские видения сгинули без следа, а я по-прежнему остался сидеть на стуле в субботу вечером на первом этаже в комнате семнадцать нашего общежития.

Но когда нет внутренних сил, а вдохновение никак не приходит,  чтобы сломать тягостную тишину, которая  похоронным набатом звучит в твоем  сердце, то надо  просто  следовать внешним раздражающим факторам, чьи  действия  так быстро,  и   до не  узнаваемости могут изменить все  вокруг.

-Он приехал. Приехал. Наконец-то – повторяло человеческое  эхо, разбуженное ото сна.

-Что опять огненный  Саша пожаловал к нам из Эрфурта? – спрашивал я свою жену, немного завидуя его народной славе.

-Не знаю. Пойду, посмотрю – ответила Ангелина и пропала на несколько минут.

Я уже начал беспокоиться слабому  женскому восприятию на мужские чудеса, как жена  вернулась, улыбаясь мне таинственной улыбкой «Джоконды».

-Он действительно приехал – повторяла она раз за разом.

-Кто Саша? – пытался  я узнать наверняка, что связывает этих двух близких мне людей.

-Нет.

-Тогда кто?

-Я же говорю тебе, он приехал.

-Цирк что ли приехал?

-Ничего ты не понимаешь. Цирк к нам давно приезжал, а один клоун так и остался.

-Ну, это уже ближе к истине, но еще далеко то реальности. Так кто все-таки кто к нам, на ночь, глядя, приехал?

-Русский магазин.

-Вот те на. Русский магазин приехал, а мы его совсем не ждали. Но готовились, правда, мама? – спросил я свою тещу.

-Конечно. Ты же любишь халву?

-Халва… халва… халва – вспомнил я о  деликатесах из своей прошлой жизни, и эти слова пронеслись во  мне, стучащей дробью  в висках повышенного давления.

-Тебе сколько килограммов купить ее? – спросила меня  пожилая, но такая щедрая женщина,  живой эталон на земле времени и весов.

-Один – от неожиданности ответил я, потому что  скромность жила во мне сама по себе и умирать в скором времени, кажется, не собиралась.

-Ну, один так один.

-Один. Да больше мне не съесть. Но ведь сын тоже любит ее. Значит уже два.

Ангелина вместо двух ложечек сахара по утрам  в кофе  предпочитает тарелочку с этим восточным лакомством. Итого три. Вы не брезгуете сладкими паузами. Уже четыре.

И папа…

-Я сладкое не ем. Так что на меня можешь не рассчитывать.

-Халва – это не борщ – инструктировал я как можно деликатнее слепого фанатика горячей русской пищи.  Ее не едят, так  как это  просто невозможно. Ведь халва тает во рту, и в ней нет ни граммы красной свеклы. Вы уж мне поверьте. Так на вас брать  персональный килограмм или…

-Или.

-Ну, тогда четыре килограмма – сложил я все числительные воедино.  Больше нам ни за что не осилить.

-Хорошо. Четыре так четыре – легко согласилась теща с моими математическими подсчетами.

-Ну, и себе, пожалуйста, ни в чем не отказывайте. Берите краковской колбасы столько, сколько сможете унести.  А если тяжело будет, то зовите на помощь. И про кровлянку не забудьте. Я ее  обожаю.   Хорошо бы и палочку московской колбасы. Сальца деревенского прикупите. Пельменей русских. Салатиков украинских, армянских  специй, молдавской брынзы, белорусских маринованных грибочков, балтийской селедочки, грузинского лаваша, и среднеазиатских сладостей. Я полностью доверяю вашему вкусу.  Ну, короче берите все.

-Может еще что-то? – глупый вопрос задала Ангелина,  на который я поначалу даже отвечать не хотел, потому что слово «все»  и так заключало в себе всю бесконечность съедобного ассортимента, и больше не подлежало расширительному   толкованию.

-Ну, еще по мелочи. Так для согрева старческих костей. Говорят, что водка, хороша не только для  внешнего растирания, но и для внутреннего употребления.

-А что вам с папой на закуску купить?

-Ничего. Ведь  купленных продуктов в русском магазине хватит и на нас. Надеюсь.

Наконец-то мужчины остались наедине, но вот что делать  тет-а-тет никак не могли придумать. Наш дружный ареопаг просуществовал не долго,  и вскоре распался на составные части, которые друг за другом устремились в поисках деликатесов.

На улице было темно как поздним осенним вечером в сельской местности, но многолюдно, как в центре столицы среднеевропейского государства. Белый маленький автобус, приспособленный под разъездной магазин,  приковывал всеобщее внимание, как памятник архитектуры прошлого тысячелетия, находящийся прямо под открытым небом.  Огромная  одухотворенная  очередь стояла к нему, жаждущая поближе прикоснуться к  прошлому историческому наследию, по-видимому, уставшая в современном мире найти достойные образцы для подражания.  Сейчас как никогда, пожалуй, четко прослеживалась в сердцах этих людей истинная  любовь к старине, и каждый мог считать себя истинным ценителем древности. Но если в настоящем  музее ничего было нельзя приобрести даже за наличные  за деньги, то русский магазин был более демократичен и не ставил никаких препятствий в осуществлении желанной мысли. Каждый выносил из него то, что ему приглянулось, от чего он не в силах был оторвать свой голодный и  хищный взгляд, и что помнилось ему, еще из прошлой своей жизни.  

Колбасы и рулеты, балыки и копчености, рыба и икра, крестьянское масло и сыр, конфеты и кофе, печенье и спиртные напитки – вот далеко не весь ассортимент, который просто чудом смог уместиться   в этой продуктовой лавке на колесах.

Опять же не надо забывать об открытости, и если хотите откровенности  покупки, на глазах своих бывших соотечественников.  Когда  все освещение составляют несколько  высоких фонарей и свет, который шел от аккумуляторных батарей автобуса, то очень трудно скрыть свои  кулинарные пристрастия, а главное, во сколько они обходятся эмигрантскому бюджету.  Но сейчас было не то время, когда надо и нужно  экономить, просто пришло время отдавать прежние долги, и процентная ставка здесь уже не играла никакой роли. Находясь под неизгладимым  впечатлением предыдущего  покупателя, который из последних сил, нарочито  показывал  свою  родословную любовь к роскоши и  умением жить на широкую ногу. Новый приобретатель, в свою очередь обремененный исторической памятью прошлого ссорил деньгами на право и налево.

 И его можно было понять, потому что его собственные  куры перестали клевать золотое пшено, а петух подавился и скончался от самородка  с размером в человеческий кулак. Следующий  покупатель был тоже не промах, и  закупил продуктов один, как два предыдущих вместе взятых. Я уже подсчитывал в уме,  сколько будет стоить следующая потребительская  корзина, которая должна была равняться ни больше, ни меньше  государственному долгу Германии.   Мне уже так хотелось исполнить свой прямой гражданский долг, и  руки прямо чесались  написать донос в финансовое ведомство на всех тех лиц, которые прошли перед моими глазами, как перед скрытой камерой. Но тут   я увидел своих, которые стыдливо подошли к прилавку,  безропотно отстояв  свое право облегчить семейный кошелек на всю  сумму золотовалютных резервов, который по крупицам  собирала десятилетиями.  

И я бы его написал анонимку, но к счастью для фискальных органов,  прилавок  русского магазина опустел, и как  во времена переходного периода представлял  собой жалкое зрелище. Продуктов  почти не было, да и те выглядели, как будто их возили с  прошлогодней   пасхи, и никак не могли продать.    

Гордое стояние женщин  перед бывшим изобилием меня потрясло  до самых  основ, и я поспешил им на помощь, чтобы выбрать из всего  самое необходимое.

-Мы берем икру и коньяк – сказал я.

-Какую икру красную или черную? – получил я уточняющий вопрос, и опешил перед таким богатым выбором.

-Но черная икра запрещена к продаже,  на сколько мне помнится.  

-Разве – изумился продавец.  Я ничего об этом не слышал. Но я не буду спорить, потому что привык верить людям на слово. Так какую все-таки будите брать?

-Так как мы законопослушные эмигранты,  то возьмем у вас красную икру со сроком хранения как минимум два года, и  заводской коньяк.  Если таких продуктов у вас нет, то прошу считать мое предложение не действительным. Во избежание недоразумений и  применения  правовых санкций  прошу быть со мной предельно искренним и правдивым.

-Вы мне еще про права потребителей расскажите, а то я их не знаю – вступил в полемику со мной средних лет мужчина,  в тоже время, не переставая  методически перебирать железные банки с икрой и  нужной для меня датой.

Такая баночка вскоре  нашлась, а вот настоящего коньяка как не было, так   никогда и  не будет в русских магазинах.   Потому что  это просто  не рентабельно выдерживать коньяк  нескольку лет в дубовых бочка,  тогда  как водка  готова к продаже   сразу же    после соединения  спирта и воды в нужной пропорции.

 Я  заносчиво оплатил наш заказ, размахивая  несколько минут перед этим,   банкнотой в десять евро, как кумачовым союзным флагом, все, не решаясь их бросить  на прилавок,  или отдать прямо в руки. Но продавец, потеряв  всякое терпение,  сам выхватил мои деньги, немного надорвав купюру  своим неловким движением. Так часть денег осталось в моей руке, а другая в жадных пальцах мужчины средних лет.

Но устав ждать  в ответ на покупку   спасибо со стороны  обслуживающего персонала,  я откланялся сам, пожелав отличной  обратной дороги, домой всем русским магазинам Германии.  Ни кому, не объясняя, ни слова я поднялся с банкой икры   на третий этаж, чтобы съесть ее в одиночестве, как подумали вы.  Но так как у меня на нее аллергия, то этого  как раз и не произошло. Просто к красной икре я хотел добавить бутылку отличного молдавского коньяка, подаренной моим братом перед самой поездкой в Германию. Свое появление на первом этаже я хотел предоставить как можно параднее, с музыкальным маршем, и  серебреной чеканкой шага по коридору нашего общежития.  Смотрите, мол, зять идет  с коньяком и красной  икрой,  хотя мог купить и черную, чтобы выпить за здоровье тестя, которому предстоит в понедельник операция. Но так как темный цвет икры мог натолкнуть кое-кого на  не веселые мысли, то зять предпочел  изжогу тестя, чем его уныние и страх.   Такая трактовка событий меня полностью устраивала и соответствовала моему приподнятому настроению на все сорок градусов коньяка.

                                                  25

Рано утром в понедельник тесть как заведенный давал мне последние наставления, когда надо отводить Марка в школу, а когда приводить.  Если первая часть инструкции мне была понятна просто  по человеческим мотивам, кто не  жаждал  прийти на второй урок как на первый, то вторая вызывала  у меня стойкий протест. Потому что еще не было такого ученика, который не мечтал  бы попрощаться со школой   раньше положенного  времени, но если и это было  невозможно, то оставаться больше положенного срока в этих стенах, никакая сила его не могла. Но я не стал перечить тестю, а вежливо согласился, и  клятвенно заверил, что внук в сильных  и надежных руках, и ничего эти руки ему не сделают.

-После первой перемены выглянешь Марку  из-за забора и помашешь ему рукой – стоя  в дверях, напутствовал  меня неистовый дед спокойного внука.

-А зачем махать ему из-за забора после первой перемены? – спросил я.

-Ну, мы же с тобой говорили с тобой об этом в субботу и в воскресенье! Ты что забыл?

-Я вот всю субботу, честное слово, даже в воскресенье помнил, а в понедельник утром забыл.

-Ну, и память. Чтобы он чувствовал нашу заботу о нем. Как ты не понимаешь!

-А,  почему махать  Марку надо непременно возле забора, а не за забором, например?

-Потому что на территорию школу посторонних не пускают.

-Ну, все понятно. Не беспокойтесь, справлюсь, уж, как- нибудь.

-Во время второй перемены принеси моему внуку яблочко или апельсин. Но предварительно почисти его.

-А, что разве апельсин чистят?  Я думал,  его так вместе с кожурой едят. Но все может быть.

-После третьей перемены  можешь дать ему целое  киви.

-Я боюсь, что  у него диатез может проявиться после такого усиленного кормления   витаминами. И вообще это школа или зверинец, где прохожие подкармливают четвероногих друзей в неволе. С  завтраками  на  траве надо заканчивать.

-Так операция отменяется до лучших времен – заявил тесть и начал раздеваться. Пока я не найду человека, которому смогу  доверить своего внука никуда  не уеду.

-Сергей, зачем ты расстраиваешь папу перед операцией? – кровожадно смотрела на меня  круглыми глазами жена, то ли, желая оплакивать своего родителя раньше времени, то ли убить меня в нервном припадке.

-У меня и в мыслях не было никого расстроить. Что я изверг какой-то. Просто я высказал свою точку зрения на воспитание подрастающего поколения – попытался я перевести наш научный диспут в позитивное русло, когда одна сторона не ставит никаких фруктовых  ультиматумов, а другая  по утрам не шокирует  ее  своими  здоровыми откровениями.

-Сейчас не самое удобное время для  продвижения  твоих отцовских  амбиций  в жизнь – упрямо твердила мне Ангелина. Ты не прав. Да?!

-Да – даже самый глупый  ученик, и тот бы догадался ответить  утвердительно  на такую подсказку, еще при этом  размахивая головой  сверху вниз.

-Так это значит, что ты все сделаешь именно так, как и просил мой папа? – постепенно расправлялась женщина с мужчиной, направляя его волю в нужное ей направление.

-Так точно – отрапортовал я.

-И папа может совсем не волноваться за внука?

-И за зятя тоже – выпалил я не подумав, и этим  чуть не сломал гипнотический сеанс порабощения одних тел  за счет других.

-Ну, и молодец – похвалили меня, и даже погладили по голове, и тем самым  сделали  роковую ошибку, потому что я тут же начал  вносить свои изменения в  меню современного ученика, увеличивая  паллету   съедобного  ассортимента ягодами и лекарственными растениями.

-Вот теперь все в порядке – заявил тесть, услышав от меня  при свидетелях, что я буду неукоснительно следовать школьному распорядку и  сложившемуся не писаному   обычаю.

Я пожелал скорейшего выздоровления своему тестю, чтобы как можно быстрее  мне удалось сложить с себя эти   тягостные  обязанности, которые как нежданный сентябрьский  снег свались на мою  непокрытую голову.

Наше  расставание лишь с виду могло показаться для людей совсем не сведущих   холодно образцовым, но внутри нас  все бушевало, никогда не затухающим пламенем уважения и почитания друг друга, без упоминания наших  родственных связей всуе.  

Уже опаздывая на первый урок, я всячески третировал себя, что не смог уже в самом начале сдержать свои клятвенные заверения перед отцом моей жены, поэтому просил сына никому не рассказывать о десятиминутной отсрочке в его стремлении учиться, учиться, и еще раз  учиться. Я даже привел Марку несколько примеров из истории, когда дети спасали своих  родных родителей только тем, что умели    держать  язык за зубами, не поддаваясь ни на какие посулы хитрых и жестоких людей. Эти мифические рассказы позабавили его, и он даже  проникся уважением ко мне, потому что я знал, по его словам,  больше исторических анекдотов, чем  его первая учительница.  Такое сравнение с преподавателем меня не могло оставить равнодушным, поэтому я предложил исключить и учителя из списков  приближенных и доверенных лиц, чтобы не подвергать его знания коренной  переоценке или низвержением  таковых.  Наши ни на миг не прекращающиеся  переговоры  о цене настоящей тайны все больше касались денежного эквивалента, который в мирской жизни приобретал формы железного двухколесного друга. Я попытался, как мог  отговорить сына  от поспешного  зачисления в круг своих приятелей еще одного  бессловесного  предмета, но  детская смышленость не позволила мне это сделать.  Она твердо стояла на своем, и не принимала больше никаких  взрослых компромиссов.

-В настоящее время у меня есть деньги на покупку шлема, который необходим   при  вождении велосипеда и на звонок от него – честно признался я.

-Значит, шантажировать тебя мне попросту невыгодно – наконец-то сам дошел до такой светлой мысли мой сын.

-А я тебе, о чем говорю. Это не то, что не выгодно, это убыточно даже. На этом ты больше потеряешь, чем приобретешь.  Это же, как дважды два.

-Четыре – произвел  за меня, путем метода умножения  первое число на второе Марк и остался собой,  все-таки недоволен.

-Какой умный у меня сын – воскликнул я.  Даже таблицу умножения уже знает. Не то, что я! Без калькулятора просто никуда.    

-А, что ты тогда  считаешь при помощи  калькулятора тогда? – нарвался я сам по доброте душевной на детский  кинжальный вопрос, который застал меня врасплох.

-Что я считаю…? Ха-ха – засмеялись мои нервы.  Звезды на небе. Что же еще!

-Зачем?

-Чтобы знать их точное количество.  Ведь когда одна звезда падает, то надо снова их  всех пересчитывать.

-А не проще из общего числа звезд вычисть одну упавшую, и не стоит тратить для этого так много времени.

-Это только в бухгалтерии так считают. А что  если когда одна звезда щупала, зажглись еще две? Как тогда быть?

-Не знаю.

-Вот и я не знаю – честно признался я.

-Может тебе лучше стать астрономом. Ведь все равно от твоей старой профессии в Германии не будет никакого толку.

-Что все так плохо! Так мама сказала?

-Какая разница кто сказал! – просто по-детски  звучала для меня правда, которую я сам себе не в силах был принять.  Ты же сам все это знаешь.

-Теперь уже да. Но астроном я тоже становиться не хочу.

-А кем тогда?

-Звездочетом.

-Но это кажется, одно и тоже?

-Чтобы стать астрономом  надо долго  и прилежно учиться. А звездочету не нужны:  ни диплом, ни сертификат. Он просто смотрит в ночное небо и думает.

-О чем?

-Так все оставшиеся вопросы ты задашь своей первой учительнице -  перенес я всю  силу давления детской пытливости с больной головы на здоровую.   Тем более что мы уже пришли в школу. Пока.

-До скорой встречи папа.

Меня уже покормила теща  первым завтраком, и я, развалившись в  кресле тестя, шуршал немецкой газетой,  больше перелистывая ее, чем, читая, вздремнул, уронив свою большую  голову на тщедушную грудь. Но через какое-то время меня разбудили,  и без слов протянули  какой-то пакет.  Я с удивлением заглянул в него, и все понял сразу. Настало время первой паузы в школьном расписании, и, следовательно, мне надо снова  красиво одеться, чтобы с белым  платочком  в руке помахивать  моему сыну из-за забора. Поэтому я твердо  отклонил пищевой пакет  с продуктами, считая, что время второй перемены еще не наступило. А совмещать два действия одновременно не мог из-за своих физических недостатков.

Медленно, вразвалочку я поплелся в сторону школы, и как раз успел к  звонку  на урок, неся  белый платок высоко в руках, как признание своей капитуляции перед  общеобразовательной системой,  но просто чудом, увидел сына, стоящего возле забора, а он меня.  Понимая, что я уже не смогу его обнять, я как матрос, находящийся на корабле предавал своим единственным флажком всю свою любовь и нежность.

И никто другой в целом мире не понял  меня, потому что хаотические движения не передавались никакой расшифровки для чужих глаз, но Марк ответил на мой призыв, и растрогал и без того мое  романтическое сердце, которое просто тонуло в соленых слезах и матросских всхлипах.

Я уже  возвращался в общежитие, все так же высоко держа белый флаг над собой, находясь  под впечатлением незабываемой встречи отца и сына, и  мое растроганное лицо вещало для праздно шатающих прохожих о  сокрушительном  поражении спартанской школы воспитания, которое больше  никогда не возьмет вверх в современном мире.      

Мое  недолгое пребывание в стенах десятиметровой   комнаты на первом этаже нашего пятизвездочного  общежития  было скорее  промежуточным, и я с пакетом   в зубах пошел встречать второй звонок, как следующее пришествие на землю  Иисуса Христа.  

Как утки и лебеди, которых  неоднократно подкармливали на одном и том же месте возле забора,  меня  уже поджидала  целая стайка мальчиков  и девочек,  которые поначалу расстроились, увидев меня, а не всеми любимого дедушки.  Я даже опешил от такого многочисленного  внимания ко мне, и попытался, как мог разделить апельсин, не забыв предварительно его очистить от кожуры, как меня этому  научили сегодня утром. Но оранжевый фрукт не мог накормить всех страждущих, которые ели его с аппетитом   за   компанию, в тесном кругу своих друзей и подруг.  Для них сейчас и манная каша показалась бы  настоящим лакомством, потому что настоящая  дружба и заключается в том, что ты ешь то, что ест твой друг.  Хоть жареные гвозди! Хоть кашу из топора!

На это раз я  возвращался в общежитие со всем другим чувством,  с которым обычно  заходит разве что  патологоанатом в холодный и безлюдный морг, наталкиваясь  на страшные дела  своих рук, но по-прежнему, не находил успокоения в своей алчущей свежей крови гаденькой  душе.

-Ну, попадись мне только в руки этот дедушка, который так подставил меня! – негодовал я. Неужели так трудно было предупредить меня, что вторая перемена всегда проходит в таком   представительском составе.  

Я уже полностью очистил  холодильник на третьем этаже от всех фруктов и конфет, и орудовал как грабитель на первом этаже, подчищая все шкафчики от печения и шоколадных батончиков. Как все-таки решил дать вразумительный ответ теше, которая подумала, что я собираюсь на зимовку  в одной рубашке  и полным свертком сладостей.

-Ну, как же так! Не могу же  я кормить одного своего сына, когда другие дети глядят тебе в рот.   Они ведь,  тоже есть хотят.  Если бы вы видели, как они смотрели на меня, когда у меня был в руках всего один апельсин. Мне было так стыдно. Я забираю с собой  упаковку киви и связку банан. Салфетки тоже пригодятся.

-И яблоки  тоже возьми – напутствовала меня теща.  Пусть кушают.

-Непременно.  Там все пойдет.

Я еще раз внимательно все осмотрел, пока полностью не убедился, что больше выносить из дому  съестного нечего, ведь сырое мясо и полуфабрикаты еще надо было приготовить, а времени уже не было, чтобы успеть к третьей перемене.

-Операцию еще не сделали? – спросил я перед самым уходом.  

-Еще нет.

-Правильно пусть не торопятся.  К операции надо пациента сначала настроить, а уже затем резать По-живому.  Тестю скажите, чтобы не волновался.  Детей я накормлю.

-Батюшки, да сколько их там? – всплеснула руками женщина, как настоящая бабушка, у которой сердце всегда не на месте, в вечной тревоге за внуков.

-Считать времени не было – устало сказал я. Что это звезды вам  на небосклоне. Детей кормить надо. К черту звезды.

Я смотрел уже  нервно на часы, считая каждую секунды до спасительной паузы, тут же слегка надрезая маленьким ножиком  колючую кожицу киви, чтобы детям оставалось только раскрыть ее, чтобы полезный плод  стал съедобным и вкусным.  Я разорвал целлофановый пакет   по шву, устроив, таким образом, нечто походного подноса, и как официант застыл в ожидании своей публики, которая не заставила себя долго ждать. Без четверти одиннадцать  прозвенел звонок, затем настежь открылись школьные двери, или их вынесли, я не помню, потому что этот момент из моей памяти как будто  стерся, как и тот, когда же  исчезли фрукты и сладости и были ли они вообще.

Я лишь  с жалостью повторял: «Кушайте детки сладкие конфетки, а к ним фрукты, чтоб не болели желудки. Родные мои.  Родители вас, наверное, совсем не кормят, если кормят, то чем попало. Ух, пожалуюсь  я на них.  Вот только язык подтяну, и выступлю на  расширенном заседании  ООН.  Когда   дяди и тети выслушают мою обвинительную речь, то от стыда оставят свои государственные должности. Они решат полностью отдать власть в руки детей, и за это даже проголосуют, и не будет ни одного голоса,  ни против, ни  воздержавшегося.

 Так вот – продолжал я, -  после того, как произойдет  эта историческая церемония  передачи власти, то вы уж меня не забудьте.  Ведь это я вас надоумил, как бороться с взрослым эгоизмом. Мне бы малую, но почетную должность при вашем мудром правлении. Но это только ради вас, чтобы все выглядело солидно. На века.

 На тысячелетия счастливой власти веселых  детей  над  угрюмыми родителями.

И  еще запомните, что лучший друг детей – это не мама, с вечными придирками и вопросами о сделанных уроках и мытой голове, и не бабушка с дедушкой, пожелавших себя почувствовать  рядом с внуками на двадцать лет моложе. Это я - папа. Отец всему живому на земле. Самый умный, самый красивый, самый добрый. Ну, а как, собственно говоря, иначе. Дети посмотрите на себя, и вы сразу убедитесь в правоте моих слов.

Ведь яблоко от яблони не далеко падает. Хотя этот не тот  пример, который докажет мою правоту и снимет дымку сомнения в ваших глазах.  Может так!

 Желудь от дуба не далеко падает, а, падая, не разбивается.

 

 

 

                                                  26

Как много нам расскажет сорванный лист календаря, на котором мы когда-то что-то записали, чтобы обязательно  не забыть важное событие или сердечную  дату, потому что эта часть нашей жизни, которая не повторится, увы, никогда.  

 Но день прошел, и этот фантик бумаги летит в полымя  нашего прошлого, где и сгорает чаще без следа, лишь изредка напоминая о себе  серым пеплом  несбывшихся надежд. Вот так и я собрал в охапку целые вороха календарных чисел, все еще раздумывая  с печалью об их судьбе. Но я не буду зачитывать каждый лист, а лишь то избранное, которое  меня волнует до сих пор.

Вот дата, когда  вернулся из больницы  тесть, и благодаря истории его болезни мы счастливо избежали годичного срока заключения в Клетенберге. Как долго нам пришлось доказывать, что  жестоко разлучать престарелых   родителей с   дочерью и внуком, не забыв в своих  слезных  письменных просьбах  и обо мне перед  социальным ведомством.

Вот состоялся и наш переезд в Нордхаузен, где в городском общежитии нам предстояло прожить еще девять месяцев, чтобы получить право на  жилье со всеми положенными квадратными метрами общей и жилой площади.

Но к этой счастливой дате, я перебираю в руках уже  другой  календарный лист, где нам предоставили  с женой зеленую дорогу на языковые курсы для лиц с высшим образованием  в Кассель, и вскоре  мы должны будем покинуть восточную Германию, чтобы перебраться в ее западную часть.

Снова разлуку нам предстояло пережить, потому что сын  должен был  остаться с родителями жены,  до тех пор, пока мы не устроимся на новом месте.

Как много нам предстояло еще  понять, пережить, осмыслить, приноровиться к новой окружающей тебя действительности. Но прежде чем сорвать последний лист   эмигрантского календаря я с любовью  и с трепетом  смотрю на цветную визу, наклеенную в моем иностранном паспорте, которая  выдана мне на бессрочный срок.

На целую человеческую жизнь. На больше мне и не надо.

Какая-то теплота в сердце подступает  ко мне, и  я становлюсь до омерзения  сентиментальным. Ну, что поделаешь, таким  я уродился, таким, наверное, и умру. Поэтому сейчас, я хотел бы сказать то, что давно носил в себе и готов поделиться с вами тихо,   по-домашнему, без выноса моих эмигрантских соплей  к широкой общественности.

Дорогие мои. Спасибо вам за все.  Вам – коренным жителям этой планеты, что вы, как бы ни было вам тяжело и горько, взвалили на себя эту непростую обязанность принять в свою  большую и дружную семью еще и нас – эмигрантов.

Мы чаще приносим  вам разочарование, чем радость. И это поверьте, нас огорчает не меньше чем вас.

Но ни одно добро на земле не останется без благодарного семени, которое несмотря ни на что прорастет    в мыслях и в делах.  Нам осталось лишь  запаситесь терпением, потому что этот  процесс пошел  и остановить его уже нельзя. Теперь вы часть нашей жизни, а мы вашей.  

Но вот я срываю последний листок календаря, и уже спешу  на вокзал, чтобы закрыть старую главу  наших восточных похождений, и начать другую. Картины дикого запада мелькают у меня перед глазами, когда бледнолицые искатели приключений  пришли в первозданные прерии, чтобы распахать необъятную степь.

Лишь  коренные жители – индейцы, почему-то должны  были нас встречать на перроне с цветами, в национальных костюмах, с пучком  орлиных перьев на голове. Затем,   с дороги, как  гостеприимные хозяева они проведут нас в свои высокие,  и просторные    вигвамы, где мы сможем до вечера  отдохнуть и выспаться, чтобы  целую ночь на пролет есть жареное мясо диких  бизонов и слушать пение  местных   раскосых красавиц.  

 Вот она  - новая трактовка покорения Запада, которое нарисовало мое  неуемное воображение,  и это историческое толкование мне было больше по душе, чем кровавая  история  поражения в правах коренного населения.

И  уже  засвистел в свой свисток дежурный  поезда,  и  мы  заняли свои места   в битком набитом вагоне, пристально присматриваясь к размытым обликам своих родных, которые сейчас должны были  исчезнуть. Еще мгновение и моя рука  безжизненно повиснет, потому что размахивать ей уже   больше  некому.  От этого мне  становиться грустно и одиноко, но тут я слышу голос за спиной,  как кто-то пытается ко мне обратиться, чтобы наверняка  узнать, на тот ли он сел поезд, и если нет, то куда ведет эта железная дорога.  Я все еще нахожусь в недоумении, потому что сам ни в чем не уверен, но  почему-то  говорю, что этот поезд ведет всегда в  жизнь, и, выходя на отдельных полустанках, мы лишь делаем очередную паузу, чтобы вскоре прыгнуть на  последнюю ступеньку вагонной подножки  и ехать  уже без пересадок  до конечной  станции.   Заслушавшись, таким исчерпывающим ответом, который  не могла дать ни одна платная справка на земле, мой  визави улыбается мне, как будто действительно  понял мои объяснения,  и говорит:  „Danke schön Ausländer“ ( Большое спасибо – чужеземец.)

А я, испугавшись своего немецкого языка, после бесконечно долгой  паузы вдруг  брякаю   пожилому мужчине, первое, что приходит мне в голову.  «Bitte Schuhe».

Серое вещество моего мозга как будто  парализовано  такой отсебятиной, но уже ничего поправить нельзя, потому что  эта фраза  прозвучала в эфире,  и  вернуть ее  обратно не под силу уже никому.

Но незнакомец  по доброму улыбается мне, затем подмигивает  своим правым глазом, как будто знает, что я  еще  не приступал к изучению языка, но уже как могу, пытаюсь говорить на нем при помощи парализованного языка, нервных рук, и дрожащих, прыгающих по разным сторонам ног, которые пытаются сбежать от каждого немца хоть на край земли, чтобы  где-то там в одиночестве переживать за свой несносный и ужасный акцент при  таком катастрофическом числе грамматических и смысловых ошибок.  

  Но  мой собеседник, как будто догадался, что я еду в сопровождении  своей жены на языковые курсы для лиц с высшим образованием в город Кассель  и пожелал нам удачи и  счастья.

Но главное  мы уже не   боялись друг друга, и это было самым важным в истории отношений  двух людей, один из которых был эмигрантом, а другой коренным жителем этой планеты.    

 

назад